Сердце ворона

Невооруженным взглядом было видно, что Лара недоговаривает, но ответить увереннее она не могла. Никогда не могла проявить решительность, когда то было необходимо. Знала только, что нельзя – ни в коем случае нельзя говорить правды. Ей попросту не поверят! Еще и сочтут дурочкой.

Впрочем, madame Щукина посмеивалась вовсе не таясь и, должно быть, и так уже считала Лару дурочкой. А господин Харди упорно пытался вывести на откровенный разговор:

– А как же те несчастные? Ведь на побережье то том, то здесь находят зверски убитых молодчиков. Да-да, Лариса Николаевна, даже в Петербурге газеты о том пишут. Как вы полагаете – не Ворон ли их наказал за «лихие дела»?

– Я не знаю, право… ничего об этом не слышала, – вконец смешалась Лара. – Простите, господин Харди, madame, мне надобно идти – негоже мне так долго отсутствовать на месте – вдруг придет кто?

Американец хотел, было, остановить ее, говорил что-то, но Лара торопилась уйти. Потешался он над нею или нет, но она более не могла этого слышать: слова, будто Ворон и впрямь совершил эти зверства, казались ей кощунственными.

И, надо сказать, очень вовремя Лара поспешила назад – у самой калитки стоял высокий худощавый господин в клетчатой тройке совсем не дорожного вида и почти не запыленной. На сгиб локтя был наброшен дорожный плащ. Неужто новый постоялец? Господин явно пребывал в замешательстве и высматривал что-то или кого-то в глубине сада. Когда же (далеко не сразу) заприметил ее, то и вдруг отшатнулся, будто призрака увидал:

– Могу я вам помочь? – спросила Лара, уж не зная, стоит ли подходить.

Ей показалось, что господин, застигнутый врасплох, сейчас сбежит. Но нет.

– Можете… – Он оправил полы и так безупречного сюртука, отчего-то мешкая. Потом все же поклонился ей весьма галантно, сцепил руки за спиною и сказал: – Мне хотелось бы поговорить с хозяином сего заведения.

– Это пансионат, – поправила Лара. – А хозяйствует здесь Ласточкина Юлия Николаевна, моя матушка. Однако нынче она в отъезде, потому за нее – я. Вы номер желаете снять?

Господин снова повел себя странно: бросил взгляд за ее плечо, потом уставился себе под ноги. Будто нарочно избегал смотреть Ларе в глаза. Наконец, мученически потер висок и решился:

– Да, желаю.

Ответил на сей раз твердо. И откинул для Лары створку калитки, через которую они разговаривали, сделал приглашающий жест рукой.

Идти по узкой тропинке вперед него было страсть как неуютно: незнакомец ни слова не сказал более, но смотрел ей в спину – Лара кожей это чувствовала. А потом ее словно холодной водой окатили: ведь она помнила подобный взгляд! Сегодня на море тот человек с утеса смотрел на нее так же тяжело и неприятно!

Уже в дверях Лара оглянулась тайком – господин тотчас пристыжено отвел взгляд. Глаза у него были серые и холодные, лицо бледным, без намека на загар, а губы жесткие, будто никогда не знали улыбки. Неприятный тип.

– Позвольте узнать ваше имя, я должна записать по нашим правилам, – попросила она, с удовольствием спрятавшись за стойку метрдотеля.

– Дмитрий Михайлович.

Фамилии не назвал. Но маменька и не требовала никогда с постояльцев всей подноготной, поучая Лару, что люди, мол, на отдых приехали, так не нужно их мучить расспросами. А Ларе и боязно было обращаться к нему лишний раз.

– Моя фамилия Рахманов, – добавил он, когда Лара этого уже не ждала.

На каждый вопрос новый гость отвечал с заминкой, будто подбирал слова. Лара подумала, что имя он в любом случае назвал бы чужое – их постояльцы часто так делали, а этот… очень уж странный во всем. Даже багажа у него нет, только папка кожаная с бумагами.

– Вы надолго в наши края, Дмитрий Михайлович? По делам?

– Да, – снова с заминкой. Смотреть ей в глаза он по-прежнему избегал. – Я писатель.

– Правда? – оживилась Лара. – У нас частенько бывают писатели! Непременно передам горничным, чтоб вас не беспокоили по пустякам. А про что вы пишите?

– Про разное… про жизнь…

Показалось ли ей, но лицо нового постояльца, кажется, порозовело, будто ему стыдно. Оттого Лара и подумала, что, скорее всего, он врет. Здесь, вдали от привычного круга общения, их гости любили почему-то выдавать себя за тех, кем они не являются.

Лара тихонько вздохнула, раздумывая теперь, в какой бы из оставшихся трех номеров его заселить: мама-Юля по обыкновению с первого взгляда знала, способен ли гость оплатить дорогие апартаменты или станет кричать и жаловаться, что его обирают. Лара тоже иногда угадывала, но в этот раз. У нового постояльца даже багажа не было – как тут угадаешь?

– Мои вещи привезут к вечеру, – сказал вдруг он, будто прочел ее мысли. – Скажите, могу я сам выбрать номер?

– Разумеется! – обрадовалась Лара.

И не успела она предложить свободные, как странный господин распорядился:

– Прошу вас подготовить тот, где окна выходят на башню, увитую плющом. У вас есть такой?

– Да… только из окон вид не очень хорош – ограда кладбища в каких-то десяти шагах. Зато все прочие номера выходят окнами на прекрасный персиковый сад и ворота, быть может…

– Мне хотелось бы получить именно этот номер.

На этот раз он был решителен.

– Как угодно… – вконец смешалась Лара. – Обождите минуту.

С огромной радостью она скрылась от его глаз в коридоре, чтобы позвать Галку.

Странный господин, невыразимо странный. Не считая служебных помещений, вот таких комнат с видом на кладбище да башню Ордынцевской усадьбы, в пансионате имелось лишь две – номер, что он выбрал, и Ларина мансарда, которая, к слову, находится точно над ним.

Глава 5. Знакомая незнакомка

Уходя, девушка еще раз оглянулась – незаметно, как показалось ей. Рахманов дождался, покуда стихнут ее шаги, и сквозь зубы выругался. Совсем не полегчало. Он привык к чертовщине, что творится вокруг него. Да что там, он и сам порождение черта! Но то, что происходило сейчас, было уж ни в какие ворота. Откуда она здесь? Откуда он здесь? Отчего то, что Рахманов привык считать небылью, снами, иллюзией, явилось нынче перед ним воплоти. Чтобы доконать его?

Что же, он связан с этим местом, с этой девушкой? Бывал в пансионате прежде? Рахманов, жадно ища глазами, прошелся от стойки метрдотеля к лестнице и обратно; заглянул за высокие двойные двери, за которыми пряталась просторная столовая – пустая нынче. Нет, он определенно здесь не был. Не в привычной всем реальности, по крайней мере. Вероятно, он бывал здесь все-таки в видениях. Но в видениях много всего случалось и, порой, упорядочить все, увязать воедино было задачей не из легких.

Рахманов неслышно скользнул за стойку, где только что стояла она. Девушка была совсем неопытной, наивной и, конечно, не ожидала подвоха, потому даже не пыталась убрать с глаз подальше учетные книги, ключи от сейфа и номеров да прочее. Рахманов, конечно, не собирался доставлять ей неприятности, он лишь прошелся взглядом по журналу со списком постояльцев. Актриса Щукина занимала седьмой номер. Ему самому выделили первый – тот самый, с видом на увитую плющом башню. Более ни одна фамилия из списка не была Рахманову знакомой.

Зато, прислушавшись к чему-то ему одному слышному, он вдруг нащупал картонный прямоугольник, спрятанный за тряпичной обложкой журнала. Поспешил вынуть.

Это была фотокарточка. С ее лицом – нежным овалом, обрамленным светлыми волнистыми прядями, что выпали из зачесанных «короной» волос, по-детски вздернутом носом и едва заметной родинкой над правой бровью. Ребенок… Сколько ей? Двадцать? Восемнадцать? Ребенок… А глаза у нее зеленые, что море в бурю.

Фотокарточка не показывала всех красок, да и в глаза ей он ни разу так и не посмотрел, однако Рахманов видел эту девушку прежде. Даже не так – он знал ее. Знал, как знают, как родную сестру или хорошую подругу. Знал, что напугал ее до смерти, застав сегодня за купанием, и знал, что, отдав распоряжение горничной, она поднялась к себе и стоит теперь возле распахнутого окна. Смотрит на ту самую башню. Знал не потому, что вторгся в ее мысли – просто она всегда стояла у окна, когда ей бывало плохо. А он будто бы в такие минуты был подле. Это было даже не видением, это нечто другое, чему он найти объяснения пока не мог…