Страница 3 из 14
Правда, с мыслями собираться ему, похоже, было вредно: опять отстранился и замолк, не решаясь говорить, отошел, исчез как будто, но завозился сверху, а потом спрыгнул, похоже, с потолочной балки в не настолько бальном костюме, как Олёна его видеть привыкла.
На голове топорщились высыхающие каштаново-пегие волосы, и Олёна сама как-то рукой к ним приблизилась, не заметив, и для Гранна незаметно. Сид аж вздрогнул, забеспокоился, но вырываться тоже не стал, рядом на лавку присел, позволяя не тянуться далеко, да и разглядеть домашние свои одежды. Олёна почти не удивилась, углядев, что и тут штаны синие бархатные, а рубашка светленькая, голубая атласная. Правда, на чешки ему тканей, видно, не хватило, поэтому сидел босиком!
Олёна стянула ноги с высокой подушки и накрыла его ступни своими, чтобы убедиться — не мерзнет, и вот тут Гранна на месте подбросило:
— Пора тебя переплетать, раз ты так хорошо согрелась! — вскочил, за спиной в момент оказался, косу выпутал, присел на пол прямо, чтобы расплетать с самого низу удобно было. — Такое богатство в руки каждому встречному-поперечному не давай…
— Так ты и не каждый, тем более — не поперечный! — она на сида почему-то сейчас рассердилась. Может, его тоже в какую купельку окунуть надо, чтобы глаза разулись?
Гранн примолк, занявшись косой, прядки не дергал, руками разнимал долго и бережно, Олёне казалось — даже гладил, но за то не поручишься, глаз на затылке не имея. Сама она себя чуяла странно: как будто вот едва-едва домой по-настоящему вернулась, хотелось похозяйничать, песню спеть, сида своенравного обнять ласково, чтобы не удирал и за порог вышвырнуть не грозился.
Волосы расплетались, голове становилось все легче. Текло с них, конечно, но не жижа болотная, а вода, в которой потом купались. Быстро, видать, промыла, истинно волшебная купелька. Кто ж знал, что такие посреди болота водятся?
Да вот Гранн и знал.
Олёна скосила глаза, ухватив краем зрения острую коленку: по-турецки на полу уселся! Ишь ты!
Руки сида поднимались все выше, коса расплеталась все легче, а стоило ему встать за спиной и начать вычесывать-выглаживать прядки от корней, Олёна не удержалась, зажмурилась в блаженстве, медленно ласково протянула:
— Гран-н-н! — руки замедлились, и девушка откинулась головой, угодив ему затылком в центр груди. Подняла глаза, встречая ошарашенный взгляд. — Ты волшебный, сидушко, даже когда не волшебный! Никогда так легко не было!
— Это не я, это вода, — а сам глаз отвести не может, смотрит-смотрит-смотрит, — без воды бы не было ничего, не укрыли бы мы тебя, не познакомили, не приоткрыли для глаз Нижний мир, Мир Под Холмами…
Олёна покивала, а потом договорила весомо:
— А все потому, что ты, Гранн, волшебный, меня услышал, из болота спас, от замужества нежеланного. Ты лишь и делаешь, кажется, что жизнь мне спасаешь!
— Кажется, кажется, — еще и плечами пожал, а сам все глаз не отводит, насмотреться не может. — Это все кажется, мы, сиды, вообще казаться горазды, если ты еще не приметила.
— Особенно горазды, наверное, когда сильные чувства скрыть хотите, — Олёна не знала, как к нему уже притронуться, чтобы не шарахался. Пока за спиной стоял, волосы не выпускал, можно было попробовать задать ему нужный вопрос. — Как же вы женитесь, такие пугливые? Детки-то у вас хоть обычным способом образуются?
Тут Гранн разулыбался, тряхнул головой, погладил обе ее щеки тыльной стороной своих ладоней, как если бы опасался пальцами прикасаться, легко-легко, ласково-ласково.
— Женимся мы так же, как люди, обыкновенно, если случилась любовь у мужчины и женщины, если они не желают покидать друг друга перед лицом страшных событий, если каждый другого больше жизни беречь будет, если им как одному крылу без другого не летать, — огладил по голове надо лбом, возвел очи к потолку задумчиво. — Так что женятся у нас обыкновенно. Правда, иногда несчастливо, тогда один умирает, а второй скитается в поисках другого крыла, забывая умершего. Иначе не пережить, иначе сон-жизнь и смерть… — забормотал тихо-тихо под конец.
Олёну передернуло, под шерстяным одеялом стало зябко, возле очага — стыло, а в домишке неуютно словно бы.
— Фу на тебя! Остолоп! Какие ужасы! И не произноси такое в доме! Это же дом! — она опустила голову, вглядываясь в огонь, почти зажмурившись, но откидывась на сида всей спиной. Олёне очень надо было, чтобы он ощущался рядом. — Какие вы, бедняжки волшебные, чувствительные!
Не удержалась и всхлипнула. Особенно оттого, что гонимым и несчастным рисовался единственный известный ей сид — сам Гранн. Такой злой доли она ему ни в жизнь не пожелала бы!
— Это ты чувствительная, — наклонился, слезы набежавшие стер со щек, — чувствительная и прекрасная, как не всякое создание Верхнего мира! И волосы вон, оттенка какого волшебного, каштановые, а серебряные!
— Какие они волшебные, сидушко! Ты вглядись своими глазами дивными хорошенько! Русые они! Просто русые! — Олёна даже удивилась, но грусть в глазах Гранна опять настроила ее на печальный лад. — И не смотри на меня так, будто прощаешься! Слышишь! Не смей! Я уже говорила, что не хочу в последний раз тебя видеть, постоянно хочу, а ты… А ты! — вспомнила самое страшное из угроз. — А ты свободу мою нарушил и теперь должен послушать!
Но вместо призывания к порядку получилась какая-то детская страшилка: Гранн улыбнулся еще печальнее, веселясь от ее наивности, приблизил сверху лицо.
— Спасибо за сострадание, Олёнушка, но пора тебе подкрепиться и передохнуть, завтра будет новый день, завтра многое придется решать, завтра нам дороги сводить и разводить, так что ешь и спи!
И потом все было словно в тумане: виделось, что поела, попила; чуялось, что руки Гранна за плечи прихватили, до лежанки довели, опустили и укрыли еще. А сам он рядом остался, только не лег, сел, смотрел, кажется.
В голове крутились слова «кажется, кажется, это все кажется…», Олёнушка ужасалась сквозь сон, вздрагивала и стонала, но к середине ночи за спиной ощутилась другая спина, и слова отступили, и ужас пропал.
Гранн остался, вытеснил страхи и кошмары, одним присутствием принося надежду на лучшее.
========== Нам законом запрещается любить ==========
На другое утро Олёна проснулась с ощущением ужаса, вроде бы отступившим, вновь поднявшим голову просто потому, что своенравного сида рядом не оказалось!
Дремота тут же спала с девушки, глаза открылись сами собою, и, насилу выпростав руку из-под одеяла, она даже место ощупала! Холодное! Как будто и не было его никогда!
Олёна свернулась калачиком, загоняя слезы обратно: как же не было, если он был! Если бы не было, ее уже бы душегубу замуж отдавали!
Эта мысль прояснила голову и в новом свете изобразила настоящее: потому его и нет! Её-то, Олёнушку сбежавшую, предположительно утопшую, ищут! Как бы не с собаками, правда! Собака — зверь честный, её не найдет, а сида почует и как бы не покусала!..
В беспокойстве и невозможности долее спать Олёна поднялась с постели, продолжая закручиваться в одеяло. Оглядела дом изнутри — утром тут было много солнца и света. Нашла взглядом свою одежду, чистую и подсохшую, аккуратно развешанную по диагональной, низкой балке, упирающейся в стену, видимо, чтобы залезать было удобно.
Чувствуя себя крайне недалекой, попрыгала, цепляя одежду, краснея и представляя, как сид все развешивал, длинными пальцами расправлял, касался ткани… Чтобы избавиться от ярких картин, быстро приоделась, попрыгала на одной ноге, на другой, проверяя: пол теплый или ей просто кажется? Дотронулась руками, оказалось — взаправду теплый! Как сам сид. С его теплыми руками и длинными пальцами…
Олёна потрясла головой сердито, лишь тут заметив, что волосы заплетены в косу и совсем не тяжелят голову, хотя когда именно это произошло, оставалось для нее загадкой.
— Сидушко-сидушко, чудо моё безголовое! — сердиться на него не получалось, стоило припомнить круглые синие глаза и ласковую манеру.