Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 9



У меня с дочерью договоренность: на улице не спать. Спать дома. Улица – место, где нужно бдить и развиваться. Смотри, Катя, лужа. Смотри, Катя, птичка. Смотри, Катя, тетя. Это такой лайфхак для мам, у которых дома нет помощников: утомленная прогулочными впечатлениями, Катюня «приходит» домой и засыпает от усталости, тем самым развязывая мне руки для домашних дел. И пока ей снится лужа, птичка и тетя, я орудую пылесосом и жарю котлеты. Симбиоз.

Так вот в этом идеальном уравнении была одна неидеальная переменная – коляска. Кате три месяца, почти четыре, и коляска у нее люлечная. Лежит ребенок в своем корытце и видит бездонную синь неба. Ни тебе тети, ни тебе лужи. Мне приходилось доставать дочку из коляски и таскать ее на руках, пиная перед собой коляску животом. Неудобно. И вот сегодня, наконец, я решила достать прогулочную коляску. Не трость, конечно (я в сознании), но такую, в которой Катюня могла бы лежать, как в шезлонге, чуть вертикально, под минимальным углом и весело бдить.

На этой коляске я шесть лет назад рассекала с сыном. Хороший транспорт. У него мой характер: разухабистый такой вездеход. Маневренный, веселый и быстрый. Бирюзовенький. И вот, уложив в него Катюню, которая прилежно дула пузыри из слюней в ожидании первого зуба, я припустила в сторону магазина, на втором этаже которого можно было разжиться подгузниками. На второй этаж ведет подвижный и шустрый эскалатор. Я замешкалась у его подножья. Как попасть наверх с объемной коляской и дитем? Опасно! Не буду рисковать. Оставлю коляску внизу, а за подгузниками метнусь с Катюней на руках. Делов-то на пять минут! А спустя пять минут это все случилось.

Приунывшая, я решаю, стоит ли звонить мужу. Помочь, находясь в 100 километрах от меня, он вряд ли сможет, но в сарказме искупает однозначно. Прямо вижу, как он спрашивает, есть ли у меня десять рублей, и, получив положительный ответ, советует пойти в супермаркет и за десятку взять продуктовую тележку, в которой я смогу весело довезти дочку и подгузники до дома… Смешно, ага.

Наверное, нужно заявить в полицию. Я представила, как сижу в сыром подвале, освещенном одинокой лампой, подвешенной на веревочке, на мокром каменном полу валяются упаковки подгузников, рядом на столе в дырявой картонной коробке спит моя дочь, а я, обняв сама себя за локти, раскачиваюсь на стуле и диктую следователю список похищенного на мотив Шурика «вот-спасибо-хорошо-положите-на комод»: пять баранок или шесть, больше сыну и не съесть… И салфеток влажных там пачка целая была… Для сухой для кожи рук там лежал отличный крем… А еще на ужин наш там лежал один лаваш… Погремушка в виде бус, а, пардон, она с собой…

У меня к вору два вопроса: как и зачем? Как сегодня крадут коляски? Я просто впервые столкнулась, дебют, так сказать. Как он это сделал? Увидел коляску – схватил и побежал, разметав щеки к ушам? Сложил и запихал в «уазик»? Закинул в «КамАЗик»? Или это цыган с серьгой в ухе прицепил мою колясоньку к своей гужевой повозке и сказал своему конику: «Ннно!»

И второй вопрос: зачем? Возить в ней своего карапуза? Продать на «Авито»? Перебить номера и перегнать во Владик? Разобрать на запчасти? Кругом же камеры, тебя, колясочник, легко поймают. И посадят. А в тюрьме засмеют. И татуху набьют в форме колясоньки, что в иерархии тюремных татух означает «дно-днище». А я приду на следственный эксперимент и испепелю тебя взглядом. Или вас, если у тебя был сообщник. И дочу принесу, и ущипну ее, чтоб безутешно плакала и совесть вашу раздражала. И не поленюсь плакат нарисовать: «Мы воруем у малютки, мы бесславные ублюдки». Ну как так-то? Нафаняяя… Я еле доволокла до дома ноющую Катюню и подгузники. Дома всплакнула. Уложила дочь. Страдая, съела котлету. Позвонила мужу. Узнала, что я клуша. А кто еще в наше время бросает коляски без присмотра? Всплакнула еще раз. Согласилась, что клуша. Съела еще одну котлету. Полегчало. Успокоилась…

Коляску так и не нашли. Я иногда думаю о человеке, который ее украл. Представляю себя на его месте. Точнее, пытаюсь придумать ситуацию, при которой мне необходимо своровать у младенца коляску. Моя бурная фантазия буксует и не выдает вариантов.

Возможно, это вор. Просто циничный вор. Он берет все, что плохо лежит, и не рефлексирует. Возможно, он в молодости выдал себя за талантливого художника и украл у кого-то заслуженную славу. Прошли годы – и он скатился до колясок.

Я не знаю, как можно наказать себя сильнее: посадить самого себя в тюрьму совести.

Я написала этот рассказ и дала прочитать его сыну. Он прочел и сказал:

– Мам, я хочу срочно кое в чем признаться. Однажды в школе учительница подарила мне два киндера. Сказала: это тебе и сестренке. А я был голодный и… сам съел. Оба. Два. Это плохо, я знаю, но я не смог…

– Ого, вот так откровение!

– Я так устал таскать эту тайну в себе, – вздохнул сын. – Сейчас прямо легче стало…

Я внутренне прыснула. Сын совершает ошибки, свойственные возрасту, и раскаивается в них. Понимает, что такое хорошо и что такое плохо. Это отличный знак. Есть основания полагать, что тест на честность через взятки ему проходить не придется.

Полный дом гостей. Праздник в честь нашей дочки Катюни. Ей месяц. Катюня пошла по рукам: друзья с удовольствием весь вечер ее мурыжат. Но пришла пора менять крохе подгузник.

Муж забирает ребенка, кладет на пеленалку. У Катюни глазки съезжают к носику – у новорожденных такое случается и проходит к полугоду. Муж смотрит на косоглазика и в поддельном ужасе кричит мне:

– Мааам, нам сломали ребенка! Узнай, кто играл в нее последним!

Г – Границы



Однажды мама вошла в комнату без стука, взяла мою сумку и стала в ней рыться.

– Мам, что ты делаешь?

– Я видела у тебя аспирин. Голова раскалывается.

– Мам, у меня есть аспирин, но можно же попросить…

– Да я вижу, что ты занята, вот и не отвлекаю.

Мне 15 лет, и в этом диалоге я усваиваю четкую вещь: личных границ не существует.

Однажды мы с Мишей – тогда еще парнем, а не мужем – пошли в гости. Сели за стол так, что оказались в самом углу, и чтобы выйти, пришлось бы поднимать всех других гостей. В процессе праздника выяснилось, что я забыла в сумке телефон, он зазвонил, и Миша полез через весь стол искать мою сумку, а потом обратно.

– Да зачем ты сумку тащишь, просто достань телефон, – удивляюсь я его недогадливости.

– Как это – залезть в чужую сумку? – недоуменно спросил он.

– Почему чужую? Я тебе что, чужая?

Он ошарашенно смотрел на меня. Его взгляд говорил сам за себя: нет, ты не чужая, но лазить по несвоим вещам – неприемлемо.

Мне 20, и в этом диалоге я усваиваю четкую вещь: личные границы все-таки существуют.

Я приехала в школу-интернат. По карте – я тут впервые. Привезла бытовую химию и одежду, которую передали волонтеры. В данном случае я просто водитель. Из интерната вышли дети. Многие сразу меня обняли, ластились ко мне. Невозможно не обнять в ответ. Мне было приятно и неловко. Как можно обниматься с незнакомыми? А вдруг я плохая тетя? А вдруг я причиню зло?

Дети легко вошли в мое личное пространство, не подозревая о его наличии. Им никто не рассказал, что это неправильно. Так же легко они пустят и в свое личное пространство. И это даже не доверчивость, это дефицит любви и тактильной ласки, помноженный на неинформированность. Там, во взрослой жизни, этот дефицит может быть для них смертельно опасен.

Мне 25, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: мы сами устанавливаем свои личные границы.

Ко мне приехала подруга. Очень важный откровенный разговор. Мы, понизив голоса, говорим о сокровенном. В комнате играют дети: мой четырехлетний сын Данила и ее пятилетний Вова.

В кухню, где мы сидим, врывается Вова и начинает что-то увлеченно рассказывать маме. Подруга тут же отвлекается на него и изображает интерес: ее ребенок рассказывает про город роботов.