Страница 32 из 45
Вот наши первые впечатления от войны.
Когда мы вернулись домой, нас П. П. огорошил сообщением о полученной им телеграмме: отправить немедленно одного из младш[их] ординаторов в распоряжение начальника] эвакуац[ионной] части в Подволочиск с багажом. Мы все поняли, что одному из нас придется оставить госпиталь и отправиться неизвестно куда. Но вскоре недоразумение разъяснилось – оказалось, что врач необходим только на несколько дней, чтобы помогать при перевязках на вокзале. Ведь сейчас идут горячие бои. Отправляется завтра Покровский. А я уж собирался ехать*.
Прощай, милая, дорогая. Не грусти, не тужи. Верь в яркое солнце, которое нас ждет впереди.
Писал, а запивал при этом чаем с твоим вареньем!
Эти лепестки мака сорваны в поле по дороге, недалеко от границы. Такой красный!
Буду тоже нумеровать свои письма. Это третье. Первое, написанное вчера наспех в одну страницу, другое – длинное в 8 страниц сегодня утром.
* Далее приписки на полях письма.
Волочиск, 13-го октября 1914 г.
Милая Шурочка. Сегодня у нас был тихий день, никаких событий. Разве только, что Покровский утром, собрав свои вещи, уехал на несколько дней в Подволочиск помогать на станции при перевязках. Мы же ничего не делаем. Отдавали только кой-какие приказания по устройству госпиталя. А днем валялись на кроватях. Левитский опять твердит: эн арбр, ля шез[133] и т. д. Он очень настойчив, он научится французскому языку, а у меня будут всё только добрые намерения… Читал «Киевскую мысль» и «Одесские новости». Газеты хорошие, мне они по первым прочитанным номерам нравятся, только непривычно.
Жду с нетерпением того времени, когда опять начну получать твои письма. Как мне хочется опять держать свежий нераспечатанный конверт в руках и вкушать предстоящее мне удовольствие! Ну, подожду, ведь это будет скоро! Только что написал открытку Зайцеву в Воронеж. Он мне перешлет твое письмо от 5-го и письма из Риги, если они получены. Написал также и Ал. Аф. в Черкассы. Может быть, открытка еще застанет его там.
Новых известий сегодня нет ниоткуда, никаких новых слухов. Понемногу устраиваемся. Наши казармы находятся приблизительно в версте от станции и местечка Большой плац, на котором высятся красные угрюмые трехэтажные казарменные здания. Ветру есть где разгуляться на воле, просторно! Кое-где в отдалении видны ряды осенних деревьев, а в одном углу всей этой площади помещается церковь. Людей почти не видно.
Живем совсем одиноко. Вся наша компания разместилась в трех небольших квартирах по две комнаты. В одной – Левитск[ий], Покр[овский], аптекарь и я, в другой – сестры младшие и П. П., в третьей – наша столовая и старшая сестра. Видим друг друга почти только за обедом, который с сегодняшнего дня опять устроили дома. И хорошо так, – общего у нас с другими ведь очень мало. Только Покровский дружит с сестрами или, вернее, с одной сестрой. Ну, его дело молодое!
Погода тусклая, серая, хотя и без дождя. Как только выглянет солнышко, сделаю ряд снимков, чтобы ты могла бы себе представить внешние условия нашей жизни.
Как поживаешь ты, моя Шурочка, моя милая женушка? Как твое настроение? Я так сильно надеюсь, что тон твоих писем будет бодрый, полный веры в будущее. Только не было бы реакции после радости нашей встречи, только не было бы серого отчаяния, безверия! Ведь всего этого нет, не правда ли, Шурочка? Ты должна разгладить морщиночки на своем челе, а не прибавить новые!
Доходят ли до тебя мои письма? Мне здесь говорили, что почта отсюда отправляется аккуратно и на четвертый день письма получаются в Москве. Так ли? Дошли ли до тебя вчерашние лепестки мака? Он был такой красивый, ярко-красный, одинокий в сером поле, слишком ярок для грустных красок осени! Какой-то живой анахронизм, вестник бывшей красоты, прошедшего лета! Невольно напрашивается мысль о том, что вырос он такой яркий, вспоенный кровью павших здесь первых жертв этой ужасной войны. Это не литературный оборот, нет. Здесь как-то невольно приходят в голову именно такие мысли, здесь это более понятно, чем где-нибудь в Воронеже. Все-таки здесь чувствуется уже тяжелое дыхание войны, более непосредственно воспринимаешь ее ужасы.
Ну, прощай на сегодня, моя дорогая. Спи хорошо, будь умницей.
[5.]
Волочиск, 14-го октября 1914 г.
Милая Шурочка. Только что вернулся с совместной с Левитским прогулки по окрестностям Волочиска. На этот раз мы пошли, удаляясь от границы. Вышли за казарменный плац на большую дорогу. Там так хорошо: виден простор полей, так бодряще веет свежий осенний ветерок. По краям дороги опять ряд высоких тополей, а по дороге тянутся гуськом длинные вереницы пустых телег. Так мирно, так тихо! Пошли мы полями, пока не увидели вдали всё тот же Збруч, а на берегу его хохлацкую деревню. Это такая живописная картина! Мы долго любовались белыми и коричневыми мазанками, тесно сдвинутыми в кучу. Куда милей и красивей, живописней Малороссия нашей средней полосы.
Тебе всё это знакомо, я же видел Хохландию только один раз, когда прожил на даче в Воронежской губернии[134] четыре летних месяца. Должно быть, хорошо иметь хутор где-нибудь в Полтавской губернии! И народ такой приветливый, простой! Ты не удивляйся, Шурочка, что я тебе в последних письмах пишу больше о впечатлениях, полученных от природы и населения. Меня сейчас это больше всего занимает и трогает. Тут для меня много нового в этом отношении.
Осмотрели мы еще водяную мельницу примитивного устройства. Так наивно-просто стучали колеса, мололи жернова, и так просто сыпалась мука в подставленные мешки. Всё для меня ново, интересно. Зашли мы также в небольшой винокуренный завод, где управляющий-поляк любезно и вежливо нам показал всё внутреннее устройство и объяснил все детали. Одним словом, мы и с пользой и приятно провели время. Решил я непременно вернуться туда с фотографическим аппаратом, но конечно, самого главного, тонов и красок, снимок передать не может. Получится только весьма бледная копия.
Так хотелось гулять там не с Левитским, какой бы он ни был хороший человек, а с моей милой, единственной Шурочкой, которая увидит то же, что и я, и с теми же чувствами, теми же глазами! Ну, это еще будет, всё в свое время! Посылаю тебе один красно-бурый осенний листочек. Вообрази себе много-много таких листьев, яркой рамкой окаймляющих хохлацкую деревушку, белые мазанки, – и ты получишь небольшое представление о нашей прогулке.
Только что зашел Покровский, привезший сюда поезд с ранеными из Подволочиска. Он рассказывает, что он там работает без перерыва уже с 5-ти часов вечера вчерашнего дня, не спал и не обедал. Ежедневно через Подволочиск проходят около 2000–3000 раненых, часто в невозможных условиях, прямо с позиций. Сейчас в Галиции идут весьма упорные бои у подножия Карпат, и этим объясняется такое количество. Даже офицеры прибывают сюда в теплушках в страшной грязи, со спешно наложенными на поле битвы повязками. Работают на эвакуационном пункте не покладая рук. Тамошние врачи утверждают, что такое обилие работы у них чуть ли не с начала войны, иной раз по три ночи не спят.
А мы опять развертываемся и никак не развернемся. Сейчас у нас в госпитале белят стены в перевязочной и операционной. Я боюсь, что до нашей полной готовности пройдет еще неделя! Увидим.
Вчера успел еще написать длинное письмо Карлуше. Вообще писать я научился в эту войну. Пишу по крайней мере много*.
Начинаю опять слегка заниматься по-французски.
Прощай, милая.
Твой Е.
* Далее приписки на полях письма.
6.
Волочиск, 15-го октября 1914 г.
Мы всё еще стоим на той же точке замерзания, развертываемся… Конца этому развертыванию пока не видим. Сами же мы бездельничаем. Французский язык медленно подвигается вперед. Вышли с Левитским за ограду казарм, сделали несколько фотографических снимков большой дороги. Снялся я и сам под хорошеньким можжевельником в позе буки, недотроги, – одним словом, ежиком! Боюсь, что не выйдет, но замысел хорош, верно? Про то, как осень хороша и в саду, не буду говорить. Это значило бы только повторяться!
133
Un arbre, la chaise (франц.) – дерево, стул.
134
В Воронежской губернии малороссы составляли более трети населения, в некоторых уездах они значительно преобладали, например, в Острогожском уезде они составляли 90 % населения, в Богучарском – 82 %, в Бирюченском – 70 %.