Новизна хуже старины

Какие еще серьезные люди? Что натворил Сергей, чтобы кому-то понадобилось подкинуть ему героин?! И откуда он сам-то знает, что дело далеко от завершения? Я подошел к нему вплотную, так что наши взгляды встретились.

— Немедленно отвечай: откуда тебе известно, что дело кончится нескоро? И откуда ты знаешь, что я его расследую? — процедил я, глядя прямо ему в глаза. К его чести, он не отвел взгляд.

— Это просто: Шевченко ведь к вам попал, а вы неравнодушны к чужим страданиям… Не бросите человека в тяжелом положении, не то что Новицкий, — ну что это такое, мать вашу?! Зачем он так о нем говорит? Не знает ничего, а смеет его оскорблять… — А насчет вашего первого вопроса: я не могу сказать: я это сердцем чувствую. Скажу только одно — ваш следователь не такой скромный, как может показаться. Я-то знаю, и Алексей Дмитриевич тоже знает. Расскажите нам всем, — обратился он к Крохину, — расскажите про одного мальчишку, у которого всегда были перепады настроения.

— Какой еще мальчишка? — на его лице было явное изумление.

— Ой, вот только притворяться не надо. Нам с вами хорошо известны все эти истории. Что было двадцать три года назад?

— Это шутка с твоей стороны, я надеюсь? — возмутился Крохин. — Я не помню: это же было так давно, а у меня был жуткий стресс после… хотя это не твое дело… — быстро заговорил он, но я сжал его руку и тихо сказал: «Не оправдывайтесь перед ним». Тот кивнул мне, и больше от него нельзя было добиться и слова. А бывший следователь только злорадно усмехнулся и, встав с нар, принялся ходить по изолятору. Сергей машинально встал у двери, чтобы, на всякий случай, пресечь попытку побега. Заметив это, Смолин засмеялся. На этот раз с его лица спало «каменное» выражение, и нам всем троим стало немного легче с ним общаться.

— Товарищ полковник, неужели вы думаете, что я сбегу? — сквозь смех спросил он. — Я же не идиот — я знаю, что я подозреваемый черт знает в чем. Но и в этом случае побег — самое плохое решение.

— Я тебя знаю, Константин, — Крутовской нахмурился, — я знаю, что ты несдержанный человек и в состоянии аффекта натворишь столько глупостей, что потом их век не разгребешь. Так что же было такого двадцать три года назад?

— В то время ему было семнадцать лет, но даже еще раньше у него начались перепады настроения: то он в хорошем расположении духа, то бывало, что ему срочно нужен был «козел отпущения», чтобы он мог его избить и этим уменьшить свою злобу на весь мир. Вот мне и досталась эта «почетная» роль. А я, между прочим, на десять лет моложе его, если это вам о чем-нибудь скажет! Этот мерзавец жил неподалеку от нашего детдома в довольно обеспеченной семье и почти каждый день избивал меня! И никто не приходил мне на помощь… А вы, Сергей Павлович, выгнали меня с моей должности из-за того, что я всего один раз ударил серийного маньяка-убийцу! — Смолин сверкнул глазами на своего бывшего начальника.

При словах «серийный маньяк-убийца» не выдержал уже Сергей и замахнулся на него кулаком, намереваясь дать ему так, чтобы он свалился на пол и не смог подняться.

— Я тебе сейчас такого маньяка покажу, сука! — закричал он, подступая к нему и пылая гневом. — Михалыч был хороший мужик, в отличие от тебя! А прежде чем бить его, тебе надо было разобраться в том, почему он семерых убил!

— Полегче, товарищ полковник! — бывший следователь перехватил его руку, и вовремя, поскольку едва не получил по лицу. — Что это за двойные стандарты? Меня прогнали отсюда за это же, а сами тоже едва не врезали мне! Думаете, если вы начальник, так вам все можно?

— И правда, Сергей Павлович, — сказал Крохин, — зачем вы так?

— Погорячился… А нечего было называть покойного маньяком! Он хоть и убил семь человек, но за дело!

Ну что это такое? Мы сюда пришли о деле говорить или обсуждать прошлое? Такой вопрос я и задал этой троице, которая снова едва не принялась бурно спорить и даже не ответила на него. Слушать их диспуты я абсолютно не собирался, поскольку мне хотелось вернуться на работу и заняться своими делами.

— Так, мужики, успокойтесь все! — я стукнул кулаком по спинке нар, поскольку ничего другого для этой цели не нашел. Они разом замолчали. — Что же ты нам еще расскажешь, Смолин? — поинтересовался я у него. — Ты знаешь, кто эти серьезные люди?

— Есть у меня кое-какие мысли, но я не уверен…

— Ладно, поговорю с ним… — вздохнул я. — Никогда не думал, что он может кого-то избивать… Он всегда казался таким скромным, как не знаю кто.

— Не только избивать он может. Он еще и мою девушку увел, когда мы с ней учились в одиннадцатом классе. Если бы у меня был героин, я бы сам ему его подбросил, и пусть бы эта тварь сгнила в тюрьме! — на лице бывшего следователя появились красные пятна, он почти кричал.

— Он и так скоро сгниет в тюрьме, Смолин, — ответил я ему, и мы все трое вышли из изолятора, не попрощавшись с ним. Там уже все было тихо — ни крика, ни матерной ругани, ничего. Как будто его вспышка злости прошла, едва начавшись.

***

Интересное дело получается… Сергей, в институте скромный и до того замкнутый, что никогда первым ни с кем не разговаривал, жестоко избивал Смолина?! А тот был еще мальчишкой… Что же это такое? Вот такому человеку я помогал с учебой…

Крутовской проводил нас обоих до выхода из здания ОВД и, заметив, что на мне нет лица, довольно неудачно попытался меня успокоить:

— Ну что с тобой такое, Мартынов? Вот лучше послушай анекдот — мне его недавно рассказали. Сидит мужик у себя дома и гонит самогон. В окно увидел кума. Говорит: «Привет, кум. Зайди посмотри, как идет процесс, а я пойду в магазин». Кум пришел, сидит и наблюдает. Ему надоело, и он решил выйти во двор прогуляться. Возвращается, а там сидят уже два мента и говорят ему: «Ну что, мужик, попался на незаконном производстве алкогольной продукции? Давай объяснительную пиши». Тот пишет: «Захожу я к куму домой, а здесь сидят два мента и самогонку гонят…» — и они вместе с Крохиным дружно рассмеялись. Я тоже усмехнулся, но скоро опять стал грустным. — Не повезло ребятам… Эй, ты чего? Другой рассказать?

— Иди ты со своими анекдотами к черту! — не сдержался я. — Мне еще допрашивать Шевченко, а ты тут дурацкие байки травишь!

— Я же просто хотел тебя развеселить. Ладно, до свидания, Алексей, пока, Мартынов! — и он ушел. Мы остались вдвоем.

— И чем это вам его анекдот не понравился? — спросил Крохин. — Мне, например, очень даже понравился — смешная ситуация вышла с этим самогоном! Не правда ли?

— Чего вы все ко мне пристали? Достали уже со своей самогонкой! — я хотел было сказать кое-что похуже, но каким-то чудом сдержался, поскольку мне не хотелось при нем материться.

А он обиженно отвернулся от меня, сунув руки в карманы пиджака.

— Еще один такой выпад в мою сторону, на порог своей квартиры вас больше никогда не пущу! Сегодня чтобы ноги вашей в Люберцах не было! — ничего больше не сказав и даже не взглянув на меня, Алексей круто развернулся и ушел в сторону метро. Я не успел опомниться, как он исчез за ближайшим поворотом. И зачем только я ему нагрубил? Неужели он исполнит свою угрозу, и я никогда больше не смогу прийти к нему в гости? Какой же я идиот — выплеснул свое раздражение от истории, рассказанной Смолиным в ИВС, на других людей! И Сергею нагрубил, и Крохину… Хоть бы на допросе сдержаться…

Я все думал и думал о своем поступке: конечно, я не в духе, но зачем же надо было так разговаривать со своими приятелями? — и горько корил себя за него… Не заметил, как наконец добрался до своего родного СИЗО. А на входе уже стоял Наумов и явно ждал меня. Он сразу же начал что-то говорить о том, что наш новый заключенный — то есть Сергей — устроил голодовку и всю еду оставляет нетронутой. В ответ на это я просто отправил его следить за порядком в камерах, а сам направился проведать своего уже бывшего институтского друга.

Он выглядел еще хуже, чем я его видел в первый день расследования. Резко побледневший, худой, с глазами больше мутными, чем голубыми… Но на этот раз я не стал ему сочувствовать. Когда я выяснил, что он в юности избивал ни в чем не виноватого перед ним Смолина, то вся моя жалость по отношению к нему пропала. Ну, «вся» — это я утрирую: немного-то еще осталось, но это ненадолго.