Речники

Делала ничего не значащие замечания на что все плевать хотели, но помалкивали. Так же хаживала и по пацанским работам строительным. В отличие от неё их атаман Девятка, как и все трудился в поте лица, а может быть и старательней. Пацаны тоже знали кому что делать и ходить над ними надзором никакого резона не было.

Атаман с кругом ближним занимался обустройством шалаша банного, самой сложной, трудоёмкой работой, ответственной. Ватажное «мясо» таскали из леса берёзовый сушняк поваленный, хотя сушняком его назвать было затруднительно, так как опосля затяжных дождей осенних этот сушняк валяющийся, было хоть выжимай от воды впитанной.

Один из ближников атамана по кличке Моська поставлен был на колку этого «сушняка-мокряка». Дубиной али топором ему лично артелью выделенным, который он, тем не менее, применял редко, так как берёг и буквально трясся над ним, ломал стасканные из леса деревья на мелкие поленья в костёр годные. Для общей бани поленья отбирались особенные. Два пацанёнка следившие за костром таскали мокрые поленья внутрь да на плоский камень сушиться складывали. Другие пацанята с телег шкуры да шкурки таскали. В общем, все были делом заняты.

Как только Зорька на обходе возле Девятки оказывалась, так тот бросал работу, да принимал позу важную, напыщенную, что соответствовала как он считал его положению. И каждый раз между ними случался один и тот же диалог, как правило:

– Ну, как? – вопрошала она, задрав свой носик в надменности да от атамана смотря в сторону.

– Ладно всё, – отвечал он, утирая о штаны руки натруженные, – скоро управимся. А у вас?

– То ж ни чё. Проголодались чё ль?

– А то.

– Потерпите.

И с этими словами не торопясь уходила на круг следующий. Девятка, проводив ухмылкой да взглядом масляным, заинтересованный её задом девичьим вновь брался за работу общую.

Наконец последняя шкура закрепилась как положено. Входной полог погрузил баню праздничную в полумрак и внутри как-то сразу потеплело да запарило.

Малышня пацанская натаскав валежника достаточно от безделья да голода принялась проказничать, пытаясь украдкой что-нибудь стащить съедобного. То там, то сям слышны стали девичьи окрики грозные, гонявшие воришек нерадивых подальше от костров кухонных. К самому большому котлу с мясной кашей пацаны не лазили. Что там делать? Там стащить не чего. Не будешь же из варева голыми руками куски вылавливать. Вертела тоже обходили стороной дальнею. Ни оторвёшь, не укусишь от куска целого.

А вот Милёшке, младшей сестре Зорькиной не повезло по-крупному. Она пекла лепёхи на сале кабаньем. Пеклись они на стенках котла смазанного. Стряпались споро, не успевали вынимать да закладывать, ароматом на всю округу воняя вкусностью. Готовые лепёхи в большую корзину складывала да накрывала волчьей шкурой от дождя да выветривания.

Вот это то и было основным предметом воровства мальчишеского. Девченюха, что Берёзкой кликали, лет восьми от роду, напросившаяся Милёшке в помощницы больше занималась охраной продукции да отгоном мелкого ворья примерно её же возраста, что пытались во что бы то ни стало стащить готовую выпечку из корзины неусыпно охраняемой.

Пацаны словно мухи вокруг навоза вертелись, всячески стараясь отвлечь внимание лютого стражника. Кто-то с видом, типа, просто так мимо прохаживал как можно ближе пытаясь пройти с корзиною. Кому-то срочно потребовалось поговорить с кутыркой о чём-то важном не терпящим отложения. Кто-то пробовал даже с тыла по-пластунски заползать. Но отважная охранительница сокровенного всегда была начеку да не подвержена обманному говору. Быстра да глазаста для крадущихся. Её голосок визгливый с разухабистостью бабы матёрой то и дело слышался над общим гулом работающих.

– А ну, кыш, я сказала, шелупонь голозадая, – голосила девка грозным писклявым окриком, – а ну ползи обратно червяк жопный…

Ну, и так далее и тому подобное.

Но похоже это только подзадоривало пацанов голодных да без дела шатающихся, и они всё активнее напирали на Берёзку со всех сторон. Наконец не мудрствуя лукаво, пацаны ухватили голосистую в охапку да оттащили в сторону. Пока трое держали, четвёртый заграбастал лепёх горячих что сверху схватил да припустил в лес бежать, унося награбленное. Девченюха визжала будто порося недорезанная и только опосля того как начала их кусать с остервенением за что не попадя, пацаны, завизжав с ней за компанию бросили «зверюгу бешену». Отбежали, покричали, обозвали, как сумели да со всех ног рванули в лес, где ждала их добыча желанная.

Этот шум привлёк всеобщее внимание, и Зорька как старшая поспешила к его источнику. Милёшка с двумя кутырками, что по соседству кабанчика жарили, катались со смеху до истерики, а Берёзка сидела на песке сыром да громко ревела турицой не до доенной.

– Чё случилось? – принялась пытать Зорька сестру свою младшую, стараясь при этом как можно строже выглядеть, но у неё это не очень получалось, так как смех девичий будто зараза легко цепляемая, заставлял её, не желая того постепенно расплывалась в улыбочке.

Ничего не добившись от девок постарше, истерикой заходящихся да вповалку валяющихся, держащихся при этом животы сведённые, Зорька подошла к Берёзке рыдающей.

– Чё случилось Берёзка? Ты чё ревёшь белугой недобитою?

Девка, рёв не прекращая, сквозь слёзы проголосила еле разборчиво:

– Они… лепёхи… стырилииииии.

– Она их покусала! – сквозь смех безудержный прорезалась Милёшка на песке валяющаяся.

– Она грызла их да чавкала! – прокричала сквозь истерику ещё одна из валяющихся соседок-девонек.

Последняя фраза сказанная их повергла в очередной припадок хохота, ещё больше животы скручивая.

– Вот же дуры, —фыркнула Зорька, а сама расплылась в ухмылке нескрываемой, и уже обращаясь к Берёзке на песке рассиживающейся грозно повелела зычным голосом, подражая большухе бабняка общего, – а ну-ка, вставай, девонька! Неча на холодном сидеть. Жопу застудишь потом рожать замучишься. Вона садись на корзину со своими лепёхами. И заду тепло и лепёхи из-под тебя не вытащат.

Опосля чего старшая тряхнула её за плечи щуплые, подняла, да развернув лицом к корзине обворованной, легонько подтолкнула девку уж напрочь зарёванную. Инцидент как-то сразу затих сам собой.

Берёзка, забравшись на корзину да размазывая по личику сопли со слезами солёными, злобно посверкивая глазёнками злющими, в раз реветь перестала, лишь озлобилась. Девки тоже от смеха отошли, утерев лица мокрые да руками отмахиваясь, проветривая влажность слёзную, принялись за свои дела привычные. Всё пошло своим чередом как давеча…

А в тёмном лесу промозглом дальше по берегу прячась за лапами ёлки раскидистой, стояла девка с ликом уродливым. Смотрела на всё издали да поскуливала. Лохмотья грязные еле скрывали тело белое, бескровное, изнурительной болезнью высушенное. Сосульки грязных волос лицо прятали, прикрывая глаза впалые да губы раскисшие, язвами разъеденные. Пальцы сухие крючковатые в трясучке болезненной за мокрые метки цеплялись, то и дело спасая больную от падения.

Но, несмотря на своё плачевное состояние она не спешила покидать своего укрытия и выходить к людям на обозрение. Она скрывалась и ждала, будто какого-то знамения…

Наконец всё готово было к празднику. Как по заказу прекратил дождик нудный накрапывать, и даже кое-где пробивалось солнышко. Мутно, блекло, но показывалось. Настроение и так приподнятое, повысилось до своих приделов в ожидании. Оно ведь как бывает. Ни сам праздник радует, сколь его ожидание.

Все расселись на брёвна натасканные да девки принялись кормить работников. А там и сами пристроились, только по привычке в сторонке своею кучкою. Но это было лишь в начале праздника.

Опосля того как атаман ватажный как из пацанов старший с ковшом медовухи в руках поздравил девок с праздником да предложил выпить за каждую назвав всех до одной не простецкой кличкой, [27] а по полному, [28] все дружно встали да выпили.

Ещё закусить не успев, девки завели песнь величественную – восхволялку [29] Матери Сырой Земле. Песнь невесёлая, но торжественная. Обо всём бабьем племени людей на свет рожающих. Пока девки пели, пацаны ели.