Страница 12 из 128
Все находившиеся на площади замерли на месте, там, где стояли. Солдаты СС притащили раненого цыгана и его плачущую жену к одному из грузовиков и швырнули их в кузов. Остальных представителей его нации теперь легко согнали вместе и погрузили в грузовики.
Командир вошел в Ратушу, даже не взглянув ни разу на хаос, им только что здесь устроенный.
Люси затаила дыхание. Предупредить отца она уже не успеет. Он сидел у окна, не в силах отвести глаз от трагедии, происходившей внизу. Люсиль стала крутить наводкой бинокля, пока лицо его не заполнило весь ее объектив. Она увидела его убитые горем глаза, и с губ ее сорвался единственный жалобный крик:
«Отец».
…………………………
Профессор Ван Хельсинг слушал, как капитан Лобенхоффер, бубня, пробирается по ветвям своего генеалогического древа, как белка за желудями, позволив своим мыслям сосредоточиться на более важных вопросах — таких, например, как то, как и почему некоторые культуры стали считать себя выше других.
Он был свидетелем этого явления во всем мире. Англичане правят индийцами, турки презирают армян, немцы пренебрежительно смотрят свысока, хм, на всех, богатые считают, что бедные — это низший биологический вид. Он думал о своих собственных соотечественниках — голландцах — и их крайне низком мнении об африканцах, восточных культурах.
Богатый опыт Ван Хельсинга говорил о том, что каждая раса демонстрирует одну и ту же панораму человеческих характеристик, от самых низших до самых высоких, от интеллектуально развитых людей до идиотов, добрых и злых — в равных пропорциях. Но кроме того, имела место явно преобладающая, самая опасная тенденция — неразумная беспомощная пассивность, позволявшая процветать злу. Похоже, единой чертой, объединявшей надменных людей, была просто их неприкрытая власть над теми, кого они считали слабыми и покоренными. Редко можно было найти таких хвастливых самовлюбленных нарциссистов, считавших, что они обладают таким высокоблагородным статусом просто исходя из довольно случайного факта своего рождения — как это тевтонское хвастливое трепло Лобенхоффер.
И что было такого особенного в характере немцев, что побудило их начать столько войн за последние сто лет? Если Лобенхоффер мог служить каким-то примером, то само это их предположение о своем превосходстве над другими. Единственным катализатором, необходимым для этого ядовитого пивного варева, является харизматичный политик, знающий, как воспользоваться этим высокомерным предрасположением.
Лобенхоффер добрался до габсбургской ветки своего разветвленного австрийского дуба, когда его речитатив был внезапно прерван каким-то шумом, довольно значительным, доносившимся с площади из открытых окон. Какофония стали, лязгающей по камню, ворвалась в кабинеты мэрии, и все бросились к окнам посмотреть на источник грохота.
Ван Хельсинг увидел немцев, выкатившихся внизу на площадь. Он узнал эмблему SS и сразу же понял, что ситуация только что обострилась. Он увидел, как эсэсовцы жестко и четко вырвали из толпы всех цыган. Он увидел, как спокойно и холодно был застрелен мужчина, пытавшийся бежать — это был Траян, стойкий участник румынского Сопротивления.
Профессор стал внимательно осматривать площадь, пытаясь отыскать другого борца за свободу, Яноша. Молодой человек вернулся за стол своей матери, торговавшей венским шницелем, и занял там свое место. Янош был парнем очень пылким, быстро и остро на все реагировавшим, не факт что лидером, однако яростным бойцом.
Когда было объявлено о проведении встречи в мэрии, Ван Хельсинг отправил его на праздник. Янош вместе с тремя другими людьми должен был обеспечивать нечто вроде охраны. Ван Хельсинг предпочел бы, чтобы эту группу возглавила его дочь, но ее лицо было известно немецкому капитану и некоторым из его людей, поэтому он оставил ее дома, в тревоге расхаживать по квартире.
Янош поднял глаза, посмотрев вверх, и их взгляды с противоположных концов площади встретились. Ван Хельсинг слегка покачал головой. Янош кивнул, обуздав свои дурные порывы. Он желал только одного — убивать немцев; его сестра была изнасилована бандой нацистов в Бухаресте. Ее последующее самоубийство только подлило масла в огонь, который и без того уже горел в этом парне.
Ван Хельсинг обратил затем свое внимание на майора СС, который вышел из машины, ехавшей первой, и направился в Ратушу. Профессор и все остальные, находившиеся в залах мэрии, замолчали, слушая четкие шаги его хрустящих сапог по лестнице, ведущей в помещения мэрии. Ван Хельсинг повернулся к Лобенхофферу и с осуждением на него посмотрел.
«Прошу прощения, что не мог вам об этом сказать», извинился Лобенхоффер, совершенно неискренне. «Военная тайна».
Лобенхоффер вызвал на встречу руководителей Брашова для того, чтобы, как он сказал, сообщить им нечто очень важное, а затем, когда все собрались, стал трепать всякий вздор и толочь в ступе воду, лившуюся из его пустой болтовни. А тем временем сам раздал сигары, и Ван Хельсинг взял одну из них, хотя и понимал, что Люсиль почувствует позже на нем ее запах и начнет его отчитывать. Приняли немного хереса. Разговор тянулся до тех пор, пока не оборвался, как ириска, вытянувшаяся в слишком тонкую нитку.
И теперь это ожидание закончилось. Чем-то гораздо более серьезным, чем могло бы закончиться это ожидание, подумал Ван Хельсинг с некоторым трепетом.
Новоприбывший офицер СС строевым шагом вошел в мэрию и остановился на секунду в дверях, словно проведя инвентаризацию лиц, находившихся в помещении. Голубыми глазами, лишенными эмоций, он пробежался от одного человека к другому, словно снайпер, ищущий цели.
Капитан Лобенхоффер, поправив мундир, шагнул вперед, вытянулся в струнку по стойке «смирно» и поднял ладонь вверх в сторону майора. Они обменялись приветствиями «Хайль Гитлер»; приветствие майора было гораздо более небрежным.
«Майор Рейкель, очень рад с вами познакомиться. Наслышан о ваших подвигах в Польше».
Тот, которого звали Рейкель, лишь кивнул в ответ. Лобенхоффер продолжал:
«Как вы просили, я собрал здесь все местное руководство. Это мэр Мурешану, отец Петреску и констебль Чиорян».
Рейкель кивнул каждому по очереди. Мэр протянул ему руку, но она была майором проигнорирована, и Мурешану медленно опустил ее и прижал к боку, с таким видом, будто сама эта его конечность с сожалением вздохнула.
Лобенхоффер хлопнул Ван Хельсинга по плечу, добродушно, но с некоторым панибратством.
«А это знаменитый доктор Ван Хельсинг. До войны он создавал здесь университет».
Рейкель осмотрел профессора чуть более тщательно.
«Вы голландец?» Это было скорее утверждение, чем вопрос.
«Да», ответил Ван Хельсинг. «Я женился на местной женщине и здесь обосновался».
«Врач?», спросил Рейкель. «Ваша специализация?»
«У меня есть определенный медицинский опыт за спиной, но в основном в качестве академического интереса. У меня докторские степени в области философии, антропологии, языков и в некоторых других областях. И тем не менее, я оказываю общую клиническую медицинскую помощь местным жителям».
«Образованный человек». Рейкель повернулся к Лобенхофферу. «Капитан, вас переводят, вам приказано отбыть к генералу Шуберту в Одиннадцатую армию».
«В Одиннадцатую…?» Лобенхоффер не смог сдержать своего шока. «Бессарабия… Воевать против Советов…?»
«Да», сказал Рейкель, кивнув головой. «И немедленно».
Лобенхоффер застыл на месте, как вкопанный, просчитывая в уме свое будущее. Цифры оказались не в его пользу.
«Нет нужды мешкать», подтолкнул Рейкель упиравшегося героя поневоле.
«Но разве я вам не нужен… проинформировать вас о регионе, о местных условиях, состоянии дел с нашими операциями против сопротивления, о моем понимании ситуации…» Лобенхоффер плыл против течения, пытаясь ухватиться за какой-нибудь спасательный круг. Но Рейкель оттолкнул его, сбросив его в воду.
«Я уже проинформирован. Я прочитал ваши отчеты. Идите».
Последнее слово было произнесено как самый мягкий и в то же время самый строгий и решительный приказ, с которым когда-либо сталкивался Ван Хельсинг.