Страница 2 из 95
Откуда в их семье взялось такое великолепие, никто не знал, но Степашке оно досталось от бабушки. Умирая, та велела беречь зеркало как зеницу ока — счастье, мол, оно внучке принесет да богатство. Данька не верил в предсмертные слова бабушки, но втайне все ж завидовал сестре — у него самого никогда не было такой старинной и красивой вещи.
Установив посреди стола свое главное богатство, девочка приволокла церковные свечи, установив их двумя ровными рядами от зеркальца. Вслед добавила блюдце с водой — прямо перед зеркальцем поставила, и надолго задумалась.
Данька же тоскливо наблюдал за беготней сестры, возле окна на лавке сидя. Ежели та что задумала, то свернуть с намеченного пути не получится. Как грозу или наводнение. Сам себя в кабалу загнал, согласие дав. Мальчонка вздохнул и уставился на небо. Сквозь мутноватую слюду оконца полная луна казалась еще огромнее и более зловещей. Веяло чем-то потусторонним — святки, время нечисти. Даня поплотнее закутался в длинную черную душегрею, подбитую зайцем, и вновь уставился на улицу с надеждой — может чего интересного произойдет.
А Степка, видимо додумав, развила бурную деятельность. Подперев зеркальце поленцем так, чтобы оно пряменько стояло, подложила с одной стороны блюдца щепку. Судя по насупленной мордашке сестры, результат ее не удовлетворил — вода лишь чуть отражалась в зеркальной поверхности. Но трогать маменькино зеркальце, дабы поставить напротив своего, Степашка не посмела.
Данька царапал ногтем льдинки на подоконнике и ждал. Скорей бы уж все началось.
Сестра еще помоталась по избе, уронила ухват, каким-то образом умудрилась сбросить чугунок с печки, слава богу, пустой, попищать по этому поводу и выгнать кота в сени, объяснив что он может помешать гаданию. Нахмуренный Данька прибрал разгром: засунул чугунок обратно, спрятал ухват за печь, и усадил сеструху за стол, поставив перед ней блюдо с пирогами. Хоть на чуть-чуть угомонится. Подумав, растопил самовар и через двадцать минут они чинно восседали за незанятой приготовлениями частью стола и чаевничали.
Вскоре объевшаяся Степанида начала клевать носом, а Данька еле слышно выдохнул — кажется, получилось, не будет никакого гадания. Страх чуток отступил, но когда сеструха встрепенулась и рванула к окну — проверить как высоко стоит луна, накинулся в утроенном размере. Сглазил-таки свою удачу. Тускло-желтая, какая-то неопрятная луна оказалось на месте, и Степка побежала судорожно гасить свет да, запалив щепочку в печи, принялась зажигать свечи. Вспыхивающие радостные огоньки освещали ее абсолютно бледное лицо и чуть дрожащие губы.
Данька чувствовал себя не лучше, но крепился и не показывал ничего. Зажав в руках остывающую кружку с малиновым чаем, он во все глаза наблюдал за сестрой. Когда сеструха решительно уселась перед зеркалом, позвал ее тихонечко:
— Степашка…
Сестра взвизгнула и подпрыгнула, толкнув руками стол. Тяжелый, сделанный из крепкого дуба, как и вся остальная мебель в доме, он устоял на месте, только вот вся тщательно построенная композиция чуть закачалась. Степанида, затаив дыхание и сцепив пальцы, наблюдала за шатающимися свечами, отражающимися огненными всполохами в зеркальце и моля про себя: «Только не упади! Только не упади!». Да до того увлеклась этим, что и не заметила, как зеркальная поверхность становилась все темнее и темнее, словно царящая за окном ночь пробиралась тонкой струйкой в зеркальце.
— Что? — шепотом откликнулась девочка, неотрывно глядя на зеркальце и свечи.
— А мне-то что делать? — мальчонка продолжал судорожно сжимать кружку, чувствуя, как холодеют руки, несмотря на обжигающее тепло горячей жидкости. А сеструха вдруг носом хлюпнула да и позвала жалобно:
— Дань… Иди сюда.
Данька тут же кружку отставил да и перебрался поближе к Степаниде. Даж обнял ее рукой за плечи — старший брат ведь, защищать сестру родную должен. А Степка даж враз приободрилась, да и принялась нараспев проговаривать:
— Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать…
Словечки капали, точно воск расплавленный от свечей плачущих, а чернота в зеркальце все темнее становилася, а отблески свечные все тускнели да тускнели.
Степашка-от не замечает, а Данька — Данька видит, до страха, горло стискивающего да в пальцы холодом пробирающимся. Сказать — не сказать, непонятно, но сеструху обнял покрепче. А та тем временем продолжала заговор нараспев сказывать:
— Я тебе на стол накрою…
Смотрел-смотрел мальчонка во все глаза на зеркальце, и вдруг точно толкнуло что, перевел взгляд на блюдце, а в нем — одна тьма. Ни одного проблеска, только серый клубящийся туман. Тут уж Даня не выдержал, выдохнул дрожащим голосом:
— Сте-епашка…
Да только вот горло словно осипло, и слова все наружу никак выходить не хотели — только еле слышным сипом. Сеструха же, ничего не замечая и не слыша, самозабвенно пялилась в зеркальце, выговаривая, чем дальше, тем громче:
— Уложу я спать с собой!
Задержала на миг дыхание, да как взвизгнет:
— Данька!
Из зеркала смотрело на них пристально лицо, словно из тумана белесого сотканное, а заместо глаз — черные провалы в никуда. В сенях потерянной душой, предвещающей что-то нехорошее, взвыл кот.
========== Глава 2 ==========
Застыл Данька статуей снежной, не в силах ни пальцем двинуть, ни голову повернуть. Взгляд с той стороны притягивал и не собирался отпускать, точно колдовством приманив. А чуток погодя из трещинки щупальце белесое полезло, да и потянулось к Степаниде. Медленно, неторопливо и до того страшно, что Степка пискнула — слабенько, да только Данька тотчас очнулся — дуреха, бежать же надо! Толкнул он изо всей силы ничего не соображающую сестру, да так, что она кубарем со скамьи скатилася, да и затихла на полу. А щупальце же, в нее целившееся, в мальчонку-то и вонзилося! Прямо в горло, дыхания лишив и возможности двинуться. Выгнанный Степанидой из комнаты Бандит продолжал выть и изо всех сил биться в дверь в тщетной надежде спасти хозяина.
Уж с пару лет прошло, как притащил жалостливый Данька домой израненного кутенка. Да не просто котенка от какой дворовой кошки, а камышового кота. Ох и ругался Петр Матвеич на сына, да Лисавета Николаевна уговорила мужа оставить зверя, и не прогадала. Вылечил, выходил Даня котенка, и с тех самых пор в доме и амбаре не было ни одной мыши или крысы и даже дикие звери — лисицы, куницы — обходили подворье стороной. А кот, за характер свой боевой да дерзкий Бандитом прозванный, вырос в крупного, матерого хищника, гонявшего деревенских собак, и почитал целью своей жизни охранять подобравшего его мальчонку.
Бандит сызмальства умел открывать двери в сени, а потому Степашка засов задвинула. Тут уж не токо кот, грабители не заберутся. Вот и выл Бандит, да на дверь яростно кидался с воем да рычанием, не в силах ничегошеньки более сделать.
А из зеркальца все быстрее и быстрее туман, как снятое синеватое молоко, струился, постепенно в мужскую фигуру собираясь. Данька даж глаза закрыть не мог, чтобы не видеть всего этого ужаса, горло сжимающего костлявыми пальцами.
— Ну здравствуй, ряженый-суженый, — хмыкнул высокий черноволосый мужчина, усаживаясь рядом с мальчонкой. Щупальце вырвалось из горла Дани, да и втянулось в пришельца, сделав его полностью цельным.
И Данька тогда заорал. Он никогда в жизни так не кричал — надрывно, срывая горло, сжавшись в комок, всем сердцем желая исчезнуть, сгинуть! Лишь бы рядом не было этого человека в богатой барской одежде, с горящими черными глазами и алыми губами, так выделяющимися на тонком господском лице. С улыбкой, от которой ужас становился еще более невыносимым.
— Тссс… — прошипел вдруг незнакомец и приложил палец к губам Даньки. Тот, к удивлению своему, мгновенно замолк и, все звуки проглотив, продолжил сидеть диким испуганным зверенышем. — Кажется, меня кто-то обещал ужином накормить. Я жду, — мужчина еще раз улыбнулся мальчонке.