Страница 62 из 94
- К лекарям его! – коротко скомандовал Балин и пошел впереди, расчищая дорогу от врагов. Оглянувшись на мгновение назад, Фили успел заметить Кили, сражающегося с орком, выстрелившим в Торина, и Бильбо, которая с каменным выражением на лице методично рубила всех, кто хотя бы пытался приблизиться к полубессознательному королю.
Торин всю дорогу до лекарских палаток то впадал в забытье, то приходил в себя и рвался куда-то, делая попытки вывернуться из рук Фили и Двалина. Дядя что-то говорил при этом, но Фили не мог разобрать слов, слишком тихих на фоне криков и рева бушующей вокруг битвы. Что-то было неправильно. Не так. Торин слишком быстро потерял сознание после того, как его ранили. Ранения в ногу, как правило, не бывают настолько серьезны, и это могло означать только одно: стрела была отравлена. Вот тогда Фили испугался во второй раз.
В третий раз страх окутал Фили удушливой жаркой волной, когда он услышал из уст Гэндальфа обреченное «Моргульская стрела». И это было хуже любого яда, потому что звучало как приговор. И даже после того, как обломок стрелы с наконечником вынули и туго перетянули рану, лучше Торину не стало. Он по-прежнему был без чувств, очень бледен, тяжело и хрипло дышал. Оин хмуро молчал, пока обрабатывал другие раны своего короля: у него была разбита голова – не сильно, по словам все того же Оина, но крови много натекло. Вся левая сторона лица припухла и наливалась огромным синяком, а кожа на скуле была сильно содрана, скорее всего, Азог вскользь задел булавой, как, видимо, и левый бок. Правую руку Торина Оину пришлось вправить и плотно зафиксировать вывих. В палатке царила тяжелая, наполненная отчаянием и болью тишина.
Наблюдая за работой Оина, Фили чувствовал себя ужасно беспомощным. И только когда дядя ненадолго пришел в себя, Фили почувствовал едва заметный намек на надежду. Но все его чаяния тут же бесследно исчезли, стоило ему взглянуть на скорбное выражение лица Таркуна: Торину могло помочь только чудо.
А потом Фили испугался в четвертый раз. Испугался так, что ему показалось, будто земля под ногами покачнулась. Кили был весь в крови, волосы слиплись сосульками, глаза были закрыты, и Фили показалось, что брат не дышит. Тауриэль, державшая Кили на руках, плакала, и Фили, кажется, забыл, как дышать, от охватившего его ужаса.
И только когда Кили открыл глаза, улыбнулся и слабым сиплым голосом похвастался, что убил Больга, Фили, наконец, смог сделать вдох. Он помогал Оину, вернувшемуся с большой лекарской сумкой, полной каких-то мазей и бинтов, снимать с Кили пробитую кольчугу и старался не смотреть, как кровь сочится между пальцев эльфийки, зажимающей глубокую рваную рану на боку брата. Кили улыбался, превозмогая боль, шутил и всячески храбрился, а Фили старательно повторял, что Кили – молодец, настоящий герой, что все будет хорошо. Повторял до тех пор, пока Кили не потерял сознание.
Тауриэль не отходила от Кили ни на шаг, выполняла все поручения Оина, помогая обрабатывать и перевязывать рану. Фили собрал все снятые доспехи и снаряжение, сгреб в кучу и отложил подальше в сторону, чтобы не мешались под ногами, затем принялся сгребать обрывки пропитавшейся кровью рубахи и грязные бинты. Лекарская палатка постепенно опустела: Леголас, Балин и Двалин вернулись на поле битвы, Бильбо Оин отправил принести еще бинтов, Гэндальф ушел вместе с ней, и рядом с ранеными, остались только сам Фили, Оин, прикорнувший на стуле у лежанки Торина, да Тауриэль, хлопочущая вокруг Кили. Фили смотрел на рыжую эльфийку, осторожно и нежно обтирающую лицо Кили от грязи и крови влажной тряпицей, и старался не думать о слишком серьезном взгляде Оина, которым тот одарил Фили, закончив перевязывать его младшего брата. Вместо этого Фили усиленно вспоминал совершенно счастливый и немного пьяный взгляд Кили после поцелуя с Тауриэль прямо посреди битвы, на глазах у всех.
Эльфийка, надо же. Вот это Кили учудил. Хотя, Фили не против. Теперь-то уж точно. Да и дядя вряд ли будет против, учитывая, кому отдал сердце он сам.
Бильбо оказалась легка на помине. Она беззвучно вошла в палатку и сгрузила сумку с бинтами недалеко от входа. Ненадолго замерев у лежанки Кили, обменялась с Тауриэль парой тихих фраз на эльфийском, а затем все так же неслышно направилась к лежанке Торина. Фили, как раз закончив с уборкой, тяжело опустился на пустой бочонок и приготовился ждать столько, сколько потребуется. По словам как Гэндальфа, так и Оина, ничего другого не оставалось. Фили тоже молчал – говорить совсем не хотелось, и принялся наблюдать за Тауриэль, которая все еще хлопотала вокруг Кили, теперь отмывая от крови его волосы, осторожно оглаживая их влажной тряпочкой.
Сама Тауриэль в этот момент раздумывала о небывалой горечи, которая захлестнула всё её существо и не зависела напрямую только от самой Тауриэль - главное средоточие невыносимой, отравляющей всю жизнь боли было в том, что Кили не приходил в себя. Раньше эльфийка и подумать не могла, что душа может выматываться вне зависимости состояния тела, что она может болеть - действительно болеть! - сильнее любых ран. И в данную секунду Тауриэль с небывалой ясностью понимала: если Кили не придет в себя, если он не откроет свои удивительные яркие карие глаза с неизменными искрами озорства, то ей придется чувствовать эту неутихающую боль всю бессмертную жизнь.
Она даже немного позавидовала смертной хоббитянке, пусть и не могущей найти Торина после смерти, ибо гномы уходили в чертоги Махала, а куда пропадали души хоббитов, было неизвестно, но и не обреченной на вечную боль утраты. Впрочем, Тауриэль тут же устыдилась своей зависти и момента слабости, и вернулась мыслями к Кили. По счастью, его раны были обыкновенными, хотя и очень тяжелыми. И в, отличие от Торина, у него был шанс выкарабкаться самостоятельно. К тому же ему было к кому выкарабкиваться - рядом была она, почти рядом сидел его брат, кажется, совершенно убитый всем происходящим. И теперь, о, теперь, Тауриэль очень хорошо Фили понимала. Всё беспокойство смертных о семье приобрело для неё смысл, сегодня, сейчас она стала осознавать, отчего бывает страшно сражаться даже бывалым воинам - битвы несут смерть не только славную, но и безвременную, оставляют родню смиряться и пытаться пересилить боль… Тауриэль решительно не хотела приобретать такой опыт почти сразу после первого поцелуя со своим возлюбленным.
Она ещё раз ополоснула тряпицу в стоящем рядом тазике с водой, мягко провела ею по лицу Кили. Он был бледен, метался, звал дядю и брата, иногда - её, тогда она отвечала, не замечая, что говорит, мешая всеобщий с синдарином. Кили после этого ненадолго затихал, словно отдыхая, а потом опять начинал метаться, звать, в горячечном бреду добиваясь ответа - спас он Торина или не спас? Тауриэль не знала, что ответить, поэтому утешала его своим присутствием и мягкими увещеваниями - он, Кили, брат Фили, сын Дис, племянник Торина, обязан был вернуться к ней, Тауриэль, капитану эльфийской стражи, воинственной деве Лихолесья, ушедшей в изгнание ради того, чтобы быть рядом с ним. Сейчас - и всегда.
Поглядев на занятую Тауриэль, Фили обратил свое внимание на Бильбо, которая, подойдя к ложу Торина, прижала ладонь ко рту, едва не вскрикнув и, кажется, перестала дышать. Впрочем, после того как она убедилась, что грудь короля хотя едва видно, но приподнимается на вдох, дышать смогла и сама Бильбо – ее вдох вышел судорожный и рваный, с едва заметным всхлипом. Фили понимал причину испуга Бильбо: за время ее недолгого отсутствия, Торин стал еще бледнее, а синяки и ссадины сильнее опухли и потемнели. Правда, следовало отдать разведчице должное, она довольно быстро взяла себя в руки. Хоббитянка, боясь потревожить Торина, кивнула Оину, который дежурил при короле, и тот понятливо собрался проветриться за стенами палатки. Бильбо бесшумно подошла к постели Дубощита и тихонько присела на освободившееся место.
Когда Бильбо приблизилась, сердце захолонуло - Торин был бледным до синевы, левая сторона лица была закрыта повязкой, которая охватывала и разбитую голову, правая рука, зафиксированная с помощью шин и бинтов, лежала поверх одеяла. Помятый булавой треклятого Азога левый бок Дубощита тоже прятался под бинтами, но составить целостное представление о ранах Бильбо могла хотя бы уже по пятнам крови на повязках старых, да по видимой поверхности тела Торина. Торин ощущался почти неживым, будто превратился в одну из статуй во множестве стоящих внутри Одинокой горы и на её воротах. Этакий монумент Трора - серый, каменный - хоббитянка протянула руку, чтобы коснуться его - холодный… И даже сейчас вертикальная морщина между бровей Дубощита не разглаживалась. Королевский долг продолжал давить плитой, только вот Торин ослабел и тянуть свою ношу теперь был не в состоянии. Королевский долг, королевская ответственность!.. А о самом короле кто-нибудь побеспокоился?!