Страница 116 из 136
- Не понимаю, в чем проблема, отец. Я сам ему приказал.
Ну, да, ну, да – хотел бы царь посмотреть на того, кто посмеет ослушаться приказа этого… будущего царя. Вот что ему с этим делать? В очередной раз наследник, не моргнув глазом, посягнул на его авторитет правителя. Он ведь не просить пришел – поставил перед фактом: я ее покупаю. И притом так же, не моргнув глазом, позволяет лупить себя наставнику спартанцу – если есть за что. Пора уже, кстати, сказать ему, чтобы менял методы воспитания, что ли… И вдруг царь подумал: да гори все огнем – к воронам этот авторитет! Пусть делает, что хочет, лишь бы не рванул за своей амазонкой в ее дикие степи…
И все же многомудрый царь не настолько хорошо знал своего наследника, как сам о себе думал. Потому что именно это царевич собирался сделать поначалу – рвануть за своей амазонкой в ее степи. Со скрупулезностью бывалого путешественника собрал пожитки, упаковал туда оставшиеся деньги из своих сбережений, мимолетно удивившись – а он, оказывается, достаточно состоятельный человек, ну, надо же, как-то и не задумывался об этом раньше. Этих денег им хватит не только на то, чтобы добраться до места, но и на обустройство домашнего очага тоже должно хватить – еще и останутся. Чтобы не вызывать лишних подозрений пожитки он приторочил к седлу резвой кобылки, которую подарил Ладо. Отец и против этого ни слова не возразил – когда сын подарил своим вольноотпущенникам двух не самых худших лошадей из царской конюшни. Все-таки – замечательный у него отец. Другой бы надавал по шее, запер в подвале, посадил на хлеб и воду – а Ладо продал, как и планировал.
Ну, почему он не ценит, не видит, не понимает– какая удивительная, ни на кого не похожая женщина досталась ему в жены? Которая, ко всем своим достоинствам, еще и необычайно красива. Разве не красоту мужчины более всего ценят в женщине? Как вообще он может брать на ложе гетайров, пусть и смазливых, при такой-то жене? Да чем, в конце концов, мужская задница привлекательнее женского лона? Во время близости с Ладо ему иногда казалось, что еще немного – и он умрет от этого. От силы экстаза, силы наслаждения. Они с ней и сознание порой теряли от этого убийственного удовольствия. И всякий раз возникало ощущение – лучше уже не может быть… А какой приятной, даже изысканной, его Ладушка оказалась на вкус! Да с божественным вкусом и запахом женщины, которая хочет мужчину, не сравнится ничто, и тем более – дурно пахнущее место, природой предназначенное для испражнения.
Но решение отправится с маленькой амазонкой в ее земли, царевич принял не только из-за любви к ней. Разве мог он поступить по-другому после того, как увидел свою мать на коленях перед отцом? Ради их с Ладо счастья она была готова на все – так вправе ли он не бороться за это счастье, сдаться без боя?
Поначалу парень хотел написать прощальное письмо только матери, но в итоге – написал всем: и матери, и отцу, и сводному брату, и лучшему другу, и даже любимой сестренке, которая глупо, по-детски, ревновала его к родителям, а потому частенько вела себя с ним, как мелкая стервозина. Как передать послания адресатам он не знал и, не придумав ничего лучшего, просто оставил их под подушкой в своей комнате.
Царевич вышел из дворца, в последний раз окинул взглядом родные пенаты, а потом задержал этот взгляд на караульных у входа, бросив небрежно:
- Я провожу своих… друзей и вернусь.
Тут бы караульным и насторожиться, и задуматься – с какой это стати наследнику престола взбрело в голову перед ними отчитываться. Не говоря уже о том – чтобы бывших рабов провожать. Только бравые вояки почему-то ничего не заподозрили. Примерно то же самое он сказал и стражникам на выезде из города, но и те – не увидев никакой поклажи на вороном скакуне царевича, подвоха не заметили. Правда, один все же покачал головой и сказал другому: «Царь нас точно по головке не погладит за то, выпустили его без охраны». Его же напарник лишь легкомысленно отмахнулся в ответ: «Я тебя умоляю – в первый раз, что ли? Поди, царевич у нас не девица, в случае чего – в подоле не принесет. Да и кто его догонит на этом… черном демоне? Вот уж никогда не думал, что буду опасаться коня!»
Они уже отъехали на приличное расстояние от города, когда Ладо вдруг сказала:
- Ну, вот и все, мой золотой орел, пора тебе… возвращаться.
Царевич опешил:
- Что?… Ладо, Ладушка, ты о чем? Разве мы с тобой не договорились…
Ладо кивнула:
- Да, мы договорились, я помню. Но я… много думала с тех пор. Там, куда еду я – повелевают женщины. Здесь, где родился и вырос ты – мужчины. Здесь – не смогу жить я, а там – не сможешь ты.
Парень нахмурил идеальные брови:
- Да с чего ты взяла, что я не смогу…
Девушка его перебила:
- Прости, я неправильно выразилась. Ты сможешь – ты все сможешь. Но я… я не хочу для тебя – такой жизни! Я не хочу, чтобы тебе пришлось бороться за право быть тем, кто ты есть и так! Знаешь, нам нужно было встретиться, а мне – умереть и родиться заново в твоих руках, чтобы кое-что понять. Это неправильно – когда повелевают женщины. Но точно также неправильно – когда повелевают мужчины. Они оба неправильные, эти миры – и мой, и твой. Правильно – это когда никто и никем не пытается повелевать. Так – как было у нас с тобой. Ведь мы же не делали этого, хоть оба рождены для того, чтобы править. Знаешь, почему я все-таки еду туда, в свой неправильный мир? Потому что никто, кроме меня, не скажет ему, что он неправильный, и никто, кроме меня – его не изменит.
Царевич грустно улыбнулся:
- Я так понимаю, сердце мое, что ты сейчас предлагаешь мне – изменить мой… неправильный мир?
Карие глаза Ладо сверкали решимостью непролитых слез:
- А если не ты – то кто же? Кто еще, кроме тебя, сможет это сделать? Такое по силам – только тебе. Мне почему-то кажется – ты много на своем веку повидаешь. Много стран, много народов. Кто знает, может где-то и есть земля – где никто и никем не пытается повелевать. И если найдешь такую – позови. Я приду – прилечу на крыльях ветра. Название нашего народа, кстати, на вашем языке означает – Дети Ветра. Не помню уже – я тебе говорила? – девушка слабо улыбнулась.
- Ладо…
- Послушай меня… мой… мой родной, мой самый лучший… Твой отец отправит за нами погоню, если уже не отправил. Подумай – выстоим ли мы втроем против отряда гетайров? Да что я тебе говорю, ты будущий царь и сам знаешь – что нет. И чем все закончится? Тебя посадят под замок, меня… ну, меня – или убьют, или опять продадут. И тогда – все будет напрасно. Вообще все, понимаешь? А нет ничего хуже – чем когда все напрасно.
- Насколько я знаю своего отца – уж скорее он мне разрешит на тебе жениться.
- Не спорю – может быть и так. Но меня у вас никто и никогда не признает своей, если не считать, конечно, твоей матери. Неужели ты думаешь, я стану счастливей оттого, что ты со всеми из-за меня перессоришься? А ты перессоришься – я тебя знаю. И опять – все будет напрасно… Да, мы можем поселиться в глуши, прибиться к каким-нибудь землепашцам. Но если твое предназначение – землю пахать, почему же тогда ты родился царем? Возвращайся, свет моих очей, так будет лучше – увидишь. А любить тебя – я и в своем неправильном мире буду. Я… я тебя никогда не забуду…
И вдруг… его добрый конь, его верный товарищ Бычьеголовый, встал, как вкопанный. Первым порывом царевича было – ударить пятками ему в бока. И тут парень обнаружил, что не может двинуть ни рукой, ни ногой, ни даже – слова сказать. Такое вот странное, непонятное оцепенение после этого случая его охватывало еще два раза в жизни. Это были три кратких эпизода, за которые он искренне, от всей души, себя ненавидел. Не за то, что не сделал того, что хотел сделать – а за то, что не смог преодолеть слабость. Этот человек довольно легко, особенно под хорошее настроение, прощал слабости другим людям, но себе самому – никогда.
Тогда же – он просто смотрел Ладо и Малку вслед, беспомощный, как младенец, пока две маленькие точки не исчезли на горизонте. А неведомая сила, казалось, сковала не только его тело, но и разум, душу – исчезли и мысли, и чувства, и ощущения. В себя царевич пришел лишь, когда верный конь принес его обратно к городским воротам.