Моногамист

— Признавайся, что я выкинул на этот раз? — поворачиваюсь на бок, чтобы лучше видеть её и следить за мимикой — нужно выявить все подвиги и срочно, чем раньше ликвидирую последствия, тем лучше.

— Да ничего. Всё нормально, не переживай.

— Не обманываешь?

— Нет. Зачем?

— Не знаю. Вы женщины — странные создания!

— Не все. Некоторые из нас вполне предсказуемы. Вот я, например, сейчас буду просить у тебя денег.

— Проси.

— Много…

— Много?

— Очень много…

— Очень много не могу, у меня планы.

— Какие?

— Хочу строить тестовый дом по своему проекту, денег осталось мало, боюсь и этого не хватит.

— Алекс…

— Да?

— Кроме тебя просить больше некого. Деньги правда очень нужны.

— Сколько?

— 500 тысяч.

— Это много.

— Да, много.

— Зачем?

— У моей племянницы обнаружили рак… Ей только исполнилось два года в этом месяце, она скорпион, как и ты.

— Такая малышка и рак?!

— Да, Алекс. Жизнь намного более жестока, чем нам хотелось бы. Нужно срочно начинать лечение, а денег нет совсем. Есть фонды… Но это очень долго. Если ты не поможешь, у неё, скорее всего, и шансов не будет.

— Я выпишу чек.

— А как же тестовый дом?

А как же тестовый дом и… моё будущее… Моё будущее и будущее маленькой девочки, которая хочет жить…

— Не волнуйся, я придумаю что-нибудь.

Только вот, что?…

— Алекс, ты Чудо!

— Вовсе нет. Я просто человек, у которого есть деньги. Были.

Мы молчим, Кристен натягивает на себя простынь, и я понимаю, что вскоре услышу нечто неприятное.

— Говори, — требую, подталкивая её, наконец, к тому, о чём подозреваю, но хочу знать наверняка.

— Ты снова звал её во сне.

Чёрт, вот я так и знал! Вот знал же! Голимая моя болтовня и предательская башка!

Тру глаза рукой, скрывая этим жестом алый стыд, разлившийся по моим щекам. Я почти никогда не краснею, потому что никогда не испытываю ни стыда, ни стеснения, ни дискомфорта. Я уверен в себе и доверяю своим поступкам. Но когда вскрывается то, что я так старательно прячу, мои эмоции меня не просто выдают, они меня обнажают, делают уязвимым, хрупким, я ощущаю себя бокалом из тонкого горного хрусталя, в слабой, неуверенной руке нетрезвого шутника… И этот шутник — моя жизнь, моя судьба…

Глава 3

Если вы встретите свою настоящую любовь, то она от вас никуда не денется — ни через неделю, ни через месяц, ни через год.

Габриэль Гарсиа Маркес

James Vincent McMorrow — Wicked Game

Всё случилось, когда мне было семнадцать лет, почти уже восемнадцать. В то лето, в сущности, я и почувствовал впервые себя мужчиной, хотя к тому моменту уже успел познать женщин больше, чем ношу волос на своей голове.

Мужчиной я стал в то мгновение, когда ощутил в себе силу и желание применить её во имя защиты слабого женского существа, невесомого создания, лёгкого, почти воздушного, но смелого, отчаянного, сильного духом, гораздо сильнее меня.

Я заметил её сразу. Наблюдал, изучал, не мог оторвать глаз. Была ли она красивой? Конечно, была, её глаза мне не забыть никогда: огромные озёра, иссиня-серого, насыщенного, глубокого цвета, отдающего бирюзой, такого я не встречал ни разу. Странные глаза… По законам своего оттенка, они должны были быть светлыми и холодными, но у неё были тёмными и тёплыми, даже горячими, они выдавали страстность, острый ум, пронзительный, незаурядный, он ясно читался в её взгляде, пронизывающем, испытывающем, покоряющем… Она словно била им, сокрушая, предлагала вновь подняться и проявить себя, показать, на что способен, к чему пригоден, зачем явился и что смогу предложить…

Меня тянуло к ней. Очень странное чувство, необъяснимое, обнаруженное мною впервые только тогда: влечение, но не сексуальное, а именно непреодолимое желание приблизиться… От мысли, вернее, от острой жажды прикосновений, потребности дотронуться, у меня в прямом смысле начала кружиться голова. Ничего подобного я никогда не испытывал в своей жизни, настолько сильных эмоций, потрясающе глубоких чувств, повергающих сознание в состояние невесомости.

Но она была не одна. Он целовал её почти постоянно, не выпускал из своих рук, пряча от меня её тонкое тело, одетое настолько белой, что почти голубой кожей. Казалось, даже Солнце было бессильным перед ней, неспособным оставить своё золото на её нежной коже… Он держал её за талию, хватал за руки, обнимал тонкую шею, сжимал хрупкие плечи, неумело вторгаясь, буквально надругаясь над её нежностью, утончённостью, изяществом… Не такими должны были быть мужские руки на её теле, не такой наглой должна была быть его хватка, и она сопротивлялась, осознанно или нет, но стремилась вырваться, отстранялась, но он всякий раз вновь овладевал её вниманием и свободой, заключая, как птицу, в бездарную клетку своих больших рук… И мне почему-то безумно хотелось вырвать ему эти руки!

В тот день всё моё существо было пронизано лишь одним желанием — впечатлить её. Скорее даже, это было не осознанным моим желанием, а эффектом её присутствия: из уверенного, спокойного и разумного я превратился в неадекватного героя, готового на всё, на любую дурь, лишь бы привлечь её внимание, только бы задержать острый взгляд сине-серых глаз на себе. Я не узнавал себя сам, свои реакции, поступки, жесты. Я пел, играл на гитаре талантливее даже, чем сам Джими Хендрикс, я забивал мяч, положив на лопатки команду соперника три раза к ряду, играя фактически в одно лицо, я превзошёл себя в стремлении рассмешить, устроил показательный прыжок в воду с высоты…

И только тогда протрезвел, опомнился, потому что внезапно понял, что натворил — она прыгнула вслед за мной… Сказать, что это было опасно — будет лишь намёком на реальное положение вещей: высота однозначно больше максимально допустимых 20-ти метров, там было, скорее всего, около 30-ти — одно неверное движение и её прыжок стал бы фатальным; скалистый берег, метры тёмной воды скрывали обломки камней, и одному Богу было известно, где каменный выступ и какой. Моя глупость, толкнувшая меня на неоправданный риск в одном лишь стремлении удивить, впечатлить понравившуюся девушку, едва не стоила жизни мне самому, ей, и тройке других таких же отчаянных дураков. Но всё обошлось. Случайно ли?

Alaskan Tapes "Then Suddenly, Everything Changed"

Я не чувствовал себя героем, когда тащил её, обессилевшую, за руку на поверхность, напротив, я возненавидел себя, за то, что толкнул девушку и других людей на эту беспощадную глупость, за то, что едва не угробил её… Но ненависть моя в одно мгновение сменилась влечением, когда перед моим носом, под водой, оказался её нежный живот, лихорадочно сжимающийся в такт её отчаянным вдохам на поверхности… Мои губы сами потянулись к нему, но не посмели прижаться, а лишь коснулись, и это касание, невинное, лёгкое, но такое желанное оказалось самой прекрасной вещью, какая случалась в моей жизни. Я не спас её, я всего лишь вернул ей то, что по неосторожности чуть было не забрал.

Потом, когда страшное было уже позади, я не торопился, плыл медленно к берегу, сопровождая её и не отрывая своих глаз; я не понял сам, как мужское стремление защищать, оградить от опасности внезапно стало определяющим, возымело первенство над всеми другими моими желаниями, в тот момент все мои помыслы были сфокусированы лишь на стремлении спасти её, убедиться в её безопасности, целостности. Только приблизившись к берегу максимально, я позволил себе расслабиться, удостоверившись в её медленном, но уверенном движении. Плавала она непрофессионально, но изящно, такой гибкости и грации в движениях я не видел ни у кого, а может быть, просто не замечал, ведь в той девушке мне всё казалось особенным.

Мы почти вышли из воды, когда я решился в последний раз взглянуть на неё с одной лишь целью — убедиться, что с ней действительно всё в порядке. А может, я просто вру себе, и посмотрел на неё, потому, что не мог иначе, потому, что давно перестал принимать решения и интуитивно делал всё то, что диктовало мне мужское моё естество, слепо подчиняясь его желаниям.