Мир, в котором я теперь живу

Брат покачал головой и сказал:

«Любой может заблуждаться – но не ты. Ты – права не имеешь. Неужели ты думаешь, что он или кто-то из нас способен увидеть в тебе юношу для утех? Ты наш вождь не только по праву рождения – мы воспринимаем тебя, как вождя. И это притом, что многие из нас сами – вожди по натуре. Наверно, мужчины не способны захотеть обладать тем, кого они воспринимают, как вождя. Он просто смотрит на тебя так, как будто хочет тебе принадлежать, понимаешь? Такое бывает между мужчинами, и этот взгляд ни с чем не перепутаешь».

В следующий момент мне показалось, что окружающий мир начал рушиться. Впервые в жизни, меня, можно сказать, не удержали собственные ноги – со всего маху я опустился на землю. Дело в том, что я совершенно четко осознал: если я сделаю со своим другом… это – как на мужчину, на него можно будет возложить могильную плиту. Никогда я не напьюсь у него на свадьбе, никогда не посажу на колени его детей – никогда… Обычно друзья если и чувствуют, что они любят друг друга, то разве что – в каких-то критических ситуациях. У нас же с ним было не так. Даже не знаю, как объяснить. Вот представь себе – смотришь на человека, наблюдаешь за его мимикой, за тем, как он улыбается, смеешься над его шутками, и ощущаешь при этом прилив тепла, прилив любви в душе. И думаешь – как же это здорово, что он есть в твоей жизни. Примерно так – у нас с ним и было. И если мне придется сделать с ним то, чего ему, по непонятной для меня причине, от меня захотелось – он станет моим душой и телом. Только моим. Сила предвечная, как же мне было мерзко! Но с другой стороны, если я оставлю все, как есть – не за горами тот день, когда мне придется положить монеты ему на глаза, потому что он просто зачахнет от этого. Если уже сейчас его желудок не воспринимает пищу – что будет дальше? Да гори все огнем! Пусть лучше станет моим – но будет при этом живым. Все что угодно – лишь бы не эти проклятые монеты на глазах. В конце концов, когда-то мне удалось свой член опустить. Значит, сейчас придется каким-то образом поднять – только и всего. Кажется, до меня начинало доходить, что имел в виду отец, когда сказал, что любовью нельзя запятнать.

Не могу сказать, что я раскис тогда перед братом, но, тем не менее – выдал себя с головой. И мое истинное отношение к мужеложству стало для него очевидным, и многое другое. Правда, виду он не подал, не сказал ни слова – молча протянул мне руку, помогая подняться.

«Не вини себя в том, что случилось. В том, что он тебя возжелал – нет ничего удивительного. Удивительно другое – что этого не случилось раньше».

Когда мы с братом вернулись к костру, наше появление заметили не сразу. В это время там происходил такой диалог – один из наших товарищей говорил, обращаясь к моему другу:

«Послушай, это никуда не годится – что он сейчас в таком состоянии. Нам скоро предстоят жаркие деньки, и только от него зависит – вернемся ли мы оттуда живыми. Ну, поверь, пусть и не часто, но бывает так – что у мужика не стоит на мужиков. Его сейчас надо любыми средствами успокоить, а для этого нужно сделать так, чтобы полегчало тебе. У меня небольшой опыт по этой части – так, попробовал однажды из любопытства. Но ты – красивый парень, и, думаю, у меня получится утолить твое желание. Тебе полегчает – его попустит, и все будет, как раньше. Да, в конце концов, закрой глаза и представь, что я – это он».

Ты не поверишь, со временем, от этой случайно услышанной фразочки: «закрой глаза и представь, что я – это он», меня в буквальном смысле слова подкидывать начало. Наверно, обо мне можно сказать, что в какой-то степени я виноват перед историей – хроники моего периода писались такими, какими я желал их видеть: ну, родился, учился, работал, женился. Примерно так вы пишете сейчас свои автобиографии. Почему-то мне кажется, что я первым – до такого додумался.

В общем, тогда, в ответ на фразу товарища, мой друг вскинулся, как будто хотел вскочить на ноги, а потом словно передумал и только сказал:

«Да что бы ты в этом понимал!».

И тут в разговор вступил другой:

«Нет, ну, ты просто грубый мужлан какой-то – кто же делает это так прямолинейно? Смотри – и учись!».

Он сделал вид, что подкатывается к моему другу, и завел:

«Сладчайший мой…».

В следующий момент у меня, как ты любишь говорить, просто упала планка. Я вышел из тени – и все разговоры тут же смолкли. Посмотрел на насмешника и сказал:

«Он и в самом деле сладчайший – да не про твою честь».

В тишине подошел к другу:

«Посмотри на меня – все будет хорошо. Пойдем!».

Друг поднял на меня глаза – и я тебе передать не могу, сколько всего увидел в этих глазах! Сглотнув непонятный комок в горле, добавил, видя, что он колеблется:

«Ну, же, не думай ни о чем – просто иди за мной. Сладчайший мой!».

Короче говоря – взял его за руку и повел к себе в палатку.

Понимаешь, все дело в том, что я поддался тогда эмоциям. Если бы я сделал то же самое, но тайком, так, чтобы никто не узнал – моя, да, наверно, и не только моя жизнь, сложилась бы по-другому. Хотя, вы сейчас на этот счет говорите – история не терпит сослагательного наклонения.

Уходя, я еще краем сознания уловил, как мой брат сказал оставшимся у костра товарищам: «Ну, что, придурки – съели? Доигрались-дошутились? Челюсти хотя бы подберите – смотреть тошно!». Сказал он это, конечно, немного другими словами, представь себе – и в те времена существовало что-то, вроде вашего русского мата. Незаменимый, кстати, язык – в определенных ситуациях.

Ну, наверно, можно сказать, что я тогда переоценил свои силы. Опустить свой член мне действительно когда-то удалось. А вот поднять… поднять – не получилось. Я тебе больше скажу: не смог даже себя заставить прикоснуться к нему ниже пояса – ни руками, ни губами. С головы до пояса – обцеловал всего, места живого не оставил. Но ниже – так и не смог. Для меня почему-то коснуться его там – было все равно, что посягнуть на мужчину в нем. И понимал, что должен это в себе пересилить, иначе не смогу дать ему того, что он хочет. Да только что-то во мне – было еще упрямее, чем я. Знаешь, о людях, вроде меня, сейчас говорят – на всю голову безбашенный. И все же, при всей моей безбашенности, и на первый взгляд – полном отсутствии тормозов, имелись и у моей внутренней сущности такие вот непонятные, невидимые глазу ограничители.

В общем, как я ни старался – мое тело отказывалось мне подчиниться. Но я был упертым, как сам не знаю кто – и все равно не останавливался. В какой-то момент мне показалось, что меня охватывает какое-то полубезумное неистовство, и тут мой друг сжал мою руку и сказал:

«Подожди, остановись! Кажется – я больше не хочу этого».

Я вздрогнул, очнулся, посмотрел на него и увидел, что он выглядит так, как будто под ливень попал – мокрый с головы до ног, даже длинные, до лопаток волосы полностью намокли. Но в глазах… в его глазах действительно не было больше желания… Будь проклято все на этом свете – кажется, я все-таки однажды напьюсь у него на свадьбе, и когда-нибудь – посажу на колени его детей!

Потом он мне рассказал, что своими сумасшедшими ласками я разжег в нем желание, которое чуть не свело его с ума, и в какой-то момент, момент наивысшего накала – оно как будто сгорело в нем, само себя сожгло. Но даже и тогда, на грани безумия, я не услышал от него этого: возьми меня! Он вообще не издал ни звука – даже стона. Рассказать-то рассказал – но как закончил свой рассказ!

«Ты вообще знаешь о себе, что ты – на всю голову больной?»

«Ну… ты ж меня вроде – и таким любишь?» - ухмыляюсь в ответ.

«Еще бы! Можно сказать – за это и люблю».

После этого во мне проснулась какая-то неведомая наседка, ну, я подумал: сколько ж, интересно, он не ел? Короче говоря – приказал принести вина и чего-нибудь пожевать. Никогда не испытывал такого удовольствия, наблюдая за тем, как другой человек ест. Мне даже останавливать его пришлось, вроде того – смотри, не пережри с голодухи, а то опять вывернет.