Страница 19 из 21
– Ты думаешь, к чему я эту телегу гнала? Чтобы Распашный клюнул! И он клюнул.
Аля все еще не понимала.
– Разумеется, Руманов не может играть восемнадцатилетнего. Но можно переписать сценарий под сорокалетнего Руманова!
– А как же первая любовь? – опешив, спросила Аля.
– Любовь идет лесом. Кому она сдалась, кроме Варленыча? Ерунда. Там и менять ничего не надо, вся история останется. Чуток подрихтуем. Был герой-любовник студентом – ну, будет преподавать в этом вузе.
Але, читавшей сценарий, казалось сомнительным, что такая метаморфоза выйдет легко.
– А как же Азарский? Он же, наверно…
– Взбесится и заговнится? Разумеется! – с удовольствием ответила продюсерша. – Но Распашный ему в рот смотреть не будет, они уже не шерочка с машерочкой, как когда-то. Кстати, про сериал ты вовремя вспомнила…
Жукова прищурилась, улыбаясь кошачьей улыбкой.
– Главное, Распашный клюнул. У него сейчас голод по успеху. Задрав штаны, побежит! Через пару дней я ему позвоню – и он сам поднимет тему. А нет – я намекну, и он подхватит! Затем он утопчет Азарского… И через месяц – я тебе обещаю – у меня будет контракт с Румановым!
– Ничего себе! – выдохнула Аля.
Изначального сценария ей было жаль, но перспектива хоть чуточку поработать со звездой была важнее, да и невероятная ловкость начальницы вызывала восхищение. Вертит этими мэтрами как хочет!
«Дворники» елозили, отвоевывая окошко у снежной пещеры, а за окошком начал голубеть вечер.
– Вот так! Мотай на ус, учись, как кино делается!.. – сказала Катерина. – А ты, значит, актриса?
– Да. Помните, я на съемках монолог Джульетты читала?
– А, да, точно. Учишься? – забыв и это, поинтересовалась начальница.
Аля рассказала, что поступала летом во ВГИК, но не повезло с комиссией, не взяли, будет поступать еще раз, на будущий год.
– ВГИК – он да, медом намазан… Родители не возражают?
– Мама ни слова не сказала, – ответила Аля с понятной лишь ей усмешкой, – а бабушку я два месяца уговаривала. Она думала, у меня это так, хобби…
Автомобиль полз по Садовому, и Свирская рассказывала своей начальнице про студию в Ярославле, про спектакли, про самолично сшитое платье Джульетты, про четыре раза на бис… Катерине все было интересно, и Аля говорила с охотой: наконец-то Жукова ее оценила!
В снежном коконе было так уютно, и хлеб распространял домашний запах.
– Я столько знаю талантливых актеров… половина – хер без соли доедают! Кто спился, а кто… Удача несправедлива.
– А я думаю, мне повезет! – заявила Аля.
– Ну дай бог, – протянула Катерина задумчиво. – Ничего, ничего… поможем тебе как-нибудь, рольку подыщем.
– Правда?! Ух ты!
Аля нервно схватилась за край куртки. Неужели?..
– Ты ведь думаешь сейчас: почему этот Распашный, козел старый, не предложил мне роль, а? – взглянув на Алю, вдруг произнесла Жукова.
Аля, смутившись от такой проницательности, начала было мычать и отнекиваться, но затем воскликнула:
– Нет, вообще-то – да! Почему?! Катерина, ты не смейся, но я и правда отлично играю!
– Как знакомо, – покачала головой Жукова, – я сама такой была. Триста лет тому назад…
Важная продюсерша не смеялась, и способности Али приняла без малейшего сомнения. И от ее доверия в груди Свирской разлилось благодарное тепло.
– Ты давай, прекращай верить в сказки. А с ролью мы тебе поможем.
Профиль Жуковой с прямым, идеальных пропорций носом и небольшим ртом был бы слащаво красив – как у дамы с портрета эпохи рококо, – если б не тяжелый, почти мужской подбородок да напряженные скулы, готовые к прищуру. Вблизи было заметно, что Катерине около сорока. Но ее лицо вызывало у Али в сто раз больше симпатии, чем идеальные лица журнальных моделей.
– Значит, ты тут одна в Москве?.. Ага, ага… И живешь – как, снимаешь?.. А друзья уже появились?..
Аля охотно отвечала на вопросы. Тем временем они проползли тоннель под пересекавшей Садовое кольцо Тверской и снова выбрались на белый свет.
– Друзей – раз-два и обчелся, родных тут нет, бойфренда нет, – подытожила Катерина. – И ты все вечера дома киснешь? Херово! – Она задумалась на секунду. – Вот что: у меня есть идея!
И еще не разъяснив, что за идея, она полезла за чем-то в свою алую кожаную сумку.
Райский цветник – вот что это было такое. Только рай не из чинной детской книжицы с пастельными иллюстрациями, а рай-джунгли: вопящий, яркий, с резкими запахами, с дикими красками и прыжками, с волосатыми цветками, жадно заглатывающими порхнувшую мимо добычу, рай с обитателями, распираемыми собственной силой, бьющими из земли соками, своей непохожестью.
Здесь из полутьмы выныривала дива в широкополой леопардовой шляпе, обменивалась символическими поцелуями со змеелицым лысым господином при эспаньолке и скрывалась в полутьме же, волнующейся боками и спинами.
Длинноногий денди в сокрушительно элегантном костюме цвета «пепел розы» обозревал зал, надменно выставив подбородок, а на его локтях повисли, как гигантские украшения, две высокие блондинки в блестящих платьях.
Седой флегматик с мордой кастрированного кота лениво возражал известной телеведущей-истеричке; его запонка, вспыхивавшая драгоценным синим огнем, вторила ритмично бликующим фужерам с шампанским, проплывающим мимо на подносе.
Соблазнительная Дюймовочка в черном мини-платье покачивалась на двенадцатисантиметровых каблуках, заливисто хохоча и показывая розовый язычок специально для фотографа, чуть присевшего перед ней с увесистой мощной камерой.
Юркнул мимо парнишка в зауженных брючках и золотых ботинках яростного луженого блеска. Взмахнул лапищей ражий рыжий политобозреватель в расписной рубахе с розанами и едва не сшиб даму с покорным овечьим лицом при роскошном изумрудном колье. Прошел на мягких лапках пожилой щеголь-адвокат (бархатный лиловый пиджак, гастук-бабочка в крапинку), игриво поводя глазами. Двое солидных господ в темных костюмах идеального кроя со всем уважением и увесистой грацией прильнули к некоему носачу с одуванчиковой седой шевелюрой, в вязаной жилетке, издалека (но только издалека) похожему на доброго гнома.
Через буйные людские краски прорвалось вспышкой воспоминание: вагон метро, в котором Аля ехала полчаса назад. Пространство, до края заполненное волнами и складками драпа, плащевки и кожи цвета угля, сажи, графита, асфальта, сырой земли, тяжелых комьев, вязко чпокающей ночной грязи. А над ноябрьской чернотой одежды – монотонные лица, все уставшие, с тусклыми, выключенными глазами, с бледными в желтом свете лицами… подобрался вагончик. И трясется вагон, как шейкер: довезти-довести до кондиции, довезти-довести.
Вот оттуда Аля – сюда!
Когда она вошла в клуб, стиснув пальцы, предвкушая, глупо улыбаясь, держась чуть позади летевшей на всех парах Стаси, – словно вся сверкающая туша Ниагарского водопада обрушилась на нее. О, о! Глаза разбежались по сотне дорожек. Дистиллят красоты, концентрат оригинальности и яркости, собранный по капельке с тощих российских полей. Девушки и дамы были так сияющи, гладки, бархатисты, стройны, переливчаты, а мужчины – окружены аурой власти, невидимыми порхающими руками портных, секретарш, маникюрш, запахом денег в пачках и запахами толстых ковров, коллекционного коньяка с нотками ванили и перца, ароматом перелетов первым классом, а еще восхищенным, неизменно радостным шепотком… и все эти запахи, незримые следы, ауры, видимый блеск и платиновый звон сгущались в среду иной плотности – словно, переступив порог клуба, Аля нырнула в гигантский бассейн с шампанским и теперь каким-то чудом передвигалась в нем и даже дышала (отчего все казалось несколько нереальным), хотя дышала не так легко, как привычные обитатели этого водоема.
Жукова – единственная и неповторимая – отдала Але свой билет на юбилей модного журнала (и оборвала благодарности, как будто всучила ерунду вроде автобусного билета). В пригласительном значилось «плюс один гость», и Аля, секунду повыбирав между Стасей и Чащиным, переставшим звонить ей после неслучившегося поцелуя, позвала подругу.