Страница 14 из 17
– Куда уходит?
– Туда… Куда ушла Ксеня. Помнишь?
– Я помню Ксеню, – подтвердил он.
Не справившись с ревнивым любопытством, Даша спросила:
– Ты ее очень любил?
И прижалась к нему поплотнее, надеясь вытеснить последние сохранившиеся в его теле воспоминания о сестре. Он уже не был таким горячим, даже испарина успела высохнуть, а Даше хотелось, чтоб он таким и оставался.
– Мы все время ссорились, – неожиданно ответил он.
– С Ксеней? Господи, почему?
– Я не помню, – без сожаления сказал Данил. – Наверное, она тоже хотела, чтобы я стал другим.
Даша торопливо заверила:
– Я этого не хочу.
– Не хочешь? Ты же хотела!
– А теперь не хочу. Потому что… Ты мне очень нравишься таким. У меня таких, как ты, еще не было.
Он повернулся на бок и долго, печально смотрел ей в глаза. Не выдержав этого, Даша со вкусом чмокнула его в губы, но Данил чуть отодвинулся и угрюмо спросил:
– А куда ты дела тех, которые у тебя были?
– Куда дела? Ну… Как тебе сказать… Они приходили и уходили. Не бойся, я никого не выбросила в сугроб, как старую елку. Все они живы и здоровы.
– Ты… – он вдруг запнулся, и Даша на расстоянии почувствовала, как погорячела его щека. – Ты делала с ними это? Ну, как мы сейчас…
«Детям врать нехорошо! – приструнил ее внутренний голос. – Давай исповедуйся».
Прибегнув к тактике компромисса, которая часто выручала ее в разговорах с сыном, Даша сказала:
– Ты делаешь это лучше всех!
– Да?! – Он так обрадовался, что Даше стало стыдно, хотя она и не поняла – за что?
– Да, мой хороший.
– Почему ты называешь меня «мой хороший»?
Она сжала его мягкие щеки, и рот, как у младенца, раскрылся «клювиком».
– Потому что ты – мой. И ты – хороший. И очень мне нравишься. Ты, наверное, спать хочешь? Ложись поудобнее, я немножко поглажу тебя, ты успокоишься и уснешь. Я спою тебе свою колыбельную. Может, ты и ее запомнишь…
Послушно поерзав, Данил сунул под подушку согнутую руку, закрыл глаза и улыбнулся.
«Мой хороший, – повторила Даша уже про себя и с благоговением провела рукой по его выцветшим волосам. – Вот это да… Купила себе порося и влюбилась в него…»
Утром Даша металась по квартире, на ходу застегивая джинсы и отдавая распоряжения:
– Из дома не выходите, там тридцать один градус. Обед в холодильнике, Сережка знает. Не забудьте выключить плиту. Ну, может, я заскочу… У меня сегодня несколько съемок. Даня, ты долго будешь копаться? Давай за стол, я уже опаздываю. Мы проспали все мыслимые сроки… Ах ты, мой хороший. – Настигнутая ночным видением, она остановилась на миг и прижала к животу голову Данила, который, сидя на полу, старательно натягивал носок.
Засветившийся благодарностью взгляд метнулся вверх, но Даша уже помчалась дальше.
– Мальчики, за стол! – донесся из кухни ее свирепый окрик, и Данил покорно поднялся.
Выбравшийся из спальни Сережка, подтянув светлые трусики, неодобрительно оглядел его, но ничего не сказал. Он вообще редко обращался к Данилу первым.
– Доброе утро, – несмело проговорил старший ему в спину.
Что-то буркнув в ответ, Сережка прошлепал в ванную и оттуда заорал:
– Мам, я потом поем! Там мультики начинаются.
«Он не хочет даже есть со мной вместе…» – Данил с трудом справился с исказившимся обидой ртом. Прошмыгнув мимо ванной, он бросился к Даше и умоляюще зашептал:
– А можно, я с тобой? Я не буду мешать! Я сумку понесу. Что мне тут делать без тебя? Сережка со мной даже не разговаривает.
– Вот два обалдуя, – вздохнула Даша и, поморщившись, отхлебнула горячий кофе. – Ну ладно, пошли. Только замерзнешь ведь.
– Я не замерзну, вот увидишь! – обрадованно зачастил он. – Я ведь вчера не замерз, а ты тоже говорила: тридцать один градус.
Она сурово приказала:
– Съешь вот этот бутерброд и выпей чай, пока не остыл. Сейчас найду тебе теплую рубашку под свитер. Только, может, рукава будут коротковаты… А ты их не застегивай! Да не глотай же ты такими кусками, подавишься! Я не уйду без тебя…
Забравшись на табурет, она достала с антресолей большой чемодан с оставшимися от отца вещами. Даша точно помнила, что здесь хранится: спортивный костюм, который она приберегала для Сережки, протершийся под мышками шерстяной свитерок (отец всегда надевал его, когда они отправлялись в лыжный поход), выцветший шарф… Он носил свои вещи годами и покупал что-то новое только в крайних случаях, поэтому Даша так хорошо знала каждую. Но сейчас она искала рубашку. Кто-то подарил ее отцу и не угадал с размером – она оказалась великовата, а Данилу должна была прийтись впору.
– Чьё это? – промычал он, дожевывая бутерброд.
Даша оглянулась через плечо и подала ему рубашку:
– Не глаженая, но под свитером незаметно. Главное, чтоб тепло было, а она фланелевая… Это папины вещи. Ты помнишь своего папу?
Перестав жевать, он озадаченно уставился на нее.
– Папу? – повторил Данил почти по слогам.
– Ну, папу! Папу! – беспомощно повторяла она, не представляя, как объяснить значение этого простого слова. – У ребенка бывают мама и папа. Мама – это женщина, а папа… О господи, это же и младенец знает!
– Я не знаю, – печально сознался он и задумчиво повторил: – Папа…
«Да ты уже сам в дедушки годишься!» – насмешливо подумала Даша и спохватилась:
– Всё-всё, пора! Побежали.
Она опять заставила его завязать уши на шапке, ничуть не заботясь о том, как станет выглядеть этот взрослый мужчина. Еще десять лет назад Даша усвоила, что ребенку должно быть тепло, и хоть никогда не кутала сына, как многие сибиряки, но следила, чтоб он ничего себе не отморозил. Сама Даша всю зиму проходила в вязаной шапочке, но твердо знала, что не заболеет только потому, что не могла себе этого позволить. Появление в их доме Данила ничего не изменило. Полагаться ей по-прежнему не на кого.
Первая съемка была назначена в детском саду. Когда Даша узнала, что снимать придется Праздник Нептуна, то не на шутку удивилась:
– А почему в начале февраля?
– А почему бы и нет? – резонно возразили ей. – В бассейне же тепло. А летом ребятишек разбирают, не с кем будет и праздновать…
«Счастливые, бассейн у них», – позавидовала Даша. Своего сына она водила в обычный детский сад, настолько маленький и старый, что там даже спальни не были предусмотрены. На время сончаса дети вытаскивали из кладовой раскладушки. Но Даша была довольна и этим. Главное, что садик находился почти рядом с домом и не приходилось возить ребенка к черту на кулички, как делал в свое время ее отец.
Удержав Данила на крыльце детского сада, она ласково попросила:
– Мой хороший, ты там, пожалуйста, ничего не трогай. Ну, игрушки, мячики…
– Думаешь, я совсем дурак? – обиделся он.
– Нет, конечно! Я…
– Я же знаю, что это чужое.
Уже раскрыв рот, чтобы расхохотаться, Даша ткнулась лицом в задубевшую на морозе овчину и простонала:
– Вот-вот… Слушай, какой ты у меня!
Она прижалась губами к его щеке, которая оказалась совсем ледяной. Очнувшись, Даша торопливо затолкала Данила в теплый коридор. Лицо у него было красное, но несчастным и замерзшим он не выглядел. Задрав подбородок, Данил распутал завязки и стянул шапку. Затем аккуратно сложил в нее рукавицы и вопросительно взглянул на Дашу: довольна ли? Она одобрительно кивнула и сказала, что здесь придется еще и разуться.
– У тебя носки не дырявые? – запоздало забеспокоилась она, однако Данил и сам этого не помнил.
Когда он снял сапоги, они с облегчением убедились, что все в порядке. «Надо купить ему еще хоть пару, а то я эти скоро точно до дыр простираю», – озабоченно подумала Даша и потянула его за руку:
– Пойдем к заведующей.
Ладонь у него оказалась как замороженная – холодной и твердой. На всякий случай Даша ее потискала:
– Всё нормально? Все пальцы чувствуешь?
– Все. – Он громко засмеялся. – Ни один не убежал.