Страница 10 из 26
После окончания корейской войны 1950–1953 гг. столкновения между Севером и Югом не раз ставили регион на грань большой войны. Роль сверхдержав в Корее была двоякой: с одной стороны, глобальное противостояние подпитывало, в том числе, и корейский конфликт, с другой – лидеры мировых систем удерживали своих “клиентов” от безрассудных шагов, что позволило сохранять на полуострове худой, но мир.
После завершения холодной войны многим казалось, что нестабильность на полуострове – это всего лишь следствие глобального противостояния двух систем, а потому уйдет в историю вместе с ним. В начале 1990-х гг. США и их союзники, в первую очередь Республика Корея (РК) и Япония, были убеждены, что до падения тоталитарного строя в КНДР остаются считанные месяцы. Такие ожидания особенно усилились в связи со смертью в июле 1994 г. харизматического лидера страны Ким Ир-сена. В то время и многие российские эксперты-международники, которые не были вооружены специальными знаниями “Страны утренней свежести”, воспринимая ее как аналогию восточноевропейских режимов, разделяли подобные ожидания.
Однако краха коммунистического режима в Пхеньяне не произошло. Дело в том, что уже тогда расхожие представления о Северной Корее как о сталинистской стране, производном от советского социалистического строя, были упрощением и не позволяли давать верные ответы на широкий круг вопросов, связанных с будущим Корейского полуострова.
В КНДР с самого начала стала происходить кореизация сталинской модели, приведшая к созданию чучхейского социализма под лозунгом “жить по-нашему”. Ким Ир-сен, дистанцировавшийся в 1950-1960-х гг. и от советского, и от китайского руководства, на основе созданной по образцу СССР административно-командной системы формировал под флагом идей “чучхе”, прикрытых марксистско-коммунистической риторикой, государственность, в которой причудливо соединились черты коммунистического тоталитаризма, теократии, феодализма и конфуцианско-бюрократических начал. После смерти Ким Ир-сена, возведенного в божественный сан “вечного президента КНДР”, общественное устройство страны подверглось еще большей эволюции в сторону самобытности.
Для понимания специфики процессов, протекающих сегодня на Корейском полуострове, надо обратиться к истории. Корейская цивилизация (стоит напомнить, что население полуострова – беспрецедентно моноэтническое) насчитывает несколько тысяч лет, а начало государственности восходит еще к бронзовому веку (Древний Чосон существовал задолго до н. э.). Сменившие его раннефеодальные государства (период Троецарствия) на протяжении сотен лет конфликтовали друг с другом, да и для объединенной в X в. Кореи был характерен регионализм. Таким образом, территориальный раскол и противоречия не являются для Кореи чем-то необычным, хотя никогда еще противостояние не было замешано на столь острых идеологических разногласиях, как в XX в.
Надо отметить, что в развитии двух непримиримых идеологических противников было немало общего. Менталитет нации сформировался под влиянием конфуцианства, которое предполагало примат общественного над личным, авторитаризм в государственном управлении, иерархическую государственную структуру и соответствующие модели поведения человека в обществе. До недавнего времени система контроля над населением на Юге, хотя, конечно, и уступала по охвату Северу, но во многом унаследовала колониальные традиции, когда машина подавления была строго иерархичной, имели место высокая степень специализации и дифференцирования функций административных органов, выстраивание четкой властной вертикали. И если на Юге эти традиции постепенно были размыты под влиянием вестернизации, на Севере, получившем прививку сталинизма и маоизма, система подавления личности стала особенно суровой, не имеющей (кроме разве что Кампучии) аналогов в истории тоталитарных обществ XX в.
Неудивительно, что после столетий добровольной изоляции, сменившейся полувековым японским колониальным гнетом, нищая страна и ее малограмотное население оказались благодатным материалом для подобного эксперимента. Некоторое повышение уровня жизни в контексте индустриального роста в КНДР при суровой изоляции (не позволявшей населению делать сравнения) обеспечили народную поддержку руководства, которое, по конфуцианской традиции, воспринималось как имеющее “мандат небес”. Драконовская система слежки и репрессий, уравнительное распределение, милитаризация, объясняемые (реально существующей) внешней угрозой, позволили создать в относительно небольшой замкнутой стране репрессивную систему государственного управления, доказавшую свою жизнестойкость и сопротивляемость переменам.
На Юге Кореи тем временем под патронажем США создавалось государство с рыночной экономикой, политическая система которого позиционировалась как демократическая. До второй половины 1980-х гг. демократизация не заходила чересчур глубоко: в стране с небольшими антрактами правили военно-диктаторские режимы (Пак Чон-хи, Чон Ду-хвана). С начала 1960-х гг. экономическое развитие характеризовалось небывалыми темпами благодаря совмещению трех начал: жесткого государственного регулирования при олигархической (чэболь) системе организации бизнеса, политике привлечения зарубежного капитала и технологии, экспортной ориентации промышленного роста. К началу 1970-х гг. Республика Корея опередила КНДР в экономическом отношении, а сегодня уже вступила в стадию перехода от индустриальной к постиндустриальной фазе развития.
С конца 1980-х гг. в РК начался процесс реальной демократизации, превративший страну в либерально-демократическое государство, с сильной восточноазиатской спецификой – иерархичностью, нивелированием личности, приматом коллективных интересов, достаточно сильной регламентацией жизни.
После, по сути, гражданской войны в Корее, в которую оказались вовлечены практически против своей воли две сверхдержавы (и вынесший основную тяжесть боевых действий Китай), примирение между Севером и Югом оказалось заложником геополитики. Конфликт имел к тому же не только идеологическое, но и “внутрисемейное” измерение, а потому был особенно непримиримым: каждый претендовал на владение истиной и легитимностью. Однако обе страны подчеркивали свою тягу к объединению, правда, каждая понимала под этим навязывание собственной системы партнеру и фактическое подчинение если не силой, то невоенными средствами. Надо сказать, что КНДР (которая еще в 1970-е гг., после падения Южного Вьетнама, всерьез задумывалась о “походе на Юг”) в 1980-е гг. сформулировала, пусть в основном в пропагандистских целях, довольно реалистичный план объединения. Концепция создания Демократической Конфедеративной республики Коре предусматривала сохранение систем на Севере и Юге и широкую региональную автономию. Концепция, будучи в тех условиях весьма утопичной, в принципе создавала базу для будущего диалога.
Вместе с тем большинство южнокорейцев физического объединения желают ныне больше теоретически. Они не готовы брать на себя бремя заботы о северянах в рамках единого государства и настроены на постепенную конвергенцию, а не на разгром и оккупацию Севера. Похоже, что количественный разрыв в уровне и образе жизни Севера и Юга (и до раскола имевшие свои региональные различия) перешел в качественный. Высказываются предположения о том, что в Северной Корее уже сформировался особый субэтнос, и она находится на пути формирования отдельного этноса с иными, чем на Юге, ценностями и смыслами. За последние 60 лет даже языковая эволюция, как свидетельствуют наблюдения, привела к трудностям в буквальном смысле взаимопонимания между корейцами Севера и Юга (не говоря уже о разнице в менталитете). Мало кто из северокорейских перебежчиков смог приспособиться к жизни на Юге.
За прошедшее десятилетие сотрудничество Севера и Юга, несмотря на по-прежнему полярное государственное устройство и во многом разные ценности, стало реальным фактором политики в Восточной Азии и в глобальном формате. Появились надежды на действительное примирение и мирное сотрудничество двух Корей без характерных для прошлого попыток подрывных действий в отношении друг друга (во всяком случае, на уровне стратегии). Пугающая соседей возможность “обвального объединения” с непредсказуемыми военными и экономическими последствиями отодвинута, причем шансы навязать его извне серьезно снизились. Примирению послужил и субъективный фактор: Ким Чен-ир признал в качестве партнера Ким Дэ-чжуна (Пхеньян на протяжении десятилетий ценил его как лидера оппозиции диктатуре), встреча с которым в Пхеньяне 15 июня 2000 г. стала поистине эпохальной. Был достигнут компромисс и по парадигме объединения, на первом этапе как “свободной федерации”[19]. Для Южной Кореи это была эволюция в направлении реализма, поскольку в 1990-е гг. южнокорейцы говорили о маложизнеспособных планах создания “Корейского сообщества”, что предполагало бы, в силу разности потенциалов Севера и Юга, фактическое подчинение Севера[20].
19
South-North Joint Declaration. Promoting Peace and Cooperation. Seoul: Ministry of Unification, 2000. P. 183.
20
Неслучайно в Сеуле до сих пор функционирует администрация пяти северных провинций и имеются постоянно обновляемые конкретные планы принятия на себя всеми звеньями госаппарата бремени управления Северной Кореей при возникновении чрезвычайной ситуации.