Люди под кожей

Однако все заканчивается гораздо быстрее: легкий толчок, едва ощутимый, – и она летит вниз, туда, где еще недавно исчезали шишки, растворяясь, словно кофейный порошок в крутом кипятке.

Ее последние мысли довольно просты:

«Ну, вот и все».

Вот и все. Никакой паники. Только легкий всхлип срывается с губ, но и он быстро исчезает в лесной чаще.

Когда же они встречают ее там, на дне, она чувствует, что готова, и распахивает им навстречу руки, будто старым добрым друзьям. А они заползают в нее, наполняют, становятся ее сущностью, вытесняя старую.

Сознание то проясняется, то снова становится таким тяжелым, что ни одна мысль не может там удержаться. С трудом приоткрыв глаза, она в последний раз смотрит в темноту, и ей даже кажется, что в ответ на нее уставилась пара блестящих глаз. Или даже сотня тысяч – уже трудно сказать наверняка.

Она тянет руку, разжимает пухлые пальчики, но уже нельзя понять, то ли она пытается попросить о помощи, то ли, напротив, поторопить их, чтобы все поскорее закончилось.

Слышится шелест – это отец спускается вниз, практически кувырком катясь на дно бесконечного оврага. Ей хочется крикнуть, чтобы он убирался подальше, но распухший язык не слушается. А может, теперь это больше не ее язык? Но тогда чей? Кто это такой новый, непривычный пытается поудобней устроиться внутри нее, словно какая-то Золушкина сестрица, пыхтя, напяливает крошечные туфельки?

Последняя мысль ускользает как раз тогда, когда отец подбирается к ней и трясет за плечи. Если ей было суждено прожить настолько короткую жизнь, что ж, так тому и быть.

Вдох. А выдоха больше нет.

· 2 ·

Всех кормит, а сама есть не просит

Дарья не может вздохнуть. Каждая попытка напоминает всхлип, отчаянный, последний.

– Прекрати! – кричит она. – Немедленно прекрати щекотать! Я сейчас умру!

Но Денис не останавливается. Легонько проводит кончиками ногтей по жестким ребрам и смеется вместе с женой. Смех его тихий, вкрадчивый, словно он не смеется, а сдержанно фыркает, боясь расхохотаться по-настоящему.

– Папа, отпусти маму! Мы есть хотим! – Это в кухне появляется один из Озерковых-младших, все еще заспанный и в пижаме. Следом возникает брат-близнец в точно таком же облачении и начинает лениво тереть глаза кулачками.

– Ой, да, простите, молодые люди, – с хитрой улыбкой говорит Денис, делая шаг назад. – Виноват.

– Вот так-то лучше, – это Олег, один из близнецов.

В целом, они с братом одинаковые. Если не присматриваться к деталям, конечно. Одинаковые большие глаза, как у новорожденных оленят – большие, светлые, одинаковые губки «бантиком»; даже родинки над правыми бровями – и те одинаковые. Как и любые порядочные близнецы, братцы носят похожую одежду, отличающуюся только цветами или незначительными элементами. У одного на воротнике машинки, у второго – ракеты. Олег и Артур вместе – словно удачный эксперимент по клонированию человека, сладкая парочка «твикс», которую наконец-то изготовили на одном заводе.

– Что у нас на завтрак? – Артур.

– Блинчики, не видишь, что ли?! – Олег.

– Отвянь, не тебя спрашивают.

– Это ты так Маруське отвечай, а мне – не надо.

Маруська – это няня Олега и Артура. Не самая идеальная няня в мире, надо сказать. Не какая-нибудь Мэри Поппинс и даже не Фрекен Бок. Она не носит идеально выглаженные платьица из тоненького ситца; у нее вы не заметите выбившегося из безупречной прически локона; вас не одарит ее мягкая улыбка, от которой растает любой ребенок.

Маруська – это, ну… Маруська. Короткая стрижка, виски выбриты, в носу – кольцо, как у быка на родео, а каждый свободный миллиметр кожи покрыт татуировками. Маруська учится на «финансах и кредите», на последнем курсе, а в качестве подработки присматривает за близнецами. Чем пустее ее карманы, тем чаще заглядывает к Озерковым, невинно хлопает глазками с нарощенными густыми ресницами и спрашивает, не нужна ли помощь. Сердобольная Дарья обычно соглашается, хотя сидеть с детьми самой ей не в тягость.

– Так, мальчики, кончайте ругаться, лучше налегайте на блины. – Дарья ставит перед сыновьями тарелку с дымящимся завтраком и кладет сверху аккуратный квадратик сливочного масла. Последнее аппетитно расползается по верхнему блину, постепенно впитываясь в его пористую поверхность.

Близнецы молча переглядываются – в глазах у каждого объявление войны – и одновременно тянутся к верхнему кружку, который тут же рвется, оставляя Олегу совсем маленький кусочек.

– Ну и пожалуйста, – обиженно бормочет мальчишка.

Дарья украдкой поглядывает на детей и тихонько улыбается.

– Что? – перехватывает ее взгляд муж.

– Ничего.

Денис накрывает ладонь Дарьи своей и пододвигается ближе так, что ее спина касается его груди. Он теплый, надежный; на него всегда можно положиться, и Дарья втайне надеется, что время будет делать этого мужчину только лучше, совсем как хорошее вино.

– Ты ведь помнишь, какой сегодня день? – спрашивает он низким голосом у самого ее уха.

Дарья игриво фыркает:

– День, когда ты опять задержишься допоздна со своим супер-мега-важным проектом?

– Нет, глупенькая. Сегодня годовщина. Наша годовщина.

– И сколько уже? – Она поворачивается к Денису лицом и в ожидании смотрит ему прямо в глаза. – Неужели целых пять лет?

– Боюсь, мы с тобой сегодня на втором десятке, – с деланной грустью отвечает мужчина. – Стареем.

Дарья не прочь вот так стареть. Пускай жизнь не кажется медом и не все пошло по плану (например, влюбилась в симпатичного архитектора и родила ему двоих сыновей, а не облетела весь мир в качестве бортпроводницы), в целом все складывается вполне неплохо: собственное жилье, крепкая семья, доход, удовлетворяющий почти любые капризы. Перед началом сентября они все вместе ездили в Венецию на две недели и жили, по выражению Артура и Олега, «как короли». Дорогая частная школа для детей, няня, просторная квартира почти в центре Москвы. Если бы кто отмотал время почти на двадцать лет назад и рассказал пятнадцатилетней Дарье, как сложится ее судьба, она бы не поверила. Или поверила и тут же бы умерла от счастья.

Иногда ей становилось жаль окружающих: болезни, проблемы, разводы. Ее семью ненастья уже много лет упорно обходят стороной, едва прочитав висящую на двери табличку «Просьба не беспокоить».

– Уж сегодня-то ты вырвешься пораньше? – Дарья нежно поправляет чуть распустившийся узел на галстуке у мужа, и в этом обыденном жесте гораздо больше любви, чем в любом страстном поцелуе.

Денис озадаченно хмурит брови:

– Я попробую, но ты же знаешь. Горячая пора.

– Конечно, знаю.

Слова звучат буднично, безо всякого подтекста, и Денис вздыхает свободно. Из всех миллиардов женщин на планете Земля он как-то сумел найти для себя ту, которая по-настоящему его понимает.

В разговор горячим ветром врываются голоса мальчишек:

– В следующий раз пауком буду я!

– Тогда я Бэтменом!

Дарья склоняется над сыновьями. От нее пахнет корицей, в кармашке фартука примостилась деревянная ложка. Она будто сошла со страниц иллюстрированного издания для домохозяек: умная, красивая, образованная.

– А кем тогда буду я? – спрашивает она игриво.

– Джокером! – Артур.

– Суперменом! – Олег.

Денис присоединяется к семье за столом, кончиками длинных пальцев подхватывает несколько горячих блинов и четко выверенным движением кладет их себе на тарелку.

– Ну, тогда я буду просто папой, – вздыхает мужчина. – Каждому супергерою нужен папа, кем бы он ни был.

– Джокер не супергерой, пап, – устало объясняет один из близнецов. Какой – уже даже не имеет значения. Они оба – отлично воспитанные, достойные парнишки, которые со временем должны стать предметами родительской гордости.

– Тогда прошу прощения, молодые люди. – Он улыбается.

Это утро – последнее, когда все они вот так беззаботно завтракают все вместе на этой кухне.