Первое поле

Первая любовь

Не вздохи на скамейке.

Весна в этот 1961 год налетела не разбираясь что да зачем. Везде, где был мало-мальский уклон, неслись ручьи, в которых так же неслись эскадры из обрезанных винных пробок с воткнутой в серединку спичкой-мачтой и с прикреплённым бумажным парусом. За ними бежали мальчишки и галдели, как сорочата, следя за своими пароходами и линкорами. Солнце старалось вовсю, поэтому пальтишки были расстёгнуты, а шапки лежали стиснутыми в портфелях. А в школе на уроках становилось всё труднее усидеть.

Матвей в эту весну встретил первую свою любовь. Вот как это было. Начну не с начала. В один апрельский день Матвей влетел в кухню, крутнул несколько раз круглый диск на бронзовом кранике и припал к струе. Соседка Татьяна Георгиевна повернулась всем корпусом от своего стола на коммунальной, на три хозяйки кухне к Матвею грузным телом и совсем незлобно прокомментировала:

– Всё носишься?

Матвей сделал несколько глотков. Подумал, не разгибаясь, и ещё попил. И только после этого выпрямился и поздоровался с Татьяной Георгиевной. Матвей такое пережил, что, во-первых, улыбался во весь рот, а во-вторых, не зная как поступить с пережитым, улыбался глупо.

– Что-то ты припозднился? – спросила ещё Татьяна Георгиевна, посмотрев на наручные часы. – Уж какой день замечаю.

Матвей уже с час как должен был прийти из школы. Матвей всё это конечно слышал, но даже не насторожился, а постояв, решил, что надо ещё и лицо ополоснуть, что он и сделал. Лицо горело, алело, почти дымилось.

А произошло вот что!

Матвей буквально за пятнадцать минут долетел от Новослободской до своего дома на Четвёртой Тверской-Ямской, дом тридцать семь. Поэтому и пил воду. А бежал он потому, что несколько минут назад, зажмурившись, и как-то сбоку, как стоял, так, собравшись с духом и прицелившись, чтобы точно не промазать, поцеловал в щеку девочку из параллельного восьмого «Б» класса и… только его и видели! Чего-чего, а бегать Матвей умел. Никто в футбол не мог его догнать, когда он отрывался с мячом, как, впрочем, и обыграть.

А ещё раньше, до поцелуя, но в этот же день, сразу, как только ему в голову пришла мысль, что надо Нину поцеловать (так звали девочку), он перестал её, и вообще всё вокруг слышать. Вдвоём они шли снизу, с бульваров, в сторону своей школы, осыпанные тёплыми весенними лучами солнца, в расстегнутых пальто, окружённые весенними запахами московского воздуха и разговаривали о великом! Вернее, Матвей слушал о великом. Великим в этот момент были какие-то вязания, нитки мулине, пяльцы и ещё что-то очень далёкое от футбола, книжек, которые он с упоением читал, и разных мужских дел. Он разглядывал Нину, успевал пробежаться глазами по ручейку, несущемуся по своим весенним надобностям, вскидывал их на лёгкие белые облака. Но мысли его были совершенно в иной, далёкой от мулине плоскости. Он думал о первом поцелуе. Про поцелуй Матвей прочитал в книге, где точно вычитал, что кавалер через какое-то время знакомства просто-таки обязан поцеловать свою даму сердца. Нина была хороша! Вернее, Матвей точно знал, что она ему нравится! Про любовь он ещё не знал, не ведал. Возраст не тот, а вот про нравится и про поцелуй… А ещё когда он вспомнил, что во всех книгах написано, что мужчина должен поцеловать женщину, вот тут-то он и перестал слышать, что говорит Нина. А так как их познакомили уже больше двадцати дней назад, в конце марта, то получалось, что уже пора. И все эти дни, весенние, лёгкие, солнечные, томительные, если честно, сразу же после школы Матвей и Нина гуляли и разговаривали. Иногда и Матвей что-то говорил. И эта сбивающая с панталыку мысль про поцелуй просто изводила его и лишала разума. А познакомила их Люда Бушук. Людка небольшого росточка, с круглым лицом, с косицами и круглыми ясными глазами. На переменке она оттянула его за рукав гимнастёрки к широкому окну, подальше ото всех, и тут же выпалила:

– А тебя, Матвей, полюбила одна девочка! – Немного осеклась на слове «любила», потому как Нина Люду попросила познакомить её с Матвеем используя совсем иные слова. Один миг подумав, добавила: – Ну, ты ей понравился, понимаешь?

Матвей каким-то шестым, новым для него чувством понял, что всё пропало. Вот просто всё пропало. Им с Толиком надо суметь сдать экзамены, им надо в экспедицию, а тут…Но стоял внешне спокойно, не выдавая своего нарастающего волнения и, кивая головой, с начинающими рдеть ушами слушал. А Люда, совсем запутавшись в терминах, невольно ещё усилила своё сообщение:

– Влюбилась она в тебя! Теперь понятно?

Матвей на все её слова, которые становились всё непонятнее, кивал, соглашаясь. Людка ещё при этом так заговорщицки оглядывалась, что Матвей, невольно следя за ней, тоже стал оглядываться, как будто боялся что их тайный разговор кто-то услышит, и поймёт о чём они тут секретничают, и уже не чувствовал ног. Вся школа с коридором, где бегали младшие и солидно прохаживались девочки в тёмных фартуках на коричневых платьях, двери классов, стенгазеты куда-то отодвинулись. Остался только Матвей и Людины губы, которые что-то говорили. И когда она его подёргала за рукав, понял, что надо как-то ответить, дать понять, что всё понял и готов. Поэтому он сумел потухшим, незнакомым голосом пробубнить:

– Всё понятно.

Подумал и спросил:

– А что же теперь делать?

– Да ничего! – вскинулась Бушук.

Чему на один миг, но обрадовала Матвея.

– Я вас познакомлю, пойдёте гулять, или ещё как, в кино например!

«В кино»! Матвей понял это как дело решённое и что уже сегодня надо идти в кино, а он никак не собирался в кино, да и денег нет. Люда посмотрела в окно и договорила:

– Ладно, решили. Пошли на урок, а после я вас познакомлю.

И легко, почти вприпрыжку побежала к двери класса. Матвей же на незнакомо ватных ногах дошёл до парты и не сел, а, как на воздушной подушке, опустился на лавку, не почувствовав её жёсткости. Тут же пришла мысль, о ком это говорила Люда. Матвей, пытаясь вспомнить девочку, (Иванова! Нина Иванова), и совсем не слышал учительницу. Урок из-за этого нового состояния Матвея, казалось, никогда не закончится. В голову чего только не лезло. После уроков Люда стояла в дверях и всех пропускала. Затем заговорщицки посмотрела на убитого счастьем, сидящего за своей партой Матвея, выглянула в коридор и поманила его к себе. Матвей обречённо вытащил из парты портфель, закрыл крышку парты, портфель положил на парту, оттягивая время, в него вложил тетрадь, книгу и, пощёлкав замками, закрыл. Нина стояла и смотрела, как они к ней идут. Матвей, конечно же, её знал. Знал, что учится в восьмом «Б». Как у всех девочек, две косы сзади, пробор на голове, форма, узкое и… красивое, если приглядываться, лицо, брови стрелками. Плюс – невольно об этом подумалось – уже была грудь. Не как у Людки. У Люды она была больше всех в классе, что все ребята заметили первого сентября, в первый день учебного года, когда после длинного лета, подросшие и изменившиеся, друг с другом здоровались. У всех девочек за лето появилась грудь. А у Бушук такое появилось, что непросто и глаза отвести. Люда первые дни из-за этого была в стеснении, но как-то и она и класс справились и привыкли оным. А в конце сентября, когда кто-то из ребят вбежал в класс с воплем: «Бегом в гардероб, девчонки пуговицы режут!» и все бросились с четвёртого этажа спасать верхнюю одежду, Матвей, самый проворный, первым влетел в свой ряд вешалок и обхватил оказавшуюся к нему спиной было пискнувшую девочку, которая оказалась Людой. Защищая свою одёжку от столь нахальной порчи, Матвей, конечно же, не ожидал, что при этом он невольно, но в пылу защиты схватил Люду за то, что так сильно выросло за лето! Руки Матвея твёрдо держали её за груди.

Люда сжалась и замерла. Стоит и не шевелится. И Матвей не двигался. Замерли. Ни звука. И тут Матвея покрыла испарина, потому как он почувствовал, что он держит, и держит крепко. Что-то, что у него в руках… на это… на эти и смотреть-то нельзя, не то что цапать, что в руках оказалось совершенно для мальчишек запретное – обе её груди. По штуке на ладонь!