Страница 63 из 64
Джим Доллар
Написано в ноябре-январе
1923/1924 года в Петрограде
КАК Я ПИСАЛА «МЕСС-МЕНД»[4]
Прежде всего:
Сердобольные люди должны перестать утверждать: «Да разве Шагинян напишет такую вздорную штуку, как „Месс-Менд“», или: «Ну разве сможет Шагинян сделать такую веселую вещь, как „Месс-Менд“».
Вздорный или веселый, может быть — то и другое, а может — еще и третье в придачу, но «Месс-Менд» изобретен, выдуман и написан только мной и ни одна живая душа, кроме меня, не вписала в него ни единого слова и не принимала в его создании ни малейшего участия, за вычетом трех лиц:
1. Моей дочки, Мирэли.
2. Моей сестры, Лины.
3. Моего мужа, Джима.
Участие их выразилось в следующем:
Дочь Мирэль (тогда пяти лет) потребовала, чтобы в книге непременно была учена я собака.
Отсюда — Бьюти.
Сестра Лина, встревоженная судьбой шотландца Биска, умоляла оставить его в живых.
Отсюда — спасение Биска.
Муж Джим, большой патриот и крестный отец Джима Доллара, возмутился: неужели в книге не будет армянина?
Я ответила: выстави кандидатуру.
Он выставил: «Сетто из Диарбекира».
Отсюда — Сетто из Диарбекира.
Тремя этими уступками и ограничилось допущение чужого творчества в создание «Месс-Менд».
Поэтому:
Когда т. Стеклов, после выхода первой книжки «Месс-Менд», позвонил по телефону заведующему Госиздатом — Н. Л. Мещерякову и попросил его «от души поздравить дорогого Николая Ивановича Бухарина с написанием такой очаровательной и остроумной вещи», — он попал впросак и родил легенду № 1.
Когда за профессорским чайным столом в Москве решили, что «Джим Доллар» написан Алексеем Толстым, Ильей Эренбургом и Бэконом Веруламским, — профессора родили легенду № 2.
Когда коммерческие издатели заподозрили в авторстве «коллектив молодняка» и стали его ловить на перекрестках, — это был впросак № 3.
Как бы то ни было, заявляю о секрете производства во всеуслышание и беру на него патент:
I. «Месс-Менд» написан мной, и только мной.
II. «Месс-Менд» — самая счастливая и самая умная из моих книг.
III. Сердобольных людей прошу больше не беспокоиться.
Лучшие книги — те, что пишутся для себя. Писать на заказ — все равно, что кормить грудью чужого ребенка: отдаешь себя, но не передаешь себя. Осенью 1923 года мне посчастливилось написать книгу для собственного удовольствия, без всякой мысли, что она будет когда-нибудь напечатана.
Есть пословица: «лавры спать не дают». Мы ее переделали в эпоху военного коммунизма: лавровый суп спать не дает. Нам выдавали ежемесячно треску и лавровый лист, спички и лавровый лист, клюкву и лавровый лист. Запасы лаврового листа лежали в шкафу, и когда паек уже прекратился, а издатели еще «не начали», суп нередко заправлялся только одними лаврами.
В тот день, о котором я пишу, у нас был лавровый суп. Под тарелкой лежала газета. Глаза наши — подобно куриным клювам — клюют каждое печатное слово, где только оно ни попадется. Отодвинув тарелку, я заметила заманчивый фельетон Бухарина о том, что «недурно бы нам создать своего красного пинкертона», и проклевала его от первого до последнего слова.
Ночью пришла лавровая бессонница. С Морской в комнату шел свет, бегали полосы от автомобилей. Вещи казались шевелящимися. Вокруг моей постели теснились аляповатые предметы из будуара купцов Елисеевых, доставшиеся мне по наследству от военного коммунизма, вместе с квартирой в общежитии «Дома искусств». Здесь были: ширма, часы рококо, кресло с фигурками дубовых обезьянок по углам, гобеленовый диванчик.
Я стала на них смотреть. Сколько рабочих трудилось над этими штуками, чтобы купцы Елисеевы могли в них сесть. А ведь можно было бы сделать их с фокусами. Пружины — пищат, замки — щелкают. Кресла могли бы быть с музыкой, шкафы — со щелчком в нос, с проваливающимися полками, с прищипками. В полусне мир ехидных, наученных, вооруженных вещей обступил меня, выстроился, пошел в поход, — и уже вовсе спящей я увидела большое бородатое лицо, голубые глаза, прямые пушистые брови, трубочку в зубах, — рабочего Мика Тингсмастера, повелителя вещей.
Утром, в постели, я продолжала выдумывать. Родилась мелодия вместе с песенкой:
Почему бы из этого не сделать «красного пинкертона»?
Тема: рабочий может победить капитал через тайную власть над созданьями своих рук, вещами. Иначе, развитие производительных сил взрывает производственные отношения.
Содержание: возникает из неисчерпаемых возможностей нового — вещевого — трюка.
Несколько человек, попавших мне под горячую руку, раскритиковали все в пух и прах.
Солидный человек сказал:
— Разве вы не знаете, что у нас литературный курс меняется, как киносеанс, по вторникам, четвергам и пятницам? Пока вы напишете пинкертона, понадобится красная художественная статистика или красный художественный письмовник.
Осторожный человек прибавил:
— Это наивно писать в «оригинале» и надеяться, что к тебе отнесутся как к переводу. Какие у вас шансы?
Шутник предложил:
— Посоветуйся с Гете.
Я сняла с полки томик, раскрыла и прочитала: «Und da ist auch noch etwas rund…» («И там есть еще кое-что кругленькое…» — из песенки о Кристель.)
Шутник провозгласил:
— Тебе остается написать пинкертона с приложением статистики и письмовника, объявить его иностранцем и назвать Долларом.
Я засела писать.
У меня не было ни плана, ни названия, ни фабулы, ни действующих лиц, ни малейшего представления о том, что будет содержать первая глава; ничего кроме Мика Тингмастера и его песенки.
В газете писали, что Рокфеллер дает Польше заем. В конце концов этот заем давался Польше, и никому другому. Но мне удалось тоже перехватить от него малую толику без ведома Рокфеллера и отчасти даже насолить панской Польше: я немедленно начала первую главу с Еремии Рокфеллера, его сына Артура, его второй жены Элизабет и мисс Клэр Вессон, — членов семьи делать всегда очень легко, был бы отец, — что может подтвердить вам любая врачебная комиссия при родильных заведениях.
Писала я в необычайном возбуждении: мне хотелось поскорей узнать, что будет дальше. За моей спиной стояли домашние. Они имели скверную привычку предсказывать, что будет дальше. Я назло и из самолюбия тотчас же придумывала совсем наоборот. Таким образом интрига все время ускользала от догадок читателя, как преступник от сыщика, и я отыскала моего «покойного Еремию» в «генеральном прокуроре штата Иллинойс» ровным счетом в самую последнюю минуту и неожиданно для себя, как если бы вскочила на подножку отходящего поезда, идущего не туда, куда мне нужно.
Таинственный Грегорио Чиче выходил, окруженный необычайным мраком. По вечерам я его боялась, кто-нибудь непременно должен был сидеть возле меня, и если на пол падала книга или ручка, я вздрагивала от ужаса. Моя сестра жаловалась на кошмары. Но самое страшное было в том, что я совершенно не знала, чем именно страшен Грегорио Чиче и как объяснятся его особенности. От незнания я все больше и больше отодвигала разгадку. Когда она подошла вплотную, я так испугалась, что дала Грегорио Чиче улизнуть от возмездия. Дочь Мирэль долго не могла мне этого простить и не хотела гулять по Кирпичному переулку, потому что там стоит недостроенный дом, и Чиче мог в него спрятаться.
4
Написано для Кинопечати после выхода первого романа трилогии — «Месс-Менд, или янки в Петрограде».