Сын Ветра

– О том, что вокруг – вторичный эффект Вейса. А нашу, привычную реальность от нас отсекло.

– Что отсекло?

– Не что, а кто, кавалер Сандерсон. Вы кавалер или уже барон?

– Кавалер, – Гюнтер зарделся.

– Это я её отсекла, кавалер. Иначе мы бы все погибли. Впрочем, тогда я не вполне понимала, что делаю. Просто очень жить хотелось… Вы пришли за нами?

Ну конечно! Они тут целую вечность лет ждали, что за ними придут! Взломают Саркофаг, вытащат, вернут домой… Уже и надеяться перестали, и вдруг появляемся мы – посланцы из внешнего мира!

– Мне очень жаль, госпожа Ван Фрассен.

– Регина. Просто Регина, без госпожи.

– Мне очень жаль, Регина. Мы всего лишь беглецы. Мы здесь случайно, – Гюнтеру больно было произносить эти слова. – Ох, простите! Я не представил моих спутников.

Этикет, думал он, знакомя доктора с сыном и брамайном. Нормы приличия. Я цепляюсь за них, как за последнюю ниточку, что связывает меня с привычной жизнью. Хрупкая опора, но уж какая есть.

– Артур Зоммерфельд, – представила доктор человека-из-огня, когда пришёл её черед проявить вежливость. – Мой сын.

– Зоммерфельд?

– У него фамилия отца. Артур, он некоторым образом джинн. Вы только не удивляйтесь, хорошо? Здесь происходит много необычного.

Артур к тому времени окончательно перестал полыхать. Лишь под кожей кое-где рдел жар, подобно углям под слоем пепла. Ровесник кавалера Сандерсона, атлетически сложённый – Гюнтер ощутил укол зависти – Артур был полностью обнажён и нисколько этого не стеснялся. Смотрел он на Натху, и только на Натху, словно они остались вдвоём на целой планете. Натху отвечал джинну таким же мрачным взглядом.

– Я не удивляюсь.

Гюнтер запоздало осознал, что не соврал ни на йоту. Похоже, лимит удивления был исчерпан.

– Фрида, моя химера.

Фрида сменила ипостась на козью, но при этом продолжала по-кошачьи тереться о ноги хозяйки. Пришельцы химеру не интересовали.

– Беглецы? – доктор Ван Фрассен нервно сжала флейту. – Я не стану спрашивать, от кого вы бежите. Меня больше интересует, как вы сюда попали?

– В целом, из космоса. Мы двигались под шелухой. Извините, я сам всё это плохо понимаю.

– Из космоса?

В отличие от Гюнтера, доктор ещё сохранила способность удивляться.

– Да. То, как вы нас видите – это, в сущности, наши волновые тела. Понимаете, мой сын некоторым образом антис.

– Антис? Сегодня день сюрпризов!

– Я, мой сын и этот брамайн… Мы некоторым образом, – чудно́й оборот привязался накрепко, – коллант, коллективный антис. А может, просто коллектив из трех антисов, мы ещё не проверяли.

– Коллектив, значит. А эти тоже с вами? В коллективе?

Госпожа Ван Фрассен указала на криптидов. Стая опасливо жалась позади Натху.

– Криптиды?

– Как вы их назвали?

– Криптиды. Флуктуации континуума, если не ошибаюсь, первого класса. Хищные, но симпатичные. Вы не волнуйтесь…

Флейтистка улыбнулась:

– Я не волнуюсь. Вы тоже мне симпатичны, Гюнтер. Вы так мило вешаете лапшу на уши! Антисы? У нас, техноложцев, не рождаются антисы. Кстати, флуктуации не могут спускаться на планеты. Прочесть вам курс начальной космобестиологии?

Я ей завидую, подумал Гюнтер. Для неё всё разложено по полочкам: могут, не могут.

– Да, вы правы, – он шагнул к женщине. – Мы невозможны. А отсечь физическую реальность от галлюцинаторного комплекса – возможно? Одним ментальным усилием, а?!

– Уели, – честно призналась флейтистка. – Тут вы меня уели, кавалер, спору нет. Значит, флуктуации? Вы уверены?

– Абсолютно!

Госпожа Ван Фрассен зашлась хохотом.

– Флуктуации! – с трудом выговорила она между приступами смеха. – А мы-то, мы, дураки дурацкие… Мы же их едим!

III. Ларгитас

– О чем я думаю? – спросил Фрейрен.

Линда пожала плечами:

– О том, что я говорю правду? Это было бы лучшим вариантом.

Без труда, в течение доли секунды, она могла бы узнать, о чём думает Зигмунд Фрейрен, начальник отдела внутренних расследований службы Т-безопасности. Могла бы, несмотря на блокаду, защищавшую рассудок Фрейрена. Как ментал, Линда Рюйсдал была вдесятеро сильнее любого начальства. Черт возьми, она была сильнее еще тогда, когда мелкой соплюшкой училась в интернате, а Фрейрен ходил в старших инспекторах, не претендуя на высокие посты. В те годы его главной обязанностью было изъятие детей-телепатов из семей, а также давление на родителей, оказывавших безрассудное сопротивление.

Чтение мыслей руководства? Без разрешения, оформленного надлежащим образом?! В Т-безопасности это деяние квалифицировалось как уголовное преступление с отягчающими обстоятельствами. Рискни Линда, соверши роковую ошибку, и ей было бы гарантировано пожизненное заключение в спецтюрьме для узников, обладающих ментальными способностями. Трехразовое полноценное питание, спортзал, видеотека, прогулки, камера-одиночка (ионный душ, санутилизатор, средства гигиены) – и, вишенкой на торте, ежедневные инъекции «Нейрама плюс». Кси-контроллер двенадцатого поколения применяли к телепатам-преступникам сразу же по вынесении приговора. «Нейрам» подавлял кси-ритмы мозга, ослабляя ментальную деятельность до безопасного минимума. У телепатически одарённых детей, не прошедших курс социализации, он снижал шанс воздействовать на окружающих – в шутку или всерьёз, неважно. Сроки приёма «Нейрама» рассчитывались интернатскими медиками для каждого пациента индивидуально, иначе ребёнок рисковал впасть в каталепсию. Взрослым, если речь шла о Т-преступниках, срок ограничивали только сроком пребывания за решёткой. Препарат с отметкой «плюс» не имел побочных действий в виде каталепсии. Инструкция утверждала: безопасен для постоянного применения. Тот факт, что двадцать восемь процентов заключенных, ходивших под «Нейрамом плюс», лишались рассудка уже в первый год заключения, а ещё девять процентов находили способы покончить с собой, списывался на конфликт тюремных реалий с хрупкой психикой менталов.

– Вы мне не верите? – спросила Линда.

Фрейрен отмахнулся:

– Верю. Вам я верю целиком и полностью. Но я человек, и вы человек. Людям свойственно ошибаться, впадать в крайности, принимать желаемое за действительное. Обвинение, выдвинутое вами против господина Бреслау, слишком серьёзно, чтобы мы удовлетворились слепой верой.

– Чего вы хотите?

– Сбросьте мне вашу энграмму. Я сам ознакомлюсь с воспоминанием.

– Вы даете разрешение на контакт наших разумов?

– Даю.

Огромная рука потянулась к сенсорной панели. Палец лег на красный огонёк. Красный сменился зелёным, но этим панель не удовольствовалась – из нее выдвинулась мини-камера на гибком стебельке-манипуляторе. Лицо Фрейрена, круглое как луна, отсняли в шести различных ракурсах, после чего камера убралась в гнездо.

Прозвучал зуммер: разрешение зафиксировано.

– Ну? – нетерпеливо буркнул Фрейрен.

Сформировав чувственный образ, Лина отпасовала его начальству.

На полу вздувается глянцевый волдырь, вздувается и лопается.

– Натху, стой! – кричит кавалер Сандерсон. – Назад!

Из пузыря наружу прыгает мальчик. Отца мальчик не слушает.

Не слушается.

– Вернись в детскую!

Понял, вопит Натху во во всю мощь своего разума. Понял! Не боюсь!

– Натху! Вон отсюда!

– Ну, допустим, – пробормотал Фрейрен. – Смотрим дальше.

– Этого вам мало?!

– Мало.

Давит, отметила Линда. Как всегда. Он иначе не умеет.

Давить Фрейрену было чем – его габариты приводили неискушенного зрителя в трепет. Свитер из серой шерсти с красными оленями, который связала ему Линда на позапрошлый день рождения, туго обтягивал тушу гиппопотама. Под свитером Фрейрен скрывал пояс с антигравитационными поплавками – иначе он не сумел бы сделать и шага. Согласно распоряжениям медиков, пояс облегчал вес Фрейрена на треть, чтобы мышцы – а главное, сердце! – окончательно не отвыкли справляться с нагрузкой. Оставшихся двух третей хватало, чтобы Фрейрен начинал пыхтеть, пройдя от стола к двери.