Страница 9 из 88
— Эльф?
Вздрогнув, вырванная из невесёлых мыслей я удивлённо взглянула на Тэйодреда: он смотрел на меня ясным, немного восхищённым взглядом.
— Ты эльф?
— Нет, конечно, — прикоснувшись к его руке, я отметила странную холодность покрывшейся испариной кожи. — Обыкновенная девчонка. Почему эльф?
— Ты очень красивая, и волосы необычные.
— Ну да, вы же все блондины, — улыбнувшись, я сморщила нос, сердце кольнуло от ответной болезненной улыбки Тэйодреда. — Как ты себя чувствуешь, хочешь чего-нибудь?
— Кто ты?
— Целитель, — конечно, ложь, но это единственное, что пришло в голову.
— Можешь дать мне пить?
— Конечно.
Поднявшись с постели, я налила в кубок воды из стоявшего на столе глиняного кувшина и, вернувшись, аккуратно поддержала голову сына Конунга, пока он делал большие жадные глотки. Сердце полнилось радостью от того, что он, наконец, очнулся; едва Тэйодред напился, я тут же разбудила Эйовин, которая, неожиданно расплакавшись, обняла кузена, целуя его волосы и шепча слова то ли благодарности, то ли тихой молитвы.
— Позови Эйомера, — попросила она, оглянувшись на меня и улыбаясь сквозь бегущие по лицу слёзы.
Решив, что в такой поздний час Сенешаль, наверное, уже спит в своих покоях, я выскользнула в коридор и попыталась, не врезаясь в столы и скамьи, преодолеть главный зал, в котором было темно хоть глаз выколи. Это почти удалось, лишь у самых дверей, за которыми уже лился колеблющийся свет факелов, дорогу мне что-то преградило. Далеко не сразу я поняла, что это человек.
— Кто тут у нас? — раздался в темноте грудной, чуть сиплый голос. — Юная врачевательница, которая прибыла в Рохан на гремящем, немилосердно смердящем корыте? Ну и как себя чувствует наш болезный наследничек? Надеюсь, покойница-матушка поскорее приберёт его в свои объятия. А ведь, если бы послушал моего совета и не совался к Изенским бродам, был бы сейчас жив-здоров.
Желание послать к чёртовой матери Гнилоуста, а в том, что это именно он, сомневаться не приходилось, было столь велико, что свело скулы, но позволить себе это сделать было нельзя, иначе наживу серьёзного врага, козни которого не приведут ни к чему хорошему.
— Простите, я спешу.
Сумев проскользнуть между ним и мраморной колонной, я со всех ног бросилась к лестнице и, поднявшись по ней, затарабанила в третью от площадки дверь. Конечно, стоило вести себя потише, но после злобных высказываний Гримы я чувствовала себя настолько взвинченной, что просто была не способна на это.
— Что случилось? — сонно моргая, открывший дверь Эйомер уставился на меня, как на назойливую муху. Как же я ему наверное надоела уже! Всего сутки здесь, но, кажется, он скоро начнёт посылать меня в известном направлении.
— Тэйодред пришёл в себя, — ответила я, заметив за его спиной на кровати высыпанное содержимое моей сумочки: кошелёк, права, севший телефон, наушники, упаковку Фрутеллы и зеркальце. Компромат искал что ли? Здесь в Рохане разве не знают о том, что копаться в чужих вещах неприлично?
— Наконец-то, — прикрывая дверь, Сенешаль торопливо направился к лестнице, — Давно?
— Минут десять назад, — задыхаясь, ответила я, едва поспевая за его широким шагом. — Погоди, пожалуйста, не хочу идти одна.
— А что не так? Темноты боишься?
— Вашего Гриму.
— Он тебе что-то сделал? — притормозив на ступенях, Эйомер окинул меня тяжёлым взглядом.
— Гнусностей наговорил, — наконец, сумев его догнать, я с облегчением вздохнула. — Очень неприятный тип.
— Старайся держаться от него подальше, — не просто посоветовал, приказал Сенешаль. — Если будет опять докучать, скажешь мне.
— Хорошо, — как бы не так, ничего я тебе не скажу, вы и так с ним не ладите, ещё лишних поводов для ссор не хватает. Мало ли, что он подверженному внушению Конунгу насоветует?
Вместе мы преодолели зал, в котором в этот раз никого, кроме возящихся под столами собак, не было, и вошли в покои Тэйодреда. Он, кажется, побледнел ещё сильнее, если это только возможно, но, увидев брата, улыбнулся бескровными губами. Тот опустился на постель рядом с Эйовин, сжимая в ладони его руку.
Стараясь не вслушиваться в тихий разговор этих троих, не зная, куда себя девать, я направилась к камину, в котором уже почти догорели поленья. Глаза начинали слипаться, от усталости болела голова, но, присев на скамью, я так и не смогла сомкнуть век: казалось, в тёмных углах комнаты затаилось нечто ужасное, какое-то чудовище, почти осязаемое, леденящее кровь в венах. Оно словно тянуло свои склизкие щупальца, и это едва не заставило закричать.
— А где эльфийка?
Ворвавшийся в сознание слабый голос Тэйодреда заставил вздрогнуть и посмотреть в сторону кровати.
— Лютиэнь, — позвала Эйовин. Встретившись с её ободряющим взглядом, я, поднявшись, подошла к ним.
— Она — человек, Тэйодред, — лишь мельком посмотрев на меня, пояснил брату Эйомер.
— Береги её, она принесла свет в Медусельд, и сестру береги, ты теперь единственный, кто может защитить их, больше некому, — комкая край одеяла, словно его вновь начинала мучить боль, промолвил сын Тэйодена, когда я присела на край постели рядом с Эйовин. — Жаль, с отцом я проститься не успею, но потом скажи ему обязательно, что он всегда был для меня примером доблести и отваги, скажи, что я во всём старался походить на него, хоть и не всегда получалось.
— Рано ты прощаться собрался, прекращай такие речи вести, слышишь? Сам ему всё скажешь, когда поднимешься, — в голосе Эйомера прозвучал металл, сжав пальцы брата, он строго вгляделся в его глаза, словно заставляя подчиниться своей воле. — Нам с тобой ещё много битв предстоит пройти, прежде чем на землях Марки наступит мир, ты нужен здесь, ты — опора своего народа.
— Нет, брат, теперь ты поведёшь в бой наших воинов, а мне осталось в последний раз вскочить в седло…
Тэйодред обвёл нас ясным, тёплым взором, а потом веки его сомкнулись. Это были самые страшные секунды в моей жизни, самые горькие и оглушающие. Замерев, не в силах шелохнуться или всхлипнуть, я смотрела, как он выдыхает в последний раз, как вытягивается рослое тело, а черты бледного, покрытого испариной лица становятся восковыми. В отчаянии закричав, Эйомер попытался встряхнуть его за плечи, вторя крику брата, Эйовин разразилась отчаянными слезами. Прижав её к себе, стараясь заглушить собственный крик, я оглянулась к окну: может это только послышалось, но тогда я была уверена, что отчётливо услышала конское ржание и гулкий, удаляющийся стук копыт.
Та ночь, в которую ушёл сын Конунга Рохана, была очень долгой, она никак не хотела заканчиваться. Помогая Эйовин, я старалась не оставлять её одну, в очередной раз удивляясь тому, что во дворце нет женщин, способных поддержать, утешить девушку. Нам предстояло обмыть и облачить тело Тэйодреда, в то время как Эйомер ушёл готовить погребение. Сами похороны состоялись уже на следующий день. С хмурого неба срывались редкие капли дождя, когда, стоя среди скорбящих воинов, мы с Эйовин смотрели, как опускают в землю гроб, как его засыпают землёй и белыми цветами. Эти курганы почти за пятьсот лет приняли многих эйорлингов, но был ли среди них такой молодой витязь, как Тэйодред? Не пытаясь утереть слёз, я куталась в шаль, словно она могла спасти от промозглого ветра и душевной боли. Именно в те минуты я поняла, что возврата к прошлой жизни, к родителям, нашему маленькому дому и ухоженному саду нет, словно их отгородили от меня могильным холодом. И они, и я живы, но нам уже никогда не встретиться, никогда не быть вместе, не сидеть за одним столом, не встречать зимние вечера у разожженного в гостиной камина, как это часто бывало прежде. Ролевые игры закончились, уступая место жестокой реальности; что ждало впереди, я не знала, а задача прижиться в этом мире казалось невыполнимой. Выбор невелик: либо заглушить искры детства, всё ещё игравшие в крови, и научиться быть сильной, быть одиночкой, либо быть раздавленной, погибнуть, третьего не дано. Обняв Эйовин, которая уже не плакала, а, словно заледенев, молча смотрела на свежий могильный холм, я украдкой взглянула на стоявших рядом Эйомера и Тэйодена: проститься с сыном Конунг пришёл без своего Советника, сейчас его морщинистое лицо казалось ясным, а в серо-голубом взгляде было столько пронзительной боли, что мысли вновь вернулись к матери и отцу — когда-нибудь, потеряв надежду найти, они тоже начнут оплакивать меня, но, во всяком случае, никогда не увидят гроба и похорон, пожалуй, так им всё же будет легче.