Страница 3 из 6
– Пойдём, Анджело… Я придумал тележку, которая…
Галилео пришлось замолчать, потому что в дверях кухни показалась мать. Когда она ушла и мальчик хотел начать вновь свои уговоры, Анджело предупредил его:
– Я больше никогда не пойду с тобой на реку, Галилео. Я не стану с тобой играть. Из-за тебя вечно достаётся. Я вовсе не хочу, чтоб меня так поколотили, как тебя сегодня. Ты открыл окно и ночью лазил в сад, – продолжал наставительно Анджело, энергично дочищая морковь, – а потом ты не запер окно, а в саду кто-то ночевал. Отец говорил: что было бы, если бы влезли в окно воры и обокрали весь дом?
Анджело повторял слова отца. Галилео ничего ему не ответил и всё-таки ушёл на реку. Анджело так с ним и не играл. Правда, среди дня он не выдержал и галопом промчался по берегу около маленьких ворот, ведущих к мельницам, чтобы хоть одним глазком посмотреть на выдумку брата. Но как только Галилео позвал брата, он со всех ног пустился прочь, крича:
– Нет, нет! Ни за что не стану играть с тобой!
Галилео вспылил. Он тряхнул кудрями, показал Анджело кулак и крикнул:
– Трус! Трус! Трус! Ну, попроси меня сделать тебе новую игрушку. Так я тебе тогда и сделаю. И не дам тебе ни кусочка от моего сладкого пирога!
После обеда, в короткий час досуга, синьор Винченцо обыкновенно занимался с Галилео или упражнялся в решении математических задач. Винченцо очень любил математику, но знаком был с этой наукой поверхностно, да и научился ей самоучкой.
В этот день Винченцо выводил на бумаге после обеда какие-то круги и треугольники, вместо того чтобы спросить его урок. У музыканта был вид, как будто его мучила какая-то неотвязная мысль.
– Галилео, – вдруг серьёзно, почти сурово, сказал отец, – мне надо с тобой поговорить. Тебе уже девять лет, тебе уже пора бросить бегать по колено в воде да делать запруды в ручьях. Надо подумать о деле. Правда, мы бедны, но рода мы не простого, и оставаться тебе без всякого образования, как сыну простого рабочего, нельзя. Я сам не могу с тобой заниматься, где мне! Эти проклятые уроки скоро меня совсем доконают… Какая-нибудь капризница платит гроши, да ещё привередничает! Всякой моднице теперь надо уметь играть на лютне, и, пока я их научу сносно играть, они меня вконец изведут и истерзают мне уши! Вот я и не хочу такой же дороги для тебя, мой мальчик, – продолжал синьор Винченцо. – Музыка – дело хорошее, но не отдавай ей всю жизнь. Вот и это, – он показал рукою на бумагу, где начертил математические фигуры, – и это дело хорошее, а посвящать ему жизнь глупо. Пусть занимаются этой наукой богатые люди, которым нечего делать. Эта наука не прокормит. Есть много более прибыльных занятий, вот, например, торговля. А чтобы быть купцом, который возит товар и ведёт дела по всему свету, надо иметь смётку, да ещё кое-что надо знать. Вот и тебе надо поучиться, тогда ты, может, и не будешь голодать, как голодает твой отец…
Синьор Винченцо вздохнул, вспомнив, что сегодня Джулия накормила его пустой похлёбкой, даже без масла.
«Быть купцом, – думал Галилео, – ездить с товарами далеко за море, в чужие страны, увидеть много нового… что ж, пожалуй, это и интересно».
Он не совсем довольным тоном спросил отца:
– Я буду ходить в школу?
Не успел синьор Винченцо ответить, как у ворот послышался обычный стук молотка, и скоро в комнату вошёл человек в чёрном плаще и чёрной шляпе.
– К вашим услугам, благороднейший, достопочтеннейший синьор, – заговорил он, подобострастно раскланиваясь. – Имею честь пожелать доброго здоровья и благоденствия знаменитейшему маэстро Винченцо Галилею… Вы посылали за мной? Покорный слуга вашей милости, учитель риторики, логики, латинской грамматики и других наук, уважаемых в просвещённых странах, Якопо Боргини…
После этой витиеватой речи он искоса бросил взгляд на убогую обстановку комнаты.
– Добро пожаловать, почтеннейший педагог! – отвечал Винченцо и подвинул гостю кресло. – Да сохранит вас святой Иоанн, покровитель Флоренции! А вот и ваш будущий ученик, смею надеяться!
Якопо Боргини, не откладывая дела в долгий ящик, тут же принялся экзаменовать Галилео. Мальчик отвечал бойко, но, как только пробовал рассказать что-нибудь своими словами, учитель его поправлял:
– Ай-ай-ай! Неверно! Оно, положим, суть и одна, да слова не те. Если бы мы смели передавать науку своими словами, то, пожалуй, и в церквах бы каждый стал молиться по-своему, а то для всякого случая жизни есть у святой церкви своя молитва, и Священное Писание пересказывать своими словами – великий грех и невежество. Если в Священном Писании говорится: «И быть по сему» – нельзя сказать: «Быть по сему», опустив «и», или же «По сему и быть»; следовательно, суть меняется, если меняются слова, и ты это хорошенько запомни.
Затем пошли переговоры о плате. Торговались долго. Отец ставил ребром последний грош и чуть не плача просил учителя спустить, а учитель оскорблялся. Он то и дело повторял:
– Ведь вы подумайте: риторика, логика, латинская грамматика… А моя опытность? С мальчиком будет много возни, это сразу видно: он упрям – это видно по цвету волос; он всё путает – путает Священное Писание, бог ты мой!
Винченцо молчал, задыхаясь от изнеможения, и обливался потом. Наконец он махнул рукой и решил ещё немного прибавить Боргини за опытность. Ударили по рукам. Учитель церемонно раскланялся и вышел.
– О, мой Галилео! – простонал Винченцо, как только дверь затворилась за тщедушной фигуркой учителя, – теперь ты видишь, чего мне стоит твоё образование, и ты должен хорошо учиться, чтобы не быть таким бедняком, как твой отец!
Занятия Галилео в школе Боргини пошли со следующего утра. Каждый день бегал он в школу с книжками в кожаной сумочке. Каждый день выслушивал он наставления учителя, одно тоскливее другого. Школьная мудрость давалась Галилео не даром, хотя синьор Боргини был, пожалуй, добрее многих учителей того времени и сравнительно не так часто пускал в дело палку. Но уроки его были просто невыносимы. Почтенный педагог учил Галилео мёртвой риторике, логике, греческому языку, сухой церковной латыни. О математике или о естественных науках не имели понятия в школе Боргини, и вряд ли сам синьор учитель мог ответить на занимавшие Галилео вопросы о явлениях природы.
И Галилео, ум которого вечно работал, принялся самостоятельно за изучение греческих и латинских классиков. Ему помог в этих занятиях один монах, у которого он бывал. Скоро Галилео приобрёл обширные и основательные сведения в древней и новой литературе. Под влиянием этого изучения образовался впоследствии тот увлекательный язык, которым говорил и писал Галилео Галилей. Часто ночью отец заставал его за чтением Ариосто, поэму которого «Неистовый Роланд» Галилео скоро знал наизусть. Углублённый в чтение, Галилео не слышал шагов отца, и синьор Винченцо тушил его масляную лампу, отчасти из экономии, отчасти из жалости к сыну. Ариосто на всю жизнь остался любимым поэтом Галилео Галилея.
Была, впрочем, у Галилео и другая страсть – страсть к искусству живописи и ваяния. Флоренция – город искусства, родина великих художников, бессмертных произведений резца и кисти. Много славных имён насчитывает история Флоренции: Джотто, Мазаччо, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль, Сандро Боттичелли и сколько ещё других, подаривших городу чудные статуи или картины! Здесь почти каждое здание носит на себе печать гения. На улицах, в нишах домов, в храмах, на площадях – всюду создания бессмертного искусства. И Галилео каждый день, направляясь в школу, проходил между ними, и взгляд его не мог оторваться от гармоничных форм… И мало-помалу в нём проснулась душа истого флорентинца, чутко, восторженно отзывавшаяся на творения художников…
Галилео брался за карандаш и кисть, изучал, лихорадочно набрасывал, чертил, доходя до истины и высшей красоты ощупью, самоучкой. А потом он стал бегать в мастерские художников. Здесь Галилео слушал и поучался, правда, урывками, но зато как прилежно, с какой страстью!