Страница 7 из 10
– Ты, Федор, Любашу не обижай! – сказал Макар Савич, вставая со стула и надевая на плечи рюкзак с собранными в дорогу вещами и едой.
– Да как можно? Макар Савич, не беспокойтесь за нас. Мы-то как-нибудь сдюжим. Себя берегите там.
– Ладно, справимся. Провожать не ходите. Сам пойду. Давай здесь прощаться.
Макар Савич обнял за худенькие плечи Федьку и с силой тряхнул несколько раз. Потом повернулся и посмотрел на Любашу. Та подалась немного вперед, но остановилась под его взглядом. Макар Савич резко отвел глаза и развернулся к двери. Уже выходя, он обернулся и сказал: «Ждите!»
2
Макар Савич не стал дожидаться общей команды и устроился в первой по ходу телеге. Не любил он прощания. А собственно, никогда в жизни ни с кем он и не прощался. Нет, один раз было. Давно. Когда мать с отцом да с братьями младшими уезжали. До сих пор голос матери в ушах звенит. Сколько ни пытался забыть Макар этот крик, не смог.
Пожалуй, только сейчас, когда он сам уезжал в неизвестность, оставляя здесь, на родном островке земли, самое дорогое, что есть в его жизни. Как же невыносимо тяжело было тогда им, родителям его? Как же он не понимал тогда этого? Боялся показаться слабым? В чем? В любви к своим близким, к своей семье?!
Сегодня он уезжает. И никто не провожает его в этот далекий неведомый путь. Почему? Сам не позволил.
Макар Савич посмотрел на небольшие группки людей, расположившиеся вдоль дороги. Горе объединило всех. Люди пытались как-то приободрить, поддержать друг друга. Старались держаться вместе.
Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы здесь оказалась Любаша. Макар Савич улыбнулся в жесткие усы при воспоминании о ней. Как он подобрал ее тогда в зимнем лесу. Ведь, замерзла бы совсем.
Привязался он к ней. Ладная Любаша оказалась, сноровистая. По дому управляется, любо-дорого посмотреть. Все в чистоте и порядке содержит. И ей хорошо. Чисто, тепло, сытно.
Но нет. Что-то другое заставило сейчас Макара Савича вспомнить о Любаше. Что-то совсем близкое, родное.
За своими думами Макар Савич не заметил, как все разместились на телегах, и обоз двинулся в путь, сопровождаемый уже не сдерживаемым плачем провожающих. Он обернулся и еще раз посмотрел в сторону своего хутора. И вдруг на самой верхушке дальнего холма он увидел маленькую фигурку и развевающийся над ней яркий платок. «Прощай, Любаша», – с горечью подумал он.
А впрочем, может быть, ему это только померещилось?
3
В городе их разместили в спортивном зале одной из школ. Народу было много. Новобранцы, в основном гражданские, не обученные военному ремеслу люди, пытались как-то приспособиться к новым временным условиям жизни. Макар Савич держался особняком и не прислушивался к чужим разговорам. Пашку Федорова он заметил сразу. Тот сидел в противоположном углу и, медленно затягиваясь папиросой, о чем-то думал. Макар Савич вспомнил, как тот прибежал к нему за лошадью, белый как полотно, испуганный. Аккурат накануне войны это было. Кто у него родился-то? Парень или девка? А какая теперь разница? Война. Вот и Пашку когда-то мать родила, а теперь – на фронт. И его тоже мать рожала. В муках, наверное. В ушах опять громким эхом отозвался ее прощальный крик. Наверное, до самой смерти не забудет его. До смерти. А долго ли до нее, до смерти этой? Война.
Пашка вдруг поднялся со своего места и направился к нему. Макар Савич пододвинулся, освобождая место рядом с собой. Павел сел, предложил закурить, закурил сам.
– Ну, что, Макар Савич, воевать надо, – то ли сказал, то ли спросил Пашка.
Макар Савич посмотрел на него и ничего не ответил. Что он мог сказать? А молоть языком просто для разговора не любил.
– Спасибо тебе, Макар Савич, – продолжал Пашка, не ожидая ответа собеседника, – выручил. Сын у меня родился. Андрюха. Скоро месяц будет!
Макар Савич продолжал молчать.
– Вот как же так, Макар Савич, – Пашка посмотрел на него, – почему людям жить не дают? Ведь я хочу видеть, как мой сын растет, хочу с ними быть рядом, с моей семьей. А нас разлучают. Фашисты проклятые! – он с силой стукнул кулаком по колену. – Сволочи!
Макар Савич повернул голову к Пашке. Изменился он. Повзрослел. Отец!
– Да, – вздохнул Макар Савич, принимая прежнее положение.
А ему уже пятый десяток, и нет у него ни сына, ни дочери. Ни сестер, ни братьев. Никого у него нет. Так может, это и к лучшему – тосковать не по кому. Кто знает?
4
Это был тяжелый бой. Зимний морозный воздух выхолаживает все внутри. А снаружи – жара. Немцы поливают огнем, словно хотят утопить в нем все вокруг. Крики, стоны, взрывы! Фонтанами взмывают в ревущее небо комья земли и снега. Страшно!
Макар Савич старался быть рядом с Пашкой. Отчаянный он хлопец! Не первый раз вместе в бой идут. Лезет в самое пекло. А с чем воевать-то? С ружьишком, которое в руках-то по-настоящему еще не держали. Не обучили толком, не одели. Несколько дней помуштровали на школьном дворе и сразу на фронт. Он-то хоть в гражданскую с оружием познакомился, а тут – мальцы совсем. Жалко, положат их. Разве с гранатой и ружьем против танка повоюешь?
Снова атака.
– За Родину! За Таську! За Андрюху моего! – кричит Пашка, поднимаясь во весь рост и выпрыгивая из окопа.
– Куда раньше всех, балабол! – Макар Савич бежит вслед за ним.
Каким-то подсознательным чувством он ощущает, что должен быть рядом с ним. Пока они вместе, ничего с ними не случится. Никто им не страшен!
Вдруг прямо под ногами вспыхивает яркий свет. Макар Савич на секунду замирает, ища глазами Пашку, и проваливается в кипящий огненный котел…
– Макар Савич! – кричит Пашка, видя, как тот падает на заснеженную землю. Он бежит к нему, но вдруг внезапно останавливается, словно наткнувшись на какое-то невидимое препятствие, и, медленно оседая, опускается рядом.
Так и остались они лежать на поле боя. Не друзья и не враги, а просто – два человека, два земляка, жизнью своей защищавшие свою землю.
Сестра Варвара
Дрожащее пламя керосиновой лампы освещало узкую комнатку с одним окошком, находившимся почти под самым потолком. Вдоль стены стояла кровать, застеленная простым суконным одеялом. Уголок одеяла был отогнут и приоткрывал ситцевую в мелкий горошек простынь и такую же наволочку на небольшой плоской подушке. Пол перед кроватью был устлан домотканой дорожкой. Рядом, на обычной крашеной табуретке, примостившейся между кроватью и противоположной стеной, аккуратной стопкой лежали молитвенники и, приставленная к ним, небольшая икона.
Перед иконой на коленях стояла женщина. Простое платье из черной ткани плотно облегало ее стройную фигуру с еще достаточно упругими формами. Лицо было уставшим, с обветренной сухой кожей, но еще не настолько испещренное морщинами, чтобы в нем не угадывались следы былой красоты. Вот только глаза…
В них не было жизни. Они существовали сами по себе где-то далеко от этого мира.
Женщина, прикрыв веки, беззвучно шевелила губами, периодически кланяясь и крестясь. Если бы она могла, то вообще никогда не открывала бы глаза. Не раз сожалела о том, что не ослепла в ту страшную минуту. Больше ей нечего было ждать от этой жизни. И не на что смотреть. И нечего слышать. Надо просто смиренно ждать, когда наступит тот миг, и она снова встретится со своим любимым. Но это будет другой мир и другая жизнь. Надо только ждать…
Любаша
1
Она не знала, сколько прошло времени после того, как обоз, увозивший Макар Савича на войну, скрылся из глаз. Может быть, полчаса, а может быть, два. Какая разница? И что теперь для нее жизнь без него? Пустота…
Любаша стояла, прислонившись к шершавому стволу старой березы, на самой верхушке холма. Отсюда было хорошо видно все, что происходило на площади. Хоть и приказывал Макар Савич не провожать его, но как только он вышел за порог, она тут же побежала следом. Тихонько, крадучись, чтобы не заметил. И почти все время простояла за этой толстой березой, осторожно выглядывая, чтобы не пропустить момент отъезда. А когда обоз двинулся, не утерпела, выбежала на край холма и стала размахивать платком. Чтобы оглянулся, заметил ее, махнул на прощание рукой.