Побеждая — оглянись

Вризилик видел, как к Влаху подошёл кольчужник. Не из простых, видно, — вольно себя с риксичем повёл, за плечо его взялся ладонью, как за плечо сына. Говорил на равных. Крепок был тот кольчужник, в движениях твёрд. Маска на лице — кусок шкуры. В ней прорези для глаз — косые вразлёт щели. Из-под маски черна борода торчит, в прорези смотрят синие глаза, и риксичу Влаху те глаза на Гиттофа указывают... И ещё видел вризилик, как поднялась, нацелилась на него рука кольчужника. До локтя закрытая кожаной перстатицей, показала та рука в лицо Гиттофу и вновь легла на плечо Влаху. И, как прежде, не отстранился риксич. И верно, не из простых кольчужник, улыбки Влаха удостоился и удостоился его кивка. Сам же Влах, переступая через связанных готов, подошёл к вризилику.

— Этот? — спросил. — Этот гот?

Кольчужник кивнул; сверкнули холодно синие глаза.

Тогда развязал риксич на руках у Гиттофа сыромятные ремни. На ногах ножом рассёк, ибо с узлами не справился. Сказал:

— Ты свободен, конунг.

Ошеломлённый Гиттоф поднялся на ноги, смерил взглядом и Влаха, и кольчужника, обернулся к малым кёнингам, увидел зависть у них в лицах.

— Почему?

— Ты свободен! — повторил Влах. — Бери чёлн и уходи!

Гиттоф склонил перед княжичем голову, как склонял её только перед кёнингом Амалов, ни перед кем больше. Прежде перед могуществом голову склонял, ныне склонил её перед великодушием... Между гребцами и готами прошёл к кольчужнику. Вглядываясь в его синие глаза, неуверенной рукой взялся за край маски. Не шелохнулся кольчужник. А вризилик ту маску поднял...

— Везегот Генерих! — вскричали пленные кёнинги. — Не взяла его ледяная полынья. Из Вальгаллы вернулся! Подобен ансам!

Гиттоф сказал Генериху:

— Мне некуда идти. В Палаты возвратиться, малодушным сочтут, между тем я в жизни не праздновал труса; вперёд ты не позволишь двинуться. Пусть лучше опять свяжут меня, раз уж поддался пленению. Вернее будет!

Кольчужник ответил ему:

— Влах освободил тебя. Ты теперь волен, Гиттоф, поступать как хочешь. Если некуда идти, садись на вёсла. Но пут на тебя никто не наденет.

Раздвинулись на скамьях гребцы, дали место Гиттофу. И сел вризилик с ними, и взялся за тяжёлое весло. Глядя на это, пожал плечами риксич Влах.

Говорили друг другу готы:

— Каково! Исторгла Генериха полынья. Видели ж сами, как ушёл он под лёд, как сомкнулось над ним ледяное крошево. И как поднялись пузыри, видели. Своими руками на грудь везеготу сыпали песок — стыли руки. Тяжесть была — под ногами у осуждённого лёд трещал.

Решили между собой малые кёнинги:

— То знак из Хель! Дурное предзнаменование!

Спрашивали у кёнингов готы:

— Почему нас не отпустит Генерих? Почему только Гиттофа?

— Давнее у них побратимство! — отвечали кёнинги.

— Да, побратимство! А мы бы взяли чёлн. Мы бы, минуя Палаты, затерялись в просторах Гетики. С малого человека какой спрос?

Амал Германарих на чёрном коне. Возле него Бикки на коне сером. И рядом но лесным дорогам полз оживший Ёрмунганд, мировой змей. Извивался змей, и шипел, и звенел, и путь свой жадным пламенем опалял. Тысячи ног вытаптывали придорожный кустарник, тысячи копыт выбивали придорожную траву. Колёса повозок прорезали в мягкой земле неровные глубокие колеи.

Обозлился, подобрался Ёрмунганд, когда вдруг стали нападать на него дерзкие антские всадники. Чаще всего среди ночи нападали. То сотня, то две. Ударят с налёта в самую гущу войска готского, факельщиков стрелами осыпят, среди тяжёлых копьеносцев завязнут и кровопролитие учинят, и вновь скроются в тёмной чаще. Их редко преследовали, опасаясь засады. Но если догоняли, то схватка начиналась с новой силой, с неменьшим ожесточением, с неменьшим упорством с обеих сторон.

Редко удавалось кёнингам пленить кого-то из этих всадников. А когда брали всё же живыми, то непременно подводили к Германариху. И спрашивал пойманных антов кёнинг Амалов:

— Где Файнцлейвгард?

Анты отвечали:

— Целого града не утаить! На верном пути твои кони. По дороге к Веселинову идут.

— Каков гард ваш? — допытывались малые кёнинги.

Отвечали пленные:

— Град наш среди леса стоит, среди колючего шиповника на высокой горе. И ведёт к нему всего одна тропа. Чисто выметена она. И нет вокруг града Веселинова пашен. Есть две зелёные долины и пастбища с травами, что к осени по пояс вырастают.

Очень радовались готы, слыша про изобильные пастбища, и у разговорчивых антов про них особо выспрашивали. С гордостью хвалили пастбища анты, хвалили и овец своих, и коз, которые за год с хорошим телёнком сравняются в весе, и хвалили тучные стада коров и быков.

Так друг за другом слово в слово повторяли рассказ пленники. А один пойманный смерд, более других испугавшийся за свою жизнь, показал рукой на север.

— Там Веселинов! И нет пастбищ вокруг него, леса одни. А в тех лесах живут великаны. Свеи называют их Ётунами...

Готы не поверили этому смерду. Хотелось готам пастбищ, хотелось овец и коз величиной с телёнка, хотелось тучных стад.

А Германарих спрашивал у Бикки и у припонтийских готов Винитария спрашивал:

— Вы воочию видели антский гард. Правду ли нам говорят?

За всех отвечал Бикки-советник:

— Верно говорят, на холме гард Боша. И дорога к нему ведёт одна, чисто выметенная. Но, кёнинг, им не очень верь! Все антские гарды друг с другом схожи, все на холмах, ко всем дороги. Но одну правду нам сказали, ручаюсь за неё, — Ётунхейм в здешних лесах. И лучше бы нам Ётунхейм не разыскивать. Сгинем в стране великанов, кёнинг...

День и ночь полз, извивался могучий Ёрмунганд. Скрипели колёса повозок, застревали в глубоких колеях. Ночами собирались и рыскали возле готского войска поджарые, изголодавшиеся за зиму волки. От самых степей вслед за войском шли, ожидая поживы. И в темноте, в кустарниках горели зеленоватыми огнями волчьи глаза, отсвечивали пламя факелов.

Однажды подъехали к Германариху всадники Витимера-кёнинга, те, что в своих вылазках отваживались заходить дальше иных готов. И сказали люди Витимера:

— Край дороги близится! Видели мы, кёнинг, Файнцлейвгард. На холме среди сосен и кустарников стоит, одна тропа к нему ведёт. По бокам две долины, по бокам пастбища. Зеленеет на них молодая трава. Сочная, густо растёт. И родников много!..

— Войско Боша видели? — злился Германарих, ибо не было ему дела до пастбищ.

— За стенами Бош скрывается с войском. Измерить не смогли войско. Стены же высоки, но, деревянные, не крепки. Обычный частокол. Сломим, кёнинг!

Готы обращали друг к другу радостные лица:

— Пастбища! Пастбища близко!

Отвечали им:

— Наши пастбища! Увидим!..

— Разожжём костры завтра! Надоело глодать вчерашние мослы...

И торопился Ёрмунганд, мировой змей; шипел зловеще: «Наше!.. Наше!..».

Чисто-чисто выметена тропа. Плотно подогнаны створы ворот. Под створами — замшелые камни, священные камни лежат. Вспоминали очевидцы, что старец Вещий в давние времена шёл из дальних мест. Много дней шёл, много видел сторон. «Мудрости, — говаривали очевидцы, — человек в дороге набирается. Больше ходишь, больше видишь. На ходу думается лучше!» И, всю землю обойдя, многое постиг Вещий. И устал от странствий. Понял старец, что ценна только та мудрость, которая щедро отдаётся людям, которая — истина — помогает этим людям жить. Если же мудрость твоя только у тебя под черепом живёт-разумнеет, то подобна она всеми позабытому золотому кладу. Мудрость всегда ищет выхода. Если находит, то доставляет благо и тебе, и другим; если не находит, то тебе может причинить боль, а другим не принесёт ничего. Не заметят её другие и, пройдя мимо, сами будут искать свои истины, те, что уже давно найдены тобой... Вот и понял Вещий, что устал он не от хожений по земле, а от виденного, от узнанного, от многого надуманного. Он устал от того, что всё земное как будто постиг и знал, что было, ясно видел, что есть, провидел, что будет... Ходили вокруг Вещего неразумные слепцы, не знали они, не видели и не вещали. Слепцы проходили мимо, они искали истины в размахе своих рук, в ширине своего шага, в высоте своего роста. И очи заблуждались. А у Вещего болела голова. Тогда сел старец на горе среди шиповника, среди кроваво-красных плодов его, возле замшелых камней сел. И сказал первые слова, которые просились, и почувствовал Вещий, что уменьшилась боль, увидел, что остановились люди.