Смертельный любовный треугольник

– Тут дело такое, – сказал ему как-то Володь-ка Першинов, знакомый художник, с которым они в детстве в школе-интернате учились, – не любят бабы дураков. Вот что.

– Я дурак? – не понял Георгий.

– Ты.

– Почему это я дурак? – Георгий не на шутку обиделся.

– А ты вглядись в себя хорошенько. В зеркало посмотри.

Но вглядеться в зеркало, по мнению Георгия, надо было не ему, а Володьке Першинову: вечно пьяный, взлохмаченный, грязный, одни ухмылки да усмешки на уме, а результат? – ни семьи, ни детей, ни денег, ни одной настоящей картины.

– Художнику семья не нужна. Деньги не нужны. Слава не нужна. Ему свобода нужна. А вот что нужно любому мужику – это ум. Видеть надо вокруг, понимать кое-что, Гоша. Так-то!

Что-то похожее ему и на работе твердили, странные смешки он слышал иногда за спиной, какие-то намеки, слухи, сплетни вились вокруг него, как пчелы вокруг меда, он ничего не понимал, только удивлялся. И об этом своем удивлении и непонимании рассказывал Марине, которая, не дослушав его, приходила обычно в такую ярость, что даже глаза ее белели: «Нет, ты мне скажи, ты действительно идиот или только притворяешься блаженным?!»

Он ничего не понимал. То есть не понимал вот этого: от сплетен приходила в ярость жена или от его слов?

И тогда однажды, в пылу истеричного срыва, Марина закричала мужу:

– Даты посмотри, олух, посмотри внимательно, на кого похож твой любимый сын? Неужели можно быть таким идиотом, чтобы не видеть: он же вылитый Сергей Сергеевич!

(Сергей Сергеевич – это тот референт, который когда-то соблазнил Марину и от которого она родила Светлану.)

Вот так наконец открылась простая и страшная тайна: оказывается, и выйдя замуж за Георгия, Марина продолжала встречаться с референтом, о чем знали или догадывались на работе все, кроме Георгия (как в анекдоте: муж узнает последним); но анекдот – это анекдот, а жизнь – это жизнь. И свалила эта правда Георгия в постель: две недели лежал в больнице с нервным кризом, никак не мог уяснить до конца мысль, что Алешка – вовсе не его сын, а Сергея Сергеевича, по-прежнему аккуратного и исполнительного, ослепительного в своей белозубой улыбке референта министра.

Тогда-то, в больнице, Георгий и пришел к заключению, что жить по лжи – это преступление; жить нужно по правде. Но как жить по правде, если вокруг – одна ложь? Он не остыл к детям, не оттолкнул их, но что-то в нем надорвалось, какая-то струна счастья и удовлетворения жизнью в семье, с детьми, ради детей – лопнула.

Он ходил на работу, жил как во сне, приносил деньги домой, не запил, не загулял, но словно омертвел заживо, замкнулся, закрылся в своей душе плотно. Тогда он еще не пришел к выводу, что, как бы ни было тяжело в жизни, нужно выяснять отношения до конца, тогда ложь лопается и не остается между людьми ни фальши, ни вражды, ни ненависти… Это пришло к нему позже, и не к нему одному, а к ним с Катей вместе. Ведь в то как раз время, год назад, тяжелое, страшное время для Георгия, и приехала в министерство в командировку молоденькая инженерша из Свердловска; все вопросы – так совпало – пришлось решать ей с Георгием, и поразило ее в нем то, что он был совершенно не таков, как все: ни разу не сказал ни одного пошлого и двусмысленного слова, ничего не предлагал и ни на что не намекал, не шутил, не заигрывал, а был прост, вежлив, сосредоточен и в то же время – как бы за тысячи километров от всего, что творилось в отделе, в министерстве, вообще в мире. Он был бледен, худ, глаза глубоко запали, и столько в них угадывалось страдания и муки, столько боли и горечи, что однажды Катя не выдержала и прямо спросила его:

– У вас случилось что-то тяжелое?

Он посмотрел на нее с непониманием, потом с удивлением.

– Да? – повторила она вопрос.

И поскольку он решил к тому времени, что ложь – преступление и что жить нужно по правде, ему пришлось искренне ответить:

– Да.

– Вы знаете, я замечала, – сказала она, – тот, кто страдает, становится очень красивым человеком. Вы удивительно красивый. У вас красивое лицо. И красивая душа. Да, да! – Она сама не понимала, почему, с какой стати, на каком основании говорит ему эти слова, и очень испугалась, что сейчас он может рассердиться и перестать разговаривать с ней.

А он смотрел на нее и ничего не понимал.

Какие странные, удивительные слова говорит ему эта молодая женщина. Кто она? Откуда взялась? Почему так разговаривает с ним?

– Я живу в Свердловске, вместе с бабушкой, – как будто услышав его, объяснила она. – И вот знаете, мне бабушка всегда говорит: главное в жизни – любовь, и назначение женщины – любить, но любить она должна только красивого душой человека.

(В то время, в прошлом году, бабушка Кати была еще жива, но вот недавно, весной, умерла; умерла с легким сердцем: она знала, – Катя открылась ей, – что внучка наконец встретила именно такого человека.)

– Как зовут вашу бабушку? – спросил тогда Георгий.

– Так же, как и меня, Екатерина, Екатерина Ивановна, – ответила Катя.

– У вас такая удивительная бабушка.

– Правда? – улыбнулась Катя озарённой улыбкой.

– Правда.

С работы, из министерства, они вышли вместе, и направились в сторону министерской гостиницы, где жила Катя; отчего и почему, Георгий и сам не знал, но рассказал вдруг Кате все, что было его жизненным крестом и камнем.

– Ах, как хорошо, – сказала Катя, – что я никогда не видела ваших детей.

– Что же тут хорошего? – не понял Георгий.

– Когда видишь детей – их всегда жалко. Но жалость затуманивает правду о мужчине.

– Что же это за правда о мужчине?

– Правда такая: мужчина рождается для того, чтобы растить своих, а не чужих детей. Так мне всегда говорит бабушка.

Георгий, удивленный и пораженный, какое-то время молчал.

– Да, в самом деле, Катя, у вас необыкновенная бабушка, – наконец задумчиво проговорил он. – Я люблю своих детей. Но я жить не могу, места себе не нахожу, потому что они не мои. Я воспитываю чужих детей. Это страшно.

– Страшно не это. Страшно то, что и вы, и они – живете во лжи. Ложь разрушает жизнь, любовь, красоту. Ложь разрушает все. Вы не должны допускать этого.

– Но что я могу сделать?

– Вы сами недавно говорили: истина в том, чтобы жить по правде. Живите по правде.

– Да где эта правда?

– Вас должны любить, а не обманывать. И тогда родится ваш ребенок. Собственный. Ваш сын. В этом и будет счастье и правда жизни.

Он опять, в который раз за сегодняшний день, посмотрел на нее удивленно и пораженно. Сколько ей лет? Скоро двадцать два года. Странно…

Но потом, в течение долгого года, когда волна сближения неминуемо вынесла их на гребень взаимной любви, он все-таки страшно мучился, когда изменил жене Марине в первый раз. И хотя Катя горячо убеждала его, что он изменил не жене, а изменил лжи, с которой мучился долгие-долгие годы, он все же понимал: он изменил не только жене, но и как бы всей прежней жизни разом, подвел какую-то черту, пришел к какому-то первому итогу в жизни, и итог этот был малоутешителен: семья разрушена, дети чужие… И когда Катя, как озарение, предложила Георгию бросить все, уехать в Свердловск и начать новую жизнь, он не поверил, что есть, оказывается, и такой выход. Но бросить Москву? Квартиру? Семью? Детей? Он должен был всерьез поговорить с женой, чтобы она дала согласие на развод, он должен был выяснить с Мариной отношения до конца, чтобы между ними не осталось фальши, вражды и ненависти, и на весь его горячий монолог Марина ответила презрительным согласием-усмешкой: «Развод? Пожалуйста! Только не забудь про алименты – и катись на все четыре стороны! Можешь даже на дряхлом своем «Москвиче». А квартира и все, что накоплено за совместную жизнь, – мне и детям. Надеюсь, ты не против?!» Конечно, он был не против. Он сел в машину, посадил в нее Катю и помчался в Свердловск. Навсегда. В Катину однокомнатную квартиру. Но прежде чем он уехал, Володька Першинов, знакомый художник, с которым они когда-то вместе учились в школе-интернате, сказал Георгию, попивая водочку и не закусывая даже огурцом: