Ненужные вопросы

Годы обходили Сильвера стороной. Я смотрел, как он приминает в трубке табак мозолистым, темным от загара пальцем, усмехается уголком рта, поглядывая на меня, и казалось, будто за соседним столом сейчас развалится, вытянув ноги, Джордж Мерри, Израэль Хендс поднесет к губам кружку эля, а в углу вдруг вскочит Черный Пес – точь-в-точь как вспугнутая в амбаре крыса – и метнется к дверям, на ходу опрокидывая стулья. А совсем рядом в порту будет качаться на волнах красавица «Испаньола», и флаг на ее мачте задрожит на ветру – словно неопытный птенец захлопает крыльями на краю гнезда. Приключения прошлого сами собой оживали возле Долговязого Джона.

Но Джордж Мерри остался на далеком острове, и яма, несколько лет служившая тайником для сокровищ Флинта, сделалась его могилой. Израэля Хендса я сам отправил на морское дно, хотя, видит Бог, это случилось не по моей воле. Что сталось с Черным Псом, не знаю: наши пути никогда больше не пересекались, и я даже не был уверен, что он до сих пор бродит по земле.

Что до «Испаньолы», то больше я ни разу не поднимался на ее палубу. Не знаю, над какими морями раздуваются теперь ее паруса. Но до сих пор я не могу забыть прикосновения к ее шершавым канатам и нагретому солнечными лучами фальшборту. За минувшие годы мне много раз доводилось совершать путешествия по морю, но ни одно из них не оставило в памяти такого следа, как плавание на «Испаньоле».

Сильвер, случайно встреченный мной в таверне портового городка, весьма удаленного от Бристоля, привалился к стойке, смотрел на меня с веселой искоркой в глазах, и, без сомнения, вспоминал то же, что и я. Как я сказал? «Случайно встреченный»? Зачем кривить душой? В каждом городе, куда меня заносила судьба, я расспрашивал местных, не содержит ли здесь таверну бывший моряк на деревянной ноге. И однажды, настроившись было на привычное «не слыхал про такого», вздрогнул при словах: «Вы не о хозяине «Подзорной трубы», сэр?».

Да, Сильвер почти не изменился, чего нельзя было сказать о Дике. Тем не менее, когда он вышел в зал, нервно поглядывая по сторонам и втягивая кулаки в рукава, я сразу узнал его. Охватившее меня чувство являло собой странную смесь радости, сочувствия и тревоги. Да, передо мной стоял человек, преступивший законы моей страны. Но не относилось ли это и к Сильверу? Годы, миновавшие со времен нашего плавания на «Испаньоле», научили меня, что непреклонность хороша лишь до тех пор, пока не расходится с человечностью. И я с искренним дружелюбием шагнул навстречу замершему Дику.

– Я уж не чаял увидеть тебя снова, – сказал я, окидывая взглядом его исхудалую фигуру. – Как…

Внезапно что-то твердое толкнуло меня в спину. Я обернулся и с удивлением увидел, как Сильвер убирает в мешочек свою трубку.

– У Дика все в порядке, – невозмутимо сказал он, затягивая кожаные тесемки мешочка. – И будет в порядке, покуда мы находимся под моим кровом.

Дик вымученно улыбнулся. На его лице, изборожденном преждевременными морщинами, улыбка скорее походила на нервную судорогу. Он пробормотал какое-то невнятное приветствие, уставился на мою руку, словно гадая, приму ли я его рукопожатие, и, окончательно смешавшись, скрылся в глубине дома.

– Видишь, Джим, я здесь давно уже обосновался, – сказал Сильвер, как ни в чем не бывало продолжая говорить о своем. Он взмахнул рукой, указывая на зал таверны. – И название оставил то же, что было в Бристоле.

– По нему я вас и нашел, – заметил я.

Мне подумалось, что название «Подзорная труба» выбрано было не случайно. Сильвер сидел в своем логове, зорко следя за происходящим вокруг, и выжидал своего часа. Я не сомневался, что подвернись случай – и старый пират легко снимется с места и пустится в новую авантюру, причем ни годы, ни деревянная нога не станут ему помехой. Да и Дика он явно держал при себе неспроста.

О Дике, впрочем, Сильвер заговорил только после того, как из таверны ушел последний посетитель.

В углу зала, где мы сидели, темноту кое-как разгоняла тусклая закопченная лампа. Достаточно было чуть отодвинуться от освещенного круга, чтобы стало видно мерцание звезд за приоткрытыми ставнями. Они сияли почти так же ярко, как в небе над одиноким островом, затерянным в океане.

Я хотел расспросить Сильвера о многом, в том числе и о Дике – как тот выбрался с острова, какая прихоть судьбы снова свела их вместе. Памятуя о том, как Сильвер помешал мне заговорить об этом напрямую, я раздумывал, как бы завязать беседу. Однако, к моему удивлению, Долговязый Джон и дожидаться не стал, пока я начну его расспрашивать.

– Коли ты хочешь знать насчет Дика, Джим, так это я его вызволил с острова. Проплывали мы в тех краях, ну, я и попросил приятелей отклониться от курса.

Что это были за приятели, куда они потом делись и какова была участь оставшихся сокровищ Флинта, хранившихся на острове, Сильвер уточнять не стал, и я предпочел остаться в неведении.

– Вовремя мы подоспели, я тебе скажу. Еще немного – и Дик наверняка отдал бы Богу душу.

– А остальные? – неосторожно спросил я, припомнив Тома Моргана и Рыжего Фаулера.

Сильвер помолчал, потом взял бутылку рома и подлил нам в кружки темного тягучего напитка. Я кивнул головой, давая знать, что все понял.

– Он пару месяцев и разговаривать толком не мог, потом только оклемался, – продолжал Сильвер.

– Мне показалось, вы не хотели, чтобы я его об этом спрашивал, – осторожно напомнил я.

– Не совсем так, Джим. Просто есть всего пара вопросов, которые Дику задавать не следует, а мне показалось, будто ты именно об этом и собираешься спросить.

– Об острове? – уточнил я.

– Да нет, Джим, не об острове. Дик, видишь ли, не любит, когда его спрашивают о здоровье.

***

Шорох листьев сливался с рокотом морских волн, и так же, как воды прибоя, он то накатывал, то отступал, когда Дик проваливался в зыбкое забытье. Сквозь покачивающиеся кроны пробивались солнечные лучи, и бабочка, севшая рядом на камень, грелась в пятне света. Весь мир вокруг нежился в тепле, и только Дика точил изнутри липкий холод, сотрясавший все тело и словно пытавшийся вырваться из его оболочки, уволакивая в когтях захваченную душу. Руки ослабели настолько, что не удерживали больше Библию, и она просто лежала рядом. Дик чувствовал, как упирается ему в плечо помятый корешок, и это прикосновение успокаивало его.

Еще помогал Том Морган. Приносил то кусок копченого козьего мяса, то воду в свернутом пальмовом листе. Жевать мясо приходилось подолгу: слишком много сил уходило на эти простые движения. Дик только рад был, когда Морган все чаще стал притаскивать фрукты вместо мяса, пусть даже они не насыщали надолго.

Появлялся и Рыжий Фаулер. Он еды не приносил, только вглядывался в лицо Дика и неизменно спрашивал одно и то же:

– Как здоровье, Дик? Лучше себя чувствуешь?

Слова долетали как будто издалека. Дик прикасался плечом к своей Библии и бормотал растрескавшимися, пересохшими губами, что все в порядке. Фаулер придвигался ближе, пристально разглядывая его, и удалялся, покачивая головой.

Наконец холод отполз. Он отступал медленно, нехотя, и в отместку оставил после себя головокружение и слабость. Но Дик с невесть откуда взявшимся упрямством боролся с немощью. Он все чаще поднимался на ноги и с каждым разом совершал все более длительные прогулки по берегу.

Том Морган больше не появлялся. Фаулер пару раз притаскивал Дику какие-то плоды, а когда тот пожаловался, что ими не насытишься, развел руками:

– Порох у нас кончился, а силки ставить я не умею. Докторишка кричал что-то с корабля, что они нам оставили кое-какие припасы, да видать, буря добралась до них быстрее, чем мы.

Буря? Дик, свалившийся с лихорадкой, и не помнил ее. Впрочем, он даже не мог бы сказать наверняка, сколько дней провалялся в беспамятстве. А Фаулер снова заглядывал ему в глаза и озабоченно спрашивал:

– Ты как себя чувствуешь, а? Тебе уже полегчало?

– Поесть бы, – пожаловался Дик. – Тогда бы все живо прошло.