Гурджиев и Успенский

Успенский отмечал, что “более серьезные позитивные мыслители” отрицают всякую возможность ставить в “положительном исследовании” вопросы “почему» и “для чего”. Он утверждал, что позитивистская точка зрения не единственно возможная. И хотя ошибка позитивизма в том, что он не видит ничего кроме себя, “человечество никогда не перестанет искать ответы на вопросы «почему» и «для чего»[100].

Успенский иллюстрировал позитивистский подход примером воображаемого двумерного, или плоского, существа, не знакомого с трехмерными характеристиками нашего “обычного” пространства. Он приводит в качестве примера дикаря, изучающего часы или смотрящего на редкие и ценные книги в библиотеке, или же ученого-натуралиста, изучающего “Вертера” Гете по методу точной позитивной науки – взвешивающего книгу, измеряющего ее самыми точными приборами, записывающего число страниц и т. п.

И так же, как для дикаря часы будут очень интересной, но совершенно бесполезной игрушкой, так и для ученого-материалиста[101] человеческое существо будет представляться таким же, “еще бесконечно более сложным, но так же неизвестно для чего существующим и неизвестно каким образом возникшим механизмом”. Трехмерный мир, писал Успенский, будет “недоступным ноуменом для воображаемого плоскостного или двумерного существа, ибо для такого существа двумерное знание единственно существующее”[102].

Успенский видел материализм, и особенно экономический материализм Маркса, как несостоятельную философскую базу научного позитивизма и критиковал попытки применять это ограниченное знание к изучению реальных проблем: “Одно из таких применений это “экономический человек” – совершенно ясно двумерное и плоское существо, двигающееся по двум направлениям: производства и потребления. Как можно представлять себе человека вообще в виде такого явно искусственного существа? И как можно надеяться понять законы жизни человека с его сложными запросами духа и с главным импульсом жизни, заключающимся в стремлении к постижению, пониманию всего кругом себя и в себе, изучая воображаемые законы жизни воображаемого существа?”[103].

Успенский отмечал, что, несмотря на очевидную непоследовательность, экономические теории увлекают нас, как увлекают все элементарные схемы, дающие короткие ответы на ряд длинных вопросов, потому что “мы сами слишком погрязли в материалистических теориях и не видим ничего кроме них”[104].

Определения Успенским “позитивизма” менялись в зависимости от конкретного аспекта того явления, с которым он имел дело, но именно позитивизм воспринимался им как основное препятствие на пути интеллектуального и духовного прогресса и как основной враг метафизики. Позитивизм – это теоретическое основание ординарной модели, и преодолеть его значило для Успенского очистить почву для создания метафизической модели. Успенский интерпретировал позитивизм как саентизм, материализм, функционализм и, иногда, энергетизм. Позитивистская наука, писал Успенский, утверждает, что, изучая феномены, мы подходим к ноуменам. Ноуменами явлений наука[105] считает движение атомов и эфира или вибрации электронов, рассматривая таким образом вселенную как “вихрь механического движения или область проявления электромагнитной энергии…” Согласно Успенскому, позитивизм утверждает, что явления жизни и сознания – только функции физических явлений, что все эти три рода явлений, в сущности, одно и то же – и “высшие, т. е. явления жизни и сознания, суть только различные проявления низшего, т. е. явлений той же самой физико-механической и электромагнитной энергии”[106].

Успенский видел в позднем позитивизме тенденцию, противоположную той, которая выражена в метафизической модели. Позитивизм был для него способом подмены более широкого подхода к жизни более узким, как это показано в образе восприятия двумерным существом трехмерной реальности. Он видит в этом сведение того, что он называет “высшими явлениями”, т. е. жизни и сознания, к “низшим явлениям”, которые он описывал как “различные выражения физико-механической и электромагнитной энергии”. Иными словами, позитивизм сводил метафизическую модель к прогрессистской модели, утверждая принцип количественного способа познания и опуская метафизическое измерение как из процесса познания, так и из реальности. Целью Успенского, напротив, были восстановление метафизического измерения и борьба за утверждение метафизической модели.

Границы знания

В книге Tertium Organum и в очерке “Эзотеризм и современная мысль”, написанным в период между 1911 и 1916 годами, Успенский размышлял над проблемой границ познания и возможности расширения этих границ. Он отмечал, что в то время как люди так часто и громко кричат о неограниченных возможностях познания и об “огромных горизонтах, раскрывающихся перед наукой, в действительности наше знание ограничено пятью органами чувств плюс способность умозаключения и сравнения, далее которых человек может никогда и не пойти”[107].

Успенский утверждал, что существует три типа знания: “обычное знание”, “возможное знание” и “скрытое знание”. Проводя различие между видимым миром, или миром явлений, доступных органам чувств, и между невидимым миром, или же “миром скрытого”[108], Успенский полагал, что “позитивистская теория допускает возможность объяснения высшего через посредство низшего, объяснение невидимого через посредство видимого”[109], ставя под сомнение тот незыблемый принцип параллелизма между фактами физического и психического мира, бытия и мышления, на котором строил свою познавательную модель поздний позитивизм.

Успенский ссылался на то, что он называет “огромной силой внушения ходячих мыслей”, объясняя, почему мы видим только физические явления, убеждая самих себя, что это единственная реальность. Это объясняет также, почему для искреннего позитивиста любое метафизическое доказательство иллюзорности материи кажется софистикой. “Обычное знание”, по Успенскому, основывается на этой “огромной силе внушения ходячих мыслей”. Но как скоро этот “искренний позитивист” начинает осознавать, что “видимое производится невидимым… его позитивизм начинает разрушаться… стены, которые он сам построил кругом себя, начинают распадаться одна за другой”[110], и он приходит к возможному знанию.

Этот вид знания основан на осознании, что видимые физические проявления могут часто скрываться, подобно ручью, который уходит под землю, но продолжает существовать в невидимой форме и, в конечном счете, может выйти из скрытого состояния и вновь появиться. Эти цепи явлений, то скрытые от наших глаз, то видимые, переплетаются и входят одна в другую. Так, согласно Успенскому, возможное знание – это знание скрытой активности явлений, так же как и их видимой активности. Возможное знание “рассматривает видимый феноменальный мир как часть какого-то иного, бесконечно более сложного мира”[111]. Он цитирует Гегеля: “Каждая идея, распространенная в бесконечность, перерастает в свою противоположность”. Успенский утверждал, что “все имеет бесконечное разнообразие значений, и знать их все невозможно” и что “конечное определение возможно только для конечного ряда явлений”.

Понятие возможного знания, включающего феномены “скрытой активности явлений”, предлагало более емкую концепцию знания, нежели эмпирическое опытное знание позитивистской науки.

100

Ibid. P. 129.

101

Термины “позитивист”, “ученый-натуралист”, “ученый-материалист”, хотя и различаются Успенским, но часто используются им в качестве синонимов. Для Успенского они означают человека, исповедующего научный позитивизм с материалистическим оттенком.

102

Успенский П. Д. Tertium Organum. СПб., 1911. C. 130.

103

Успенский П. Д. Tertium Organum. СПб., 1911. C. 131.

104

Ibid. P. 132.

105

Здесь “наука” – слово, означающее “позитивистскую науку”.

106

Успенский П. Д. Tertium Organum. СПб., 1911. C. 132.

107

Успенский П. Д. Tertium Organum. СПб., 1911. C. 135.

108

Ibid. P. 132.

109

Ibid. P. 132.

110

Успенский П. Д. Tertium Organum. СПб., 1911. C. 135.

111

Ibid.