Страница 69 из 88
— Да она трусливее зайца! Чуть какая опасность — сбрасывает седока!
— Нет… — едва пробормотав единственное отрицание, я с жадностью сделала глоток воздуха. — Я сама… приказала… скакать назад… нет вины…
— Говорю же, не трать силы на споры, — сочувствие в голосе эльфийского принца граничило с жёсткостью приказа, когда он прижал к моим губам влажную ткань, понимая, что я не смогу сделать ни глотка, а жажда мучает нестерпимо. — Девушке нужен покой, а вам всем здесь делать нечего.
С трудом разомкнув саднящие веки, чтобы понять, где нахожусь, и кто стал свидетелем моих мучений, я лишь смутно различила белый потолок, горящие свечи и нескольких столпившихся у кровати мужчин; среди них узнала Боромира, которого до этого и услышать довелось, Арагорна, Маблунга, Гэндальфа и Эйомера, в потемневшие глаза которого смотреть было страшнее всего. Все они, кажется, горели неистовым желание устроить допрос с пристрастием, и от этого снова пошла кругом голова. Лучше б меня тот орк прикончил. Не смогу я ничего никому из них объяснить. Потому что они не способны понять, потому что нестерпимо устала, и нет никого, кто сумеет не осудить, а поддержать. Сейчас у меня была лишь одна защитница — мучительная слабость, которая, нарастая с каждой секундой, снова забрала в объятия непроглядной, но казавшейся такой надёжной мглы.
За этой мглой был чудесный старый сад с рябинами, яблонями, цветущими пионами и узкой, усыпанной керамзитом дорожкой, которая манила приблизиться, обещала покой и умиротворение, ждущие там, впереди, если только решусь ступить на неё. Но стоило сделать шаг вперёд, стремясь освободиться от воспоминаний, которые мучительным грузом давили на сердце, как меня отдёргивали, тянули назад, согревая прикосновением длинных пальцев, заставляя выпить ягодный напиток, и приходилось вырываться что есть сил из рук Леголаса и объяснять хмурящемуся Гэндальфу, чтобы оставил меня в покое со своими ласковыми словами и сладковатым зельем, что хочу уйти туда, где для меня есть уголок, которого так и не нашлось в Арде. Он не слушал меня, обзывал глупой девчонкой, упрямицей, каких не сыскать, а я просто не хотела больше жить, но никак не находила слов объяснить хотя бы ему, что всё сломано, разрушено, что во мне больше не осталось сил бороться и начинать всё заново. Я просто хочу туда, за эти волшебные деревья, там звучит колыбельная, которую мне пела мама, когда я была совсем маленькой и до дрожи боялась темноты. Я так хочу послушать её один ещё раз, хотя ничего уже не боюсь, разучилась бояться.
В какой-то момент в зыбкой пелене туманящегося от боли и слабости сознания мне показалось, что маг и эльф, наконец, оставили меня в покое, но они просто сменили тактику, точнее, их сменила Эйовин, и это действительно было жестоко, потому что вмиг напомнило о том, как мучительно уходил Тэйодред. История словно пошла по второму кругу, повторялась заново, и видит Бог, я бы предпочла выпить снотворное, чем видеть боль на лице подруги. Не знаю, что именно ей было известно о случившемся между мной и её братом, или же это одни подозрения, но промокая мой лоб холодной влажной тканью, чтобы хоть немного сбить жар, от которого ныла каждая косточка в ставшем, казалось, чужим безвольном теле, она упорно рассказывала об одном и том же: о том, что вчера Эйомер уведомил Имрахиля, что не собирается выполнять обещание покойного Тэйодена и жениться на Лотириэль, поскольку оно было дано без его ведома и желания, а сам наследник Марки связан обещанием с другой. Одно это уже заставило проступить на щеках не только лихорадочный, но и смущённый румянец, и это были не все новости. Вчера днём, не растерявшись, скандальной ситуацией воспользовался Боромир и снова просил у князя Дол-Амрота руки его дочери, на что, наконец, получил долгожданное и уже не чаянное согласие, а сегодня рано утром, решив отпраздновать это хорошей дракой, выволок из Палат Исцеления Эйомера и сцепился с ним в рукопашной, утверждая, что по его вине подопечная сбежала из дома, чуть не лишилась жизни и теперь отказывается принимать лечение.
— Я слышала, он утверждал, что вы с моим братом повздорили в холле, но разнять вас никто не успел, потому что вы как сквозь землю провалились, это так?
Устало сглотнув, я сомкнула веки, прячась от её внимательного взгляда. Что произойдет, если Эйовин узнает правду? Возможно, она сможет принять тот факт, что я влюбилась в Эйомера и посмела рассчитывать на взаимность, а возможно, испытает неприязнь, возненавидит, посчитает меркантильной искательницей лучшей доли, которая соблазнила Сенешаля. Я и сама уже жалею, что не нашла вчера другого пути из сада, не сумела скрыться раньше, показала рохирриму, как мне больно от его предательства. Может и не предательства, может и не лгал он, теперь уже не узнать, но всё равно, виновата в скандале, в его открытой ссоре с Имрахилем и драке с Боромиром, шум которой и сама хорошо слышала, просто надеялась, что это галлюцинация измученного жаром мозга. Глаза вновь запекло от слёз, и от того ещё больше захотелось домой, к родителям, туда, где меня просто любят потому, что я есть, такую, какая я есть, не предъявляя никаких условий и требований. Не хочу больше ничего никому доказывать, не хочу пытаться ужиться в чужом мире, не хочу, не могу подстраиваться под чужие ожидания, быть сильной, терпеть ужасные поступки, проглатывать обиды, не смея рассчитывать на понимание и утешение, зная, что проявлять понимание и терпение должна я одна. Это слишком трудно, мне просто не справиться. Лучше уйти сейчас, надеясь, что хотя бы за последней чертой будет позволено ненадолго увидеть близких, незримо побыть рядом с ними, чем, оставаясь здесь, пытаться бороться, чтобы утвердиться среди жестоких нравов. Одной, без поддержки, мне с этим никогда не справиться, так стоит ли пытаться? Накатывающая волнами боль несла с собой слабость и предчувствие предстоящего конца, лишь бережное прикосновение Эйовин к волосам принесло небольшое облегчение.
— Заплети мне завтра косы, когда всё закончится.
— Ты не посмеешь!
Даже не пришлось открывать глаза, чтобы узнать голос ворвавшегося в Палаты Эйомера. Что, разговор по душам с Боромиром закончен, или это просто временная передышка, чтобы собраться с силами для новой потасовки?
Не сумев даже сейчас побороть желания взглянуть на остановившегося возле кровати любимого, я невольно залюбовалась тем, какой он высокий, статный и видный, пусть даже с расплывающимся на скуле синяком. Опять моя вина: не нашла в себе сил поговорить с опекуном, и он, похоже, затеял бои без правил. Интересно, причину посерьёзнее, чем крики в холле, нашёл, или как? Впрочем, врать мне ему было нечего, а от правды станет ещё хуже, уж лучше продолжать отмалчиваться, ведь не станет же он меня пытать, в самом деле?
— Лютик, лучик мой, я всё исправлю, милая, слышишь? Только прекрати упорствовать, тебе нужна помощь, — принялся, присев на край кровати, уговаривать рохиррим, едва за недобро взглянувшей на него Эйовин закрылась дверь. — Я позову Леголаса, хорошо?
— Позже… очень устала… — не в силах выдержать его полного отчаяния, тёмного от боли взгляда я сомкнула веки, надеясь, что он поскорее уйдёт, и будет возможность хоть немного помечтать о том, что любит, по-настоящему любит, как в том давно забытом сне, где мы идём по бескрайнему полю, а навстречу только солнечные лучи, только дикие ромашки и медуница.
Как ни странно видение вернулось и на этот раз было нескончаемо долгим, полным покоя и такого тепла, что сумело согреть продрогшую, озябшую душу. Оно наполнило надеждой, верой, что всё ещё можно вернуть, изменить. Когда я открыла глаза, вокруг был полумрак, разгоняемый лишь несколькими свечами. У самых окон он переходил в тьму, такую же страшную и зловещую, как в ту ночь, когда ушёл Тэйодред. Она подкрадывалась всё ближе, протягивала смоляные щупальца, от которых веяло таким холодом, что перехватило дыхание.
— Эйомер! — полушёпот-полукрик сам сорвался с губ, стоило душу захлестнуть паническому страху. — Эйомер! — он был близко, с кем-то разговаривал у дверей и когда, подбежав, схватил на руки, прижал к груди, руки, несмотря на слабость, потянулись к его шее, чтобы обнять, превозмогая оглушительную боль в рёбрах, прижаться теснее, заплакать, вжимаясь лицом в широкое плечо. — Прогони её! Прогони! Я не хочу!