Страница 10 из 10
В подъезде пахло точно так же, как и во времена его детства: пылью, отсыревшим деревом и тушёной капустой. Давно не крашеные стены пестрели разного рода граффити, среди которых затесалась и парочка скабрезных слов, написанных его рукой. Вот тут они курили с пацанами, пуляя зажженными спичками в белёный поток. Влад поднял голову – серая от времени побелка вся сплошь усыпана чёрными кругами сажи.
Не касаясь поломанных перил, поднялся на четвёртый этаж. Их дверь тоже осталась прежней – обитая тонкими деревянными рейками, с залепленным заскорузлой жвачкой глазком по центру. Под ногами допотопный коврик, вырезанный из старого паласа.
Надавив на оплавленный какими-то вандалами звонок, прислушался к звукам: за дверью раздалась скрипучая трель - мёртвого разбудит, затем послышалось шуршание ног и не слишком довольное:
- Кто там?
- Эт я, открывай.
Тишина. Ушла, что ли? А, нет – послышался скрежет ключа, и в проёме нарисовалась она. Выжженные белокурые волосы накручены на крупные бигуди, красный шелковый халат с претензией на роскошь давно потерял былые краски, в пальцах - неизменная сигарета.
Сколько он её не видел? Кажется, с нового года, да и по телефону они крайний раз разговаривали в июне, в день её рождения.
Мама. Странное слово, совсем для него чужое. Мысленно он давно называл её просто - Она. "Она" как-то ближе.
- Ну привет. Чего тебе? – кивнула она и глубоко затянулась. Длинные ногти покрывал малиновый лак - кончики облупились, но женщину, похоже, это мало трогало.
- Я войду?
- Валяй, - безразлично повела плечом и посторонилась.
В квартире стояла небывалая духота, хоть топор вешай. Пахло какой-то дрянью - сигаретным дымом с примесью чего-то восточного, ужасно приторного.
Каждый угол прихожей был завален невиданной хренью – расписные китайские коврики, причудливые статуэтки, глиняные вазы; стена пестрела картинами с изображением безвкусной мазни, хотя мама называла это гордо – живопись.
Когда-то она с упоением рисовала - день и ночь, мечтала стать великой художницей, а когда поняла, что её каракули даром никому не нужны, разочаровалась и ударилась в шитьё. Перешивала всё, на что упал взгляд - шторы, постельное белье, скатерти, рубашки сыну. Аляпистые, с кривыми стежками и плохо подогнанными лекалами. Так вышло, что там тоже не срослось, мечту стать именитым модельером она оставила примерно через пару лет и, затолкав метры ненужной ткани в забитый до отказа шкаф, принялась писать любовные романы. Она искренне полагала, что у неё талант - стучала ночами по старенькой клавиатуре, ваяя нетленку за нетленкой, но, получив в интернете массу разгромных отзывов, завязала и с этим, уйдя в затяжную творческую депрессию и очередные поиски себя.
Увы, его мама была абсолютно бездарной, но чувство собственного великолепия мешало ей это признать. А ещё она была жутко заносчивой, высокомерной, с полностью атрофированным чувством материнского долга.
«Я тебя выносила, а дальше ты уж как-нибудь сам», - таков был её девиз по жизни.
Плохо так говорить, наверное, но по-мужски Влад понимал отца, который бросил их, когда сыну исполнилось всего лишь семь месяцев. Да, он поступил как последний отморозок, оставив маленького ребёнка, но ведь и жить с его матерью – невыносимо! После школы Влад сам с радостью свалил из дома, и его родительница только перекрестилась… бы. Если бы верила в Бога. Георгина Рудольфовна была ярой атеисткой - не признавала никакого бога, ну за исключением Шивы и Брахмы в тот период, когда увлекалась индуизмом.
- Соскучился или деньги закончились? – выпятив нижнюю губу, мама выдохнула струйку сизого дыма и прикрыла левый глаз.
Помахав перед лицом ладонью, прислонилась к дверному косяку: замок она не закрыла, видимо, рассчитывая, что гость надолго не задержится.
- Короче, тут такое дело. Вот, - Влад кивнул на переноску, демонстрируя спящего младенца.
Георгина Рудольфовна приподняла криво нарисованную бровь и снова затянулась. Мазнула безразличным взглядом по ребёнку, затем придирчиво изучила прикид сына:
- И вот на это ты тратишь мои деньги? В этих джинсах ты выглядишь как гей.
- Мама! – раздражённо нахмурился Влад. – Ты видишь, кто у меня здесь? Или джинсы тебя волнуют больше?
- Не хочу, чтобы соседи думали, что мой единственный сын – заднеприводный.
- Ладно, я понял, прости, что побеспокоил, - Влад опустил переноску и направился к двери.
- Да стой ты. Покажи, - окликнула его мать и, сунув окурок в переполненную пепельницу, наклонилась, разглядывая ребёнка. - Гляди-ка, почти как ты в детстве. Хорошенький был, щекастый, а сейчас… Что за мода, - брезгливо окинула взглядом дырки на его штанинах. – Так чей это ребёнок?
- Не знаю… Может быть, мой.
- Может быть? – выпрямилась.
- Да не знаю я! Подбросили, со словами, что это мой сын.
- А ты не уверен?
- Нет.
- Ну так вот – это твой, - констатировала Георгина Рудольфовна и потянулась в карман за пачкой Мальборо.
- Блин, ты можешь не курить, хотя бы пока здесь ребёнок? – Влад был зол, просто в ярости! Он уже трижды пожалел, что приехал сюда. Ясно как белый день, что она ему не поможет.
Но ещё больше разозлило то, с какой уверенностью она приписала ему отцовство. Ни секунды не сомневаясь!
- Короче, чего от меня-то требуется? – устало проскрипела она, опускаясь в продавленное кресло. Пожелтевшие от никотина пальцы теребили незажжённую сигарету.
- Я завтра буду звонить в опеку, что-то решать… с ним, но до завтра мне нужна помощь.
- А я-то тут при чём?
- Ну ты же женщина, разбираешься, как там его переодевать, кормить. Я ведь ни черта не соображаю!
- Сам накосячил, сам и разбирайся. А если тебе завтра опять подкинут сопляка, снова мне притащишь? Башкой надо думать, прежде чем на девок залазить. Такой же, как папаша – бесхребетный олух, с мозгами в ширинке, - скривилась она и уставилась в пыльное закупоренное окно.
На лице - отпечаток лютой ненависти, под которую она удачно зашлифовала раненное женское самолюбие и душевную боль.
Пылинки плясали в пробивающемся сквозь мутное стекло солнечном свете; мать молчала, Влад тоже.
- Значит, не поможешь?
Ответ был очевиден.
- Извини, у меня полно дел. Мне сегодня ещё на работу после обеда, - равнодушно бросила она, стряхнув с себя груз воспоминаний. - Кстати, ты думаешь поднимать свою задницу и куда-то устраиваться? Или ты рассчитываешь, что будешь вечно сидеть на моей шее? Этот месяц – последний, когда я перечисляю тебе деньги, у меня их у самой не бездонная пропасть.
- Можешь не перечислять – обойдусь, - Влад перехватил удобнее переноску и теперь уже точно пошёл на выход.
- А чего ты психуешь, я не пойму? - крикнула ему в спину мать. - Пора становиться взрослым, тебе не кажется? Пора нести ответственность за свои поступки и проступки. Заделал ребёнка – воспитывай!
- Что-то она, мамаша его, не сильно парилась с ответственностью – подкинула и свалила.
- И правильно сделала, что подкинула. Надо было и мне тебя в своё время папаше сплавить. Глядишь, начал бы ценить материнскую заботу, - чиркнув спичкой, глубоко затянулась. – Как зовут-то?
- Кого? – раздражённо обернулся Влад.
- Сына твоего.
- Это не мой сын! – по слогам произнёс Влад и потянул на себя ручку двери.
- Назови Вальдемаром. Вальдемар Владиславович. Красиво же звучит…
Её голос утонул в недрах отставленной за спиной квартиры.
Ехать сюда было огромной ошибкой! Его мать неисправима, плевать она хотела на сына, да и на внука.
Влада подбросило как от удара током. Никакой он ей не внук! Этот мальчик - чужой для него!
Выйдя из душного подъезда на ещё более душную улицу, устало сел на скамейку, аккуратно поставив переноску на колени. Солнце нещадно пекло в гудящую как чугунный горшок голову, глаза слезились от раздражающе жизнерадостных лучей.
Конец ознакомительного фрагмента.