Колючий Путь

Теперь всё это позади.

Эхо слов Глашатая угасло, и среди белоснежных колонн внутреннего двора Обители стало тихо. Я молча поклонился Наставнику и Архонтам, развернулся и покинул оазис, так долго бывший моим домом. Передо мной лежал старый горный хребет, уже многие века постепенно врастающий в пустыню. Древние горы помнили зарождение Империи, времена, когда неистовые маги перекраивали лицо мира, приводя к покорности стихии и варварские племена.

Много дней я провёл в одинокой пещере. Солнце поднималось из-за красных барханов вставало и садилось в алый песок, ветер осторожно крался среди багряных скал, редкие прожилки кварца змеились по карминным стенам моего обиталища.

Строгой аскезой и чистотой намерения привлёк внимание богов. Я был рассмотрен, взвешен и оценён. То был день великой радости: я получил право пройти по храмовому Лабиринту.

Это право получает далеко не каждый. Большинство жрецов родились, умерли, снова родились и снова умерли, так и не дождавшись Глашатая. Из призванных строгий многомесячный пост выдерживают почти все, но выстоять под взглядом Высших сил могут лишь единицы. Остальные сходят с ума и кончают с собой здесь же, среди багровых скал.

Возможность стать высшим магом – и награда, и проклятие. Высшие выпадают из Великого Колеса жизни. Им открыты самые глубокие тайны мироздания, они – те, на ком стоит Империя, они могут жить вечно, но… они всегда уходят. Исчезают. Почему, зачем, смогут, захотят ли вернуться? Неизвестно. Тот, кто зачерпнул из чаши высшей мудрости, перестаёт быть человеком.

По возвращении ночь в Обители я посвятил глубокой медитации. Следующим утром, затемно, когда дыхание южного ветра ещё не коснулось песка, я покинул свою келью. После краткого ритуала очищения, ученики облачили меня в рясу из дерюги, завязали глаза и накинули капюшон. Потом меня передали старшим жрецам. Они отвели меня в подвал храма, поставили на плиточную дорожку в колоннаде и отступили в сторону.

Мы больше не увидимся: чем бы ни закончилось испытание, прежний я прекратил своё существование. Всё, что у меня осталось – чётки. Пальцы привычно перекидывают бусины.

Шаг, другой, третий. Мелкие камни сменяют плитку. Колоннада кончилась. Главное держать ритм шагов, не сбиваться и не останавливаться. В Испытании важна каждая мелочь. Путь долго вёл влево и вниз. Виток за витком. Иногда снизу доносился шум воды, иногда ступни обжигал огонь. Я шёл и шёл вперёд. Осязание и слух вели меня.

Наконец дорога кончилась, и вот я стою здесь. Безгласый, глухой и слепой, неспособный ощутить даже собственные ступни. Темнота и тишина поглощают меня, но останавливаться нельзя. Остановка или заминка будут означать неминуемую смерть, может быть физическую, а может быть ментальную или духовную. Воспоминания возникают перед внутренним взором, лица друзей и родственников просят, требуют остановиться, повернуть назад, хотя бы остановиться и задуматься, куда я иду. Но мне нечем думать, как нечем идти, эти лица не властны надо мной, потому что я – это дух, чистое стремление, бестелесный и бездумный, ведомый лишь собственным стремлением.

Вдалеке мерцает огонёк. Это – моя цель, моё скрытое Я, вход в истинный Лабиринт. Волна страха поднимается из глубин сознания, поднимая со дна души мутную взвесь первобытных эмоций. Ночным волком подкрадывается паника. Что я делаю?! Назад, быстрее, надо это всё прекратить пока не поздно!

Далеко внизу протяжно кричит птица. Вторая отвечает ей сверху. Вернувшееся эхо вновь мечется от стены к стене. Я беру себя в руки, шаг за шагом восстанавливаю контроль и трансформирую страх в силу. Эхо пытается отвлечь, дезориентировать, сбить с толку. Но сбивать уже некого и не с чего. Огонёк всё ярче и ближе.

Глаза распахиваются. Здесь, посреди огромной пещеры похожей на тронный зал, на каменном возвышении ярким бело-голубым пламенем полыхают два огромных сталактита. Врата – меж ними.

Мне больше не нужно тело. Я шагаю вперёд. За спиной шорох – ряса оседает на пол.

Сознание тоже не нужно. Оно гаснет как лампада, в которой кончилось масло.

Больше нет никакого Я.

Есть чёрная точка в бесконечной белизне.

Лабиринт. Он прост и ясен, он сияет и радуется, зовёт нетерпеливо.

Вперёд!

Первый виток. Точка – я? Я – точка?

Второй виток. Я – точка – расту, вижу и познаю, чувствую границу, то, где кончаюсь Я и начинается Белизна. Я – круг.

Третий виток. Я – круг – осознаю ближнее и дальнее, явное и скрытое. Понимаю и пробую, тащу себя во все направления. Я – шар.

Центр. Я – шар – наполняюсь Светом, сливаюсь с ним, наполняясь Белизной.

Крылья (у меня есть крылья?) трепещут. Поднимают меня (кого – меня?) обнажённого, ничего не понимающего, вверх, вверх, вверх, по узкому солнечному лучу…

…На вершине меня ждут. На тесной, продуваемой всеми ветрами площадке дежурят младшие ученики. Один из них бросается разжигать сигнальный костёр, а другой подскакивает ко мне и накидывает на плечи плащ. Я благодарно киваю. У Света нет потребности в одежде, но традиции есть традиции.

Ритуал совершён, пора отправляться. Делаю шаг с обрыва, с наслаждением ловлю крыльями восходящий поток. Испытание позади, прежний я позади, прежний мир позади.

Впереди только Путь.

Третья глава

Дикобраз вздрогнул и захлопал полусонными глазами. Опять задрых в метро. Да что за твою мать, сколько раз зарекался! Что ни сон, то хрен пойми что. А потом ещё хуже, чем с похмелья. Словно муравьи под черепом и видно всякое. Что-то пропадает, что-то появляется, свет опять же разноцветный. Бррр.

И вот опять. На пару минут глаза прикрыл, и нате. «Расскажу Вере, посмеёмся» – мелькнула неуверенная мысль. Мелькнула и тут же пропала. Внутреннее чутьё настойчиво твердило, что об этом сне рассказывать никому нельзя. Почему? А похер, один хрен скоро помирать. Надо только решить, как.

Женский голос объявил остановку Дикобраза. Он помотал головой и встал. Вонючая куча на противоположном сиденьи пошевелилась и бормотнула что-то матерное. Дикобраз криво улыбнулся, вышел из поезда и двинулся к эскалатору.

Может, прыгнуть из окна? А что, вариант. Этаж подходящий. И помешать никто не сможет. Решено. Надо только придумать текст предсмертной записки. Или посмертной? Записку-то прочтут уже потом. Но с другой стороны, писать-то её при жизни надо. Делааа. И что писать? «В моей смерти прошу винить Веру Ф.»? Тупо, да и вдруг у Веры проблемы какие-то будут, нехорошо.

Город кутался в жёлто-рыжий плащ, пахнущий дымом и влажной листвой. Чистая бутафория: скоро плащ разъедется под затяжными холодными дождями, и окажется, что под ним только голые чёрные ветви и холодные лужи. Загадочно шуршащий под ногами ковёр из листвы тоже обманка, его побуревшие остатки разнесёт предзимний ветер. Он же притащит низкие серые тучи, задёрнет ими как тяжёлыми шторами осеннюю синеву и редкие строчки перистых облаков на ней.

Дикобраз шагал меж панельных пятиэтажек, почти не глядя по сторонам. Недавнее видение никак не желало переходить в разряд полузабытых снов. Меж пальцев ног снова оказывались мелкие камушки, нестерпимо хотелось снять берцы и вытряхнуть их. А ещё хотелось взлететь. Помогало только тщательное изучение трещин на асфальте.

Район был незнакомый, и поэтому Дикобраз немного удивился, когда обнаружил себя перед лестницей, ведущей в полуподвальный бар. Вроде, пришёл. Изнутри доносились приглушённые барабаны. Точно – пришёл.

Дикобраз выудил из кармана джинсов чёрный кирпичик телефона и нажал кнопку с решёткой. Небольшой экран чуда японской техники засветился. Похоже, времени ещё вагон. Молодой человек прикурил и с наслаждением затянулся смесью табака и терпкого осеннего воздуха. Дым привычно продрал горло и лёгкие, немного прочистил мозги. Закатные лучи осеннего солнца как сквозь аквариумную воду проходили через кленовую листву. Думать о записке не хотелось, в голову лезли вариации шутки про хомячка, лошадь и каплю никотина.