Орда II

Воин не понимал, что происходит с ним. Почему эта дева так на него действует? Колдовство? Наваждение? Приворот ведьминый? Он опомнился, когда уже потерял из виду своих спутников, да пришпорив коня, рванул догонять отряд за бугром скрывшийся.

Догнав ведьму-красавицу, чуть ли не в любви признавшуюся, что продолжала отставать несколько от остальных путников, будто нарочно поджидая бердника, он, ища повод для разговора дальнейшего, ляпнул первое что пришло в голову, по большому счёту неся полную окалесицу:

– Лук у тебя хороший. Сразу видно руку мастера.

– Восемнадцать кусков разного дерева, – не без бахвальства поддержала разговор Матёрая, – таких больше нигде не делают.

– Ого, – восхитился рыжий наигранно и, бросив на деву взгляд растерянный, вновь спросил первое что в глаза бросилось:

– А откуда у вас такой цвет волос золотой? Вы что их действительно золотом натираете?

Дева расхохоталась, притом так заливисто да обворожительно естественно, что Кайсай в очередной раз затрясся от возбуждения да чуть не застонал от истомы нахлынувшей, да нормального для мужика желания немедленно завалить её тут же да сжать в объятиях.

– Нет, Кайсай, – весело ответила Золотце, видимо приняв решение быть раскованной и получать от этого удовольствие, сверкнув искрой своего мимолётного взгляда чарующего, – красим мы их. Мы все до единой крашенные.

– Это как? – так же естественно удивился Кайсай, подъезжая к Золотцу в плотную до касания.

– Травка тут в степи одна растёт секретная. Вот её собираем, отвар готовим да красим до позолочения.

И с этими словами, она, порывшись в перекидной суме достала небольшой мешочек кожаный. Развязала, понюхала содержимое да протянула его берднику. Тот осторожно взял мешок, тоже зачем-то понюхал содержимое, ощущая пряный аромат травы неведомой, хмыкнул да вернул хозяйке, давая понять, что просить не станет себя перекрашивать. Ему и свой цвет нравится.

– А можно ещё спросить? – поинтересовался рыжий осторожничая.

– Спрашивай. Я сегодня добрая.

– А это, правда, что обладательница узора чёрного жизнь отобрать может запросто?

Весёлость с лица Золотца, как ветром сдуло порывистым.

– Это тебе тоже еги-баба поведала?

– Нет, – не стал врать воин, – это мне мой наставник рассказывал, а у еги-бабы он не чёрный, а серый такой, пепельный, примерно, как у тебя и она, по её словам, такого не может. Пуп, говорила у неё развяжется.

– А ты храбрый заяц, – неожиданно жёстко проговорила Матёрая, уставившись в упор на собеседника, – не трясись. У меня тоже пуп не так завязанный, а вот Матерь наша, может одним помыслом. Но у неё чернота блестит словно масло, а моя, да, матовая. Я только так могу…

И не успел Кайсай возразить, мол не надо, верю, как его скрутила судорога сумасшедшая, да так резко, что зубы друг о дружку щёлкнули, со звоном отдаваясь гулом в бестолковой голове, а он сам, лишь спало оцепенение чуть с коня не сверзься, чудом за стремена удерживаясь. Золотые Груди хохотала до слёз. Ей, видите ли, стало весело.

– А розовый узор на попе тоже рассмотрел? – спросила золотая гадина, хитро прищурившись.

– Не надо, – завопил Кайсай, да кинулся от заливающейся смехом девы подальше в сторону…

Перебравшись вброд через очередную реку неширокую, где стояла застава с охранением, что при виде дев тут же расступились как можно дальше от проезжающих, и позволили вслед за девами проскочить двум молодцам без какого-либо допроса с дознанием, путники, наконец, вступили на легендарное Поле Дикое.

Отъехав от реки на четверть полёта стрелы пущенной, Золотые Груди остановила коня, и все путешественники собрались в кучу единую.

– Всё, – вновь изображая из себя стерву спесивую, подытожила Матёрая золотоволосая, – мы на месте. Вам туда, – и она указала рукой на дорогу утоптанную, – а нам домой, в другую сторону.

– Жаль, – протянул Кайсай, дурачком прикидываясь, – я б в вашей компании всю жизнь ездил бы.

– Соскучишься, приезжай, – тут же съязвила Золотце, топя своими зелёными глазищами пожирающего её взгляд рыжего, – будем рады вас сварить да съесть на празднике.

Девы звонко засмеялись, довольные шуткой своей предводительницы. Молодцы кисло скривились, изображая улыбки отвратительные. Затем Золотце молча подвела коня к берднику да сделала то, от чего в ступор впали все без исключения. Похоже даже те охранники, что переправу караулили да издали наблюдавшие за странной компанией.

Она вдруг ухватилась за шею рыжего да впилась сладким поцелуем в губы воина. Затем отстранилась, оправила бронь задравшуюся, да вальяжно проговорила собой довольная:

– Я привыкла последнее слово в разборках всегда за собой оставлять, молодец.

И тут же пронзительно взвизгнув «Я-ху-ю», стелясь стрелой к траве, полетела вдоль реки в сторону. Её замешкавшееся на мгновение сопровождение, взвизгнули то же самое да понеслись следом весело повизгивая. Кайсай с Куликом остались стоять статуями каменными.

– Она меня отравила, – еле слышно произнёс Кайсай, шевеля губами алыми.

– Как отравила? – взвизгнул Кулик перепуганный, да ничего не понимая кинувшийся к товарищу на помощь посильную.

– Полностью. Жизнь отравила, голову. Сердце вообще разбила вдребезги, – продолжил еле живой бердник сконфуженный да повернувшись к своему попутчику, вопрошал, – что это было, как ты думаешь?

– Ну, я не знаю, – стушевался Кулик, но тут же внёс своё предположение, – может влюбилась по уши?

– Я тебя умоляю Кулик, – вальяжно перебил его рыжий тоном бывалого, – эта, может влюбиться только в саму себя и ни в кого более.

– А что же тогда? – удивился берсерк молоденький.

– Да хрен её знает? – подытожил разговор Кайсай, головой встряхивая, – она то вряд ли, а вот я, похоже, пропал окончательно. И ведь как точно бьёт, дрянь золотоволосая…

3. На безрыбье и рак – рыба, но на без рачье рыба не прокатывает

Ордынский сход ещё издали напоминал гору муравейника, беспрерывно кишащий в хаотичном движении. Кибитки с телегами, шатры разномастные да шалаши убогие самого разнообразного построения, а между ними люди толпами, холм большой оккупировали. Костры бесконечные да всюду кони: внутри да снаружи. В степи меж муравейником да рекой паслись табуны огромные.

Солнце село, когда новобранцы добрались до края стойбища. Было ещё светло, но Кайсай не поддержал желание белобрысого, во что бы то ни стало сразу броситься на поиски да непременно с атаманом свидеться той орды, куда стопы свои правил молодой берсерк. Расспросы ближних пристанищ, как и ожидалось результатом не порадовали. Никто такой орды не знал да о такого атамана не видывал, и представления не имел в какую сторону их послать, потому все посылали примерно в одно и то же направление.

Обижаться, собачиться да сцепляться с бывалыми воинами здоровыми да к тому ж не в меру пьяными, оба решили нецелесообразным деянием. В конце концов, Кулик сдался на милость рыжего да принял план Кайсая, что заключался в том, чтоб, наоборот, из этого муравейника вылезти да устроиться на ночлег подальше в степь уйдя, где и им будет спокойно спать, и коням пожевать траву не стоптанную.

Распрягли животину да пустили пастись на вольную, а сами, устроившись на сёдлах, положив под голову, развалились на постеленных баулах бердника да в спокойном сумраке ночи любуясь небом звёздчатым, завязали неторопливый разговор о будущем.

– Слышь, Кулик, – начал бердник издалека далёкого, но, уже сформулировав в голове план каверзный, перетягивания белобрысого на свою сторону, – а в той орде куда ты рвёшься так неистово, берсерки водятся?

– Не знаю, – ответил Кулик неуверенно.

– А я знаю, что нет, – убеждённо подытожил Кайсай своё вступление, поворачиваясь к собеседнику да на боку пристраиваясь, – дед сказывал, что все эти орды лишь «мясо» ордынское. Нет. Воины там толковые встречаются, но все-как-все. Не более. Скакать могут, рубить, колоть, с лука стрелять, ножики швырять. Это ж дело обычное. Но мы-то с тобой не такие. Мы особые.