Страница 3 из 6
Год Дракона, или Дауншифт
Они переезжали в начале сентября. Мало кто находил в себе силы сменить удобную и благоустроенную квартиру в центре города на полуразрушенную хибару на отшибе забытой Богом деревушки, хотя запрос на бегство от deus ex machina Урбана в бабье лето за последние годы только набирал и набирал обороты. Обычно такие дезертиры с фронтов городских действий, наречённые масс-медиа эко-туристами, исчерпывали эту потребность проведенным в условиях натурального хозяйства кратковременным отпуском. Через пару недель они, как правило, возвращались в столь привычные им каменные джунгли, получив годовую порцию вакцины от ипохондрии мегаполиса. Но и те, кто, в силу тех или иных причин, решались пройти путём дауншифта до конца, на полном ходу с перегазовкой, понижая передачу скорости болида собственной жизни, хоть и редко, но случались…
Первой на хутор приехала женщина, поговорила с деревенскими, долго просидела в конторе у директора бывшего когда-то передовым колхоза, после чего, вернувшись в город, без спешки начала оформлять все необходимые бумаги.
Женщину звали Татьяной, ей было немногим больше сорока, моложавое лицо, грустные глаза, разведёнка с ребёнком, учитель истории по профессии и призванию. Сына звали Мишей. Ему недавно исполнилось двенадцать, и его поведение ощутимо разнилось с общепринятыми нормами. Миша не разговаривал, но отрывисто выкрикивал одно-два слова и вновь замолкал. Татьяна с тяжёлым сердцем рассказала директору колхоза Петру Алексеичу, что в городской школе Мишку затравили "в основном за его непохожесть". Наверное, слегка, исключительно по-матерински, углы проблемы она заостряла. Мишка хотя и не был рождён ею в Год Дракона, но и сердцем, и душой, и в особенности тем, что в народе принято называть "шестым чувством", этим самым драконом был гораздо больше, чем иные герои былинных повествований. И хотя из сверстников с ним никто толком не общался, но и дурачком назвать его было нельзя – говорил Мишка всегда по делу, коротко и предельно ясно. Тогда Татьяна, конечно же, умолчала о многом, попросив деревенских лишь постараться быть терпимыми к её такому непохожему на остальных детей сыну. Именно это для неё в тот момент было основополагающим.
Дом, куда собрались въезжать новосёлы, особо хорошей славы в деревне не имел, поговаривали про него много разного и, в основном, не шибко хорошего… То вещи в нём сами по себе пропадали, то по ночам ходуном ходить начинало, а один из его предыдущих ответственных квартиросъёмщиков – местный участковый Ермолаев – так вообще закончил свои дни в лечебнице для душевнобольных. Во всём этом незримое влияние дома для деревенских было, как ясный день, очевидным.
Но, не смотря на достаточно дурную славу, в назначенный день к пустующему слегка покосившемуся пятистенку на отшибе по разбитой, давно не знавшей грейдера грунтовке из города с трассы свернул небольшой грузовичок с нехитрым скарбом, нажитым Татьяной и Мишкой за долгие годы.
Ещё издалека завидев пылящий в их направлении «каблучок», деревенские с интересом начали сходиться «на поглазеть». С момента обрушения минувшей зимой кровли в местном клубе, зрелища для них стали в дефиците, и упустить такой шанс было непозволительной роскошью.
Первой из кабины выгрузилась по-городскому угловатая женщина и тут же, жестикулируя и активно артикулируя, начала объяснять нанятым ей за дьюти-фришную бутылку вискаря местным забулдыгам, что, куда и, главное, как необходимо поставить, но не это стало предметом пристального внимания деревенских. Литровый односолодовый «ирландец» – единственное, что осталось после её «друга» их с Мишкой семьи, который, как и все его предшественники, испугался сопутствующих разведённой школьной учительнице трудностей и оказавшегося, к тому же женатым. Последнее для Татьяны с опытом перестало быть принципиальным, со временем она пришла к выводу, что лепить половинку из "своего материала" всегда вернее, чем претендовать на то, что сделано чужими руками, под чужие размеры и по чужой мерке. Но финальная фраза: «Ты хорошая, но я еду туда, где меня ждут» до сих пор звучала в её голове набатом и явилась, пожалуй, последним толчком к их с Мишкой переезду. Чуть погодя из машины не очень уклюже вылез мальчик лет десяти-двенадцати на вид. Он молча прошел к дому, словно прислушиваясь к самому себе, постоял у крыльца, и внезапно громко выкрикнул: «Священник… Звать!».
Женщина, бросив вещи, тут же кинулась к деревенским, мол, помогите, Батюшку срочно звать нужно, ведь так сказал её сын и иначе нельзя. Несколько мальчишек из числа соглядатаев тут же вызвались проводить её к Храму, и Татьяна, крикнув что-то через плечо сыну, побежала вслед за ними. Стоило ей скрыться из вида, как бабы тут же начали шушукаться, дескать, странная эта городская, ведь отродясь никто ничего подобного с проклятым домом не делал. Мишка же так и стоял, застыв перед крыльцом, словно прислушиваясь к вероятным жутким историям, которые мог рассказывать ему этот старый дом.
Когда Татьяна спустя полчаса привела священника, тот в первую очередь изучающе посмотрел на мальчика. Мишка же, не обращая никакого внимания на окружающих и убедившись в присутствии Батюшки, всё так же громко и отрывисто продолжил: «Святить… Надо!» Пока Батюшка в окружении деревенских старушек освящал дом, Мишка так и стоял перед его крыльцом, не смея зайти вовнутрь, и лишь, когда церемония переместилась по кругу в ближайшую к выходу из дома комнату, всё-таки вошёл и, указав на самый дальний тёмный угол, до которого не дотягивался последний лучик заходившего к тому времени солнца, громко указал: «Здесь!». Батюшка от неожиданности чуть не выронил кадило и оборвал молитву на полуслове, бабки за его спиной окаменели… «Здесь! Надо успеть…», – не меняя громкости и тембра голоса вновь повторил мальчик.
Словно очнувшись от глубокого сна, священник продолжил читать молитвы, окропляя стены святой водой. Стоило ему дойти до указанного Мишкой места, как вокруг начало происходить что-то необъяснимое… Попадая на стену, Святая Вода не стекала на пол, а словно с перекаленной сальной сковороды поднималась дымом и, стелясь по полу, ручейком выбегала за порог. Так продолжалось ещё минут с двадцать, и когда последняя подымка, исчезнув за порогом, растворился в ближайшем овражке, комната вдруг озарилась тёплым светом закатного солнца. Мальчик, словно на последнем дыхании, громко вскрикнув: «Все… Хорошо!», начал падать, теряя сознание… Татьяна еле успела подхватить сына и, расталкивая сопровождавших ритуальную процессию любопытствующих, вынесла его на крыльцо.
Присев на ступеньку и удобно расположив Мишку на своих руках, Татьяна внезапно для самой себя поймала за хвост крутившуюся с самого утра на кончике языка и никак не дававшуюся в руки фразу из песни известного автора-исполнителя: «А всё-таки жаль, что кончилось лето, кончилось лето…». Случайно этот рефрен зазвучал в тот момент в ней или нет, но жаль ей ни капельки не было. Слишком мало хорошего произошло в то лето с её жизнью, катастрофически мало… Примирение с маминой болезнью, ограничившей Татьяну абсолютно во всем, заставившее её жить короткими перебежками от дома до аптеки, от дома до магазина и обратно. Смирение с тяжелым одеялом отчаяния, периодически накрывавшим её и не дававшим не только дышать полной грудью, но и просто глубоко вздохнуть. Замирение с собой, вылившееся в постоянное наступание на горло собственной песне и подавление собственных «хочу», оправдываемое старанием хоть как-то удержать то хрупкое равновесие, которое с выпиской мамы начало выстраиваться в их большой городской квартире.
Еще за пару недель до намечавшегося переезда, выйдя из подъезда в очередную «перебежку», Татьяна с удивлением обнаружила для себя первые желтые опавшие листья на сером асфальте… «Вот и осень, а лета-то и не было, как не было и весны», – подумала она тогда. Без преувеличений, это был очень тяжелый для неё год, год полный испытаний на устойчивость и выживаемость её психики. И сдерживала этот экзамен она далеко не всегда. Но в очередной раз срываясь в крутое пике истерик и убивающего отчаяния, она, утерев слезы и поглядев в зеркало, вновь и вновь клялась, клялась сама себе, что никто и никогда этих её слёз больше не увидит. Ей так хотелось быть просто слабой, хотя бы иногда. Прореветься, уткнувшись в чье-то сильное плечо, и услышать сквозь собственные всхлипы: «Все… Хорошо!» Но «сильные плечи» сами искали счастья в её дамской сумочке, и ей ничего не оставалось, кроме как повторять себе, как мантру, как заклинание: «Всё… Хорошо!».