Умай и Тамуз

Ален склонила голову и снова принялась за проворное веретено.

А в это время раб-жестырнак, держа в зубах золотую пластину, цепляясь за трещины и выступы, словно ящерица, вскарабкался на вершину огромной глыбы. Как только цель была установлена – первый слиток упал в кожаный мешок. Но стрела, не долетев до вершины, ударив скалу, переломилась и упала вниз вместе с отбитым щебнем.

Умай, привязанная к столбу на всеобщий обзор, целый день была вынуждена слушать пение летящих стрел, их удары по камню, лишь поздно вечером ее развязали и, отведя к телеге, позволили спать. Девушка сразу крепко уснула, и ей приснилось: телега к которой она спит в ночном тумане, никого рядом не видно, не слышно. Бежать! Но Умай не может пошевелиться, не может себя заставить проснуться. Но вот в черном, будто дымном небе появляются летящие по воздуху, одетые в красные одежды, призрачные жалмауз-кемпир – старухи-пери. Они легко берут на руки Умай и, поднимаясь над ночным туманом, устремляются к сверкающему под луной озеру. Дунул свежий ветерок, и от головы спящей девушки оторвался и полетел к берегу волосок цвета созревшего проса. А колдуньи поднимались все выше и выше. Над серединой водного простора пери хором пропели: “Буруны озерной воды, станьте подобно камню тверды”, – бросили свою ношу вниз, а сами, безмолвные, устремились обратно к берегу.

Но волны озера не стали тверды как камень, девушка не разбилась и не ушла на дно: холодная апрельская вода, в которую провалилась Умай, разбудила ее от тяжелого сна. Вынырнув на поверхность, она огляделась: на востоке озаренная пламенем костров, израненная скала Окжетпес все еще обстреливалась – состязание продолжалось. Выросшая среди озер разливистого Иргиза, Умай уверенно поплыла к темневшему густым лесом противоположному берегу.

А в это время, не замеченный дремавшей стражей однокрылай ворон вошел в шатер спящего Ульбе. Вдали пели стрелы, дробя шапку скалы, переминаясь с лапы на лапу, ночной гость захлопал крылом, но царь не просыпался.

– Я принес долгожданные вести, – прокаркал Каратай и услышал, как шелком зашуршали в глубине шатра: в свете раздутого огня ворон поклонился сонным Ульбе и Ален. – Помнишь ли ты меня, царь Ульбе? Сорок лет назад послал ты меня к подножью Тенгри и я вернулся, исполнив порученное. – Ворон склонил голову, касаясь клювом ковра.

Ульбе вспомнил дерзкого ворона, возомнившего о себе слишком много и отправленного изгнанником в неизвестность. Царствующий считал сказками стариков рассказы о заклятии древних оракулов и их предсказания.

– Мы помним тебя, ворон Каратай, и слушаем, – пришла на помощь мужу Ален.

Ворон, переминаясь, поднял клюв:

– Девушка-солнце, появление которой предрекали древние люди, рядом с тобой – это та, из-за которой сейчас идет состязание. Плени ее немедля. Убей ее, и тогда пери станут первыми и главными существами на земле.

…Как только царь колдунов узнал правду о пророчестве и как с этим связана пленница, он выбежал из шатра и взобрался на коня.

– Я выполнил порученное тобой, исполни и ты свои обещания, – прокаркал ворон.

– Дождись моего возвращения, – ответил Ульбе и погнал коня к побитой стрелами скале.

– Не торопись, повелитель птиц, – сказала Ален, – выпей молока, наберись сил. У тебя теперь будет много забот.

…А Умай, укрываясь в тенистых лапах высоких сосен, все дальше уходила от берега. Мокрая одежда быстро высохла, девушка вздохнула и улыбнулась восходящему рассвету. “Свободна!” – радостно запела душа. “Где-же Тамуз? Ищет ли меня?!” – заныло сердце. “Нужно спрятаться или бежать быстрее”, – шептал разум. Полная раздумий, тревог и торопливости, поднималась Умай на западный хребет Синегорья, не зная, что Тамуз поднялся на холм и, разглядывая силуэт темных предрассветных гор, подгоняя Жельаяка, начал спускаться в долину к каменному истукану, словно одинокий зуб торчащему из земли. И когда Тамуз поравнялся с истуканом, вздрогнула земля, каменный рот заговорил:

– Воин! Ты рвешься в бой, хотя совсем один. Я давно жду сильного духом человека, чтобы передать ему наследие. Спускайся вниз и ты найдешь то, что нужно для битвы.

Перед камнем треснула земля, и показался ход, уходивший вглубь.

– Кто ты? – спросил Тамуз.

– Когда-то я тоже был человеком, – ответил истукан.

Юноша, чуть поколебавшись, направил коня в подземелье. Когда над головой юноши земля сошлась, в темноте опять прозвучал голос:

– Когда-то я тоже был человеком…

Молодой пастух Берке нашел в степи звездочной прилетевшее железо. Он нес его в аул, и уже было близко до юрт, но из кустов вылетела к сердцу пастуха стрела коварного зложелателя, и юноша, пораженный, со стоном упал на сухую от зноя землю, не выпустив из рук тяжелую находку. Собаки, потревоженные криком, запоздало бросились на помощь и громким лаем отогнали недруга прочь. Горько зарыдала мать над сыном, а отец, подняв кусок звездного железа, пошел в кузню и стал ковать меч. Долгие дни и ночи ковал поседевший от горя отец, вкладывая в удары боль утраты, а когда принес тяжелое оружие к юрте, положил его перед своей женой, матерью Берке. Заплакала женщина, моля небо о мщении, горькие слезы скатывались с ее щек и падали на металл, оплавляя его, полируя, делая острее лезвие.

В то время зложелатели, пользуясь слабостью и разобщенностью людей, часто нападали на них. Отец Берке приходил к вдовам, матерям, сестрам и дочерям, и горькие слезы потерь падали на меч, призывая к мщению духов предков, мольбы безутешных женщин достигали неба, и меч стали называть – Алдаспан.

Среди людей вырос могучий батыр, успешно оборонял он Великую Степь, изгоняя пери, уничтожая жестырнаков. Обозленные пери, разбудили одноглазых циклопов-диу, и те пошли по аулам, громя их. Слишком поздно узнал батыр о нападении зложелателей. Когда его дружина примчалась в родные края, все было уничтожено. Пери добивали убегавших в степи, диу поедали попавшихся, делясь страшной едой с жестырнаками. Тогда батыр поднял лук, и стрелы одна за другой скрывались в глазных яблоках диу, те, падая, сотрясали степь. Когда унялась дрожь земли, батыр повел своих воинов на зложелателей, впервые подняв над головой меч Алдаспан, переданный ему накануне умирающим стариком. Ни один враг не ушел от возмездия… Но обезлюдели от тех набегов аулы. Последние мастеровые из племени истребленного, исчезнувшего по вине зложелателей, вырезали из груди поверженного диу кусок кожи, натянули на ветвь тысячелетнего дерева-туранг и спели печальный гимн старческими, высокими голосами. Заветный напев, отражаясь от щита, уносился эхом в степь и возвращался обратно. Звуки прощальной песни, становясь все выше, достигли предела и вместе с апрельским солнцем вытянули грубую кожу. Ветвь туранга отчаянно выгнулась, придавая щиту упругость, а еще какую-то тайну впитало оборонительное оружие: при взгляде на него пери всегда чувствовали угрозу, и не получалось у них колдовство. Но время неудержимо накатывало волны на ковыльные просторы, складывая из них годы, склоняя тяжелеющие плечи батыра к земле. Стареющий, он не всегда теперь успевал на помощь: вглядывался в молодую поросль, искал достойного наследника оружию.

Однажды батыр поднимался на холм у Синегорья, не зная, что с другой стороны холма шел колдун-воин. Пери первым заметил человека, и его стрела, пропев короткую песнь, попав в плечо, застряла. Батыр вырвал из себя стрелу зложелателя, выпустил одну за другой три своих. Все стрелы попали в цель, а батыр, убедившись, что врагов больше нет, тронул коня в путь. Спустившись с холма, он вдруг почувствовал слабость, все стало кружиться перед глазами, и тогда сойдя с коня, богатырь пошел пошел по густой траве. “Стрела отравлена”, – догадался человек, и силуэт Синих гор завертелся еще быстрее. Упав на грудь, теряя силы, батыр шептал сухими губами в землю: