Станция

Глава 1. Край земли

Я стою у самого края земли. Впереди только свинцовые волны, сливающиеся где-то далеко с таким же свинцового цвета небом. Здесь нет ничего, кроме волн, неба и камня. Изредка залетит сюда гагара, или прокричит хриплым голосом с залива буксир, или взобьет работой своих винтов жидкую полярную растительность вертолет.

Край ли это? Или, наоборот, начало? В древних поверьях северных народов сказано: сначала на свете был только ветер и волны. Волны шумели днем и ночью и очень мешали своим шумом богу. Тогда он рассердился и приказал волнам окаменеть. Так появились скалы. После хлынули с неба дожди и шли много дней. Вода собиралась в ложбинах и низменностях и образовала озера. С того и началась наша земля, обогатившаяся теперь зверями и птицами, лесами и озерами, людьми и цивилизациями. А здесь все, как тысячи лет назад: только ветер, волны и скалы.

Еще здесь есть я —Кирилл Дементьев двадцати шести лет, техник метеостанции на безымянном мысу где-то на пустынном многокилометровом побережье Восточно-Сибирского моря. И еще есть моя метеостанция – старый ветхий барак советских времен, собранный сейчас уже непонятно из чего (как говорит нынешняя молодежь – из говна и палок) и пара таких же неуклюжих и убогих хозпостроек.

Вокруг меня миллионы квадратных километров пустоты. Впрочем, если взглянуть на карту, пустота эта выборочно поименована именами первопроходцев и путешественников. Но карта – это абстракция. По факту же через несколько сотен километров курится жидким дымком одинокое становище эвенкского промысловика, отцы и деды которого жили на этом месте с начала времен и здесь же будут жить многие поколения его потомков, словно время невластно над этими пространствами. В другой стороне за те же сотни километров холодный океанский ветер гуляет в черных глазницах выбитых окон брошенного много лет назад поселка полярников. А далеко в океанской мгле, куда я так отчаянно и безнадежно всматриваюсь, навеки вмерзло в паковые льды судно безымянной полярной экспедиции, сто лет назад пробивавшей здесь главную транспортную артерию русского Севера – Северный морской путь. Да еще где-то по побережью раскиданы такие же, как моя, исследовательские станции, где подобные мне инженеры-отшельники еще теплят жизнь. А где-то совершенно в другой вселенной дымят трубами заводов, сверкают неоном витрин города-милионники. И люди спешат из одного конца города в другой, хрипло ругают друг друга сигналами клаксонов автомобили. Где-то совсем не здесь.

Я стою на пронизывающем соленом ветру и вглядываюсь в океан. Говорят, если долго смотреть в океан, можно увидеть огни на горизонте. Не знаю, кто придумал эту чушь. Наверное, какие-то праздные романтики, начитавшиеся книжек о невероятных приключениях отшельника Робинзона. Я думаю, если долго стоять и смотреть в океан, то можно замерзнуть насмерть. Навигация заканчивается, и никаких огней на горизонте в ближайшие полгода не предвидится. Я остаюсь один на один с собой: со своими мыслями, страхами, работой, книгами.

Зачем я здесь? Дорогой мой друг, когда ты собираешься утром в свой офис и думаешь, брать ли зонт, надеть ли пальто или ветровку, ты загружаешь на своем новом айфоне прогноз погоды – это я шлю тебе свой пламенный привет с самого края земли. Того самого, о котором ты, вероятно, никогда в своей жизни и не задумывался; о котором ты в лучшем случае что-то невнимательно слушал в школе на уроках географии или в выпусках новостей по телевизору; одно упоминание которого вызывает у любого нормального человека закатывание глаз и тоскливое подвывание: «У-у-у…». А я живу и работаю здесь только для того, чтобы ты, безликий понаехавший в столицу, добрался в комфорте и сухости до своего компьютера и подготовил никому не нужный отчет о динамике продаж в прошедшем квартале.

Я стою еще несколько минут на берегу, словно прощаясь надолго с внешним миром (с Большой Землей, как говорят те, кто работает в отрыве от цивилизации), разворачиваюсь и, вскинув на плечо карабин, поднимаюсь к лачуге метеостанции. Теперь до поздней весны я полностью отрезан от внешнего мира: паковые льды спустятся практически к самой кромке берега, и до весны ни одно судно не сможет пробиться ко мне через панцирь ледовых полей; над тундрой завьюжат метели, и в редкий день вертолет сможет нарушить работой своих двигателей тишину моей станции; сполохи северного сияния будут глушить радиоэфир помехами, и я буду безрезультатно высиживать положенные сеансы связи у хрипящей рации.

Над Ледовитым океаном стремительно сгущаются сумерки: наступает долгая полярная ночь. Это будет моя первая самостоятельная зимовка.

Глава 2. Дела насущные

Сегодня у меня много дел. Надо провести ревизию припасов и распределить их так, чтобы хватило до конца бесконечной полярной ночи. Конечно, если выдадутся погожие деньки, мне что-то по мелочи подкинут вертолетом, но особо рассчитывать на вертушку не стоит. Поэтому здесь, как нигде пригождаются мне мои навыки планирования из прошлой моей жизни. Здесь от них в прямом смысле зависит мое выживание.

Во-первых, нужно потратить несколько часов на блуждание в лабиринте бочек с соляркой, стоящих за бараком станции, и определить сколько у меня топлива. Дрова в тундре на вес золота, поэтому частенько приходится ездить за ними черт-те куда на вездеходе или палить в печке отработку. Кроме того, соляра пригодится для резервного дизель-генератора, если вдруг накроется звездой “ветряк”, что пока исправно выдает ток под действием морского стужевея. Если уж и дизельный “дырчик” крякнет, то на этот случай у меня в пристройке стоят два здоровенных танковых аккумулятора, которые могут исправно питать радиостанцию добрую пару недель. Впрочем, как я уже говорил, от самой рации в условиях полярной ночи толку мало.

Во-вторых, необходимо провести ревизию провианта, хранящегося в дальнем сарае. Посчитать все ящики с консервами, мешки с крупами и корнеплодами и понять, что лучше лишний раз грохнуть в тундре какого-нибудь полярного зайца или выйти на лодке в хорошую погоду поставить сети на гольца. Кстати, сети тоже нужно чинить.

Ну, и самое главное. Склад боеприпасов. Здесь хранятся пачки патронов к моему карабину и фальшфейеры для подачи сигналов вертолетчикам. Это святое. Патроны – это все. Это шанс отбиться от голодного Северного хозяина – белого медведя, это вариант добыть пищу, это, в конце концов, возможность развести огонь или подать сигнал.

Я пересчитал запечатанные бочки и принялся простукивать открытые, чтобы понять, сколько топлива в них осталось. Забавно: через какое-то совсем короткое время я улечу отсюда навсегда, и станция останется работать в полностью автономном режиме, а эти прихваченные рыжей ржавчиной бочки будут стоять здесь еще десятки лет, как стоят и медленно гниют разбросанные по побережью то тут, то там брошенные бытовки, остовы грейдеров и вагонеток, уродливыми памятниками обозначающие очаги борьбы человека с суровой полярной природой и попыток подчинить ее своей воле. Бесплодных попыток.

А что здесь делаю я? Я служитель беспощадного прогресса или последний романтик этой величественной и грозной земли? Моя задача – удачно провести опытно-промышленную эксплуатацию автоматизированной метеосистемы и покинуть навсегда эти места, предоставив умной машине самостоятельно выполнять работу, которую до меня выполняли многие поколения таких же отшельников. Я обрубаю генеалогическое древо самоотверженных полярных героев, я – последний из Могикан этой сказочной породы людей.

Ах, черт! Чуть не прохлопал сеанс связи! Бросив занятие с бочками, я помчался к крыльцу станции. Рванул на себя скрипучую, оббитую для тепла войлоком, дверь и, не обметая ног, ввалился в комнату, где стояла радиостанция. Включил тумблер на массу и завертел верньером настройки. Через хрип и треск эфира в динамик прорвался нечеткий вызов: «Полярный – Колычеву… Полярный – Колычеву… Дементьев, ответь!»

Я переключил тангенту на передачу и, смиряя дыхание после бега, произнес в микрофон: