Страница 18 из 60
*Одесную – справа, по правую руку (древнерус.), то есть был, что называется, правой рукой.
*Константин Васильев – великий русский художник, всем своим творчеством и всем своим естеством пытавшийся проникнуть в тайну русского характера и русской судьбы. Трагически погиб «на взлёте».
Вид мальчишка имел какой-то несовременный, оттого внушал симпатию, и я, опять же внутренне, поморщился от перспективы говорить ему через период всякие утешительные слова типа «Задатки у вас есть, развивайте… Но пока сыровато… для публикации не дотягивает… но вы учитесь, трудитесь…главное, жизнь познавайте… у вас, молодой человек, всё впереди…» и прочую лебеду, которую приходится произносить по долгу службы редактору отдела культуры городской вечёрки, щадя самолюбие большинства рвущихся в творцы.
Ан нет! Опус у пятнадцатилетнего мальчиша неожиданно оказался вполне крепким по текстуре, неожиданным по фабуле и даже философским по подкладке. Через пару недель рассказ «Древо» выпорхнул в свет, потом я с радостью и гордостью открывателя таланта благословил, слегка подредактировав, ещё несколько его вещей, попутно натаскивая на газетных заметках. Мальчиш поступил на журфак, окончил его, начал работать в газетах… Разных. Затем, в силу рыночных обстоятельств (как и я ранее) и не без моего содействия, оказался на дне профессии – в «Дрим-Диме». Ещё недавно вместе по дну ползали… Не далее как… Ну, ползает теперь без меня.
– Гойда, я что звоню… Ну, то есть… Главное, конечно, узнать, как ты… Но…
– Дружище! – построжел я голосом. – Не мямли, вот сколько тебя учить! Журналист – что?
– Журналист – не беллетрист, мямлить нет времени, «номер» ждёт строчки, – подтянулся мой молодой коллега. – Дело в следующем. Есть тема. Важная. Очень важная! Хотелось бы размять. Не по телефону.
– Вот! Ведь можешь, когда помогут. Дорогу ко мне не забыл? Когда колбаски к мангалу подтаскивать?
– О! Узнаю старшего товарища… – оживился голос в телефоне. – Ну а я к колбаскам твоего любимого тогда куплю.
– Так, стоп, машина. Виски пить нам с тобой теперь не по чину, точнее, не по доходам. У меня их вообще нет, а у тебя пока не… високосные. К тому же в моих домашних закромах добрые настойки ещё не иссякли.
– Понял. Удобно будет, если завтра после работы подъеду?
– Всё. Вношу твоё славное имя в ежедневник.
Ну вот, подытожил я мысленно. С выпивкой всегда так: если захочешь, то всегда повод подвернётся. Змий не дремлет! Стало быть, выпьем. За дружбу и наставничество, за тех, кто высоко несёт в себе человеческие атавизьмы и анахронизьмы. А заодно узнаем, что в иерархии ценностей младого племени стоит на позиции «не просто важно, а очень важно». Насколько я знаю сего молодого человека, не в его натуре бросаться такими словами.
Любопытно-с, судари мои и сударушки, звонок энтот вне плана – или как раз по Плану?
Про деньги. А под шляпкой-то…В 1952 году на британский престол взошла и доныне пребывает там Елизавета II, прославившаяся своими шляпками. А в 1954-м в Канаде выпустили тамошний доллар с её портретом. И – разразился скандал. Кто-то из дотошных нумизматов, изучая монарший портрет под лупой, обнаружил в элегантной причёске молодой королевы… злобную физиономию Сатаны. Те из злополучных банкнот, что не успели попасть в оборот, уничтожили, взамен выпустив скорректированные банкноты. Но вот вопрос: так ли уж случайна любовь английской королевы к шляпкам?
Рубль 4
Век ХХ, на излёте СССР
Механизм по изъятию денег
– Да говорите же, чёрт тебя задери!!! – хрипло, страшно заорала Зимнякова и швырнула трубку на рычаги.
4 руб. 10 коп. Клиент должен нервничать. Но – в меру
Короткие гудки, казалось, не оборвали истерику на другом конце провода, а стали её продолжением, или, если точнее, её конечным аккордом. Табунов слушал эту коду* с каким-то особенным удовольствием. Застывшая в его губах гримаса медленно округлилась в усмешку…
* Кода – последняя, завершающая часть музыкальной пьесы, не принадлежащая к её основной теме (итал.)
Вдруг он спохватился и, воровато оглянувшись, торопливо повесил трубку.
«Отлично, – сказал он себе, выходя из будки таксофона. – Отлично… Как говорится, клиент дошёл до кондиции».
Табунов старался шагать широко и свободно, однако возбуждение мешало этому и держало, и дергало за мышцы ног, рук, обкладывало тело липким холодным гипсом пота. «Чёё-ё-о-рт! – кривился Табунов. – Что же будет, когда ты… Ерунда ведь ещё, а ты уж потеешь и трясёшься, как этот…»
Вот и сквер. Табунов пошарил глазами и, приметив в боковой алее пустую скамью, заторопился к ней. Это было то, что ему требовалось сейчас до зарезу – сесть подальше от людей и крепко подумать. Основательно подумать. Но прежде – прежде, конечно, расслабиться. Расслабиться…
Он сел, вытянул свои длинные ноги, и поглаживая колени ладонями, задумался. Так ли всё идёт, как он задумал? Безусловно. Сегодняшняя истерика Зимняковой – тому доказательство. Такую истерику он готовил долго и методично, он вычерчивал путь к ней аккуратно и неторопливо, постепенно сводя все линии в один простой, и оттого гениальный узел. И вот сегодня чертёж завершён. Правда, пока в лёгких карандашных линиях – ещё можно подтереть, исправить неверный ход. Но откуда ему взяться-то, неверному? Всё ведь просчитано до миллиметра. А может, ошибка как раз в том, что – до миллиметра? Может, до микрона надо? Но разве сегодняшний день – не исчерпывающее доказательство? Он собрал схему – лампочка зажглась. Значит – всё верно? Нет, надо всё просчитать сызнова. Пока в рейсфедер* тушь не набрана. Пока всё ещё исполнено в карандаше.
*Рейсфедер – чертёжный инструмент для проведения линий тушью.
Тьфу, чертовщина какая! Но разве не убеждал он себя десятки раз, что план его безопасен на всех этапах и что даже если… Да, чёрт возьми, да! Если даже на финише всё полетит в тар-тара-ры, даже если рухнет вся конструкция, вся, кроме последнего кирпичика, который будет в данный момент занесён его рукой… Даже и в таком случае он успеет руку отдёрнуть, он останется в безопасности в любом случае. В любом! Не это ли ты твердил себе? Не этим ли руководствовался в своих расчётах?
Табунов зарылся лицом в ладони. Так-так. Оказаться под развалинами собственной конструкции… Нет, не то. Не то его сейчас обеспокоило, хотя с последним кирпичом у него действительно пока есть проблемы. Есть, он их видит… Здесь другое…Вот… вот!! Истерика! Лампочка вспыхнула, вспыхнула, пожалуй, даже слишком ярко – может обжечь! А может и лопнуть! Дотронься до неё – и разлетится вдрызг…
Неожиданная и такая очевидная в своей элементарности догадка подняла Табунова на ноги. Он сделал несколько торопливых шагов по аллее, но опамятовался. Вернулся к скамейке, сел. Голова его снова работала чётко, словно получивший команду компьютер. И моментально пошла информация: ты довёл её до критической точки, ты хотел этого и ты добился своего. Но ты чуть было не сделал грубую ошибку, возможно, даже решающую ошибку. Ты собрался лезть в схему, не отключив её.
Табунов помотал головой. Ай-я-яй, глупо и абсолютно непростительно. Чуть не погубил всё, пижон. Человека, которого ты довёл до белого каления сегодня, нельзя трогать завтра. Да, именно так. Зимняковой надо дать время прийти в себя. Остыть. А уж потом…
И его мысль с новой силой завертелась вокруг мощно поставленной и тщательно отрегулированной оси. Табунов обкатывал возникшую идею, одновременно боясь и желая услышать новый стук, новый сбой в созданном им механизме – механизме, который на 99 процентов существовал пока лишь на чертеже.