Сын Ветра

– Я не понял…

– И не надо. Действуйте!

Взмахом руки махараджа завершил аудиенцию.

Стараясь не кряхтеть, Бхимасена встал и попятился к выходу. Генеральская спина была мокрой от пота. Слоны откладывались, но вряд ли надолго.

II. Саркофаг

– Извините, вы модификант?

– Нет, я под шелухой.

Разговор напоминал беседу умалишённых. Человек, задавший вопрос – жилистый, загорелый мужчина – изобразил лицом удивление. Мимике ларгитасского посла позавидовал бы иной актёр. Не знай Гюнтер, сколько лет Николасу Зоммерфельду, он с равным успехом мог бы дать ему и шестьдесят, и все семьдесят пять – в зависимости от выражения лица и угла освещения.

Ровесник своей жены, доктора Ван Фрассен, Зоммерфельд в этом году отметил пятьдесят седьмой день рождения. Чепуха по меркам Ойкумены, в особенности – Ларгитаса, но выглядел посол скверно. Кожа обветрилась, покрылась морщинами, худоба граничит с измождением. Шаровары зелёного шёлка, рубаха подпоясана кушаком, жилет с вышивкой, колпак с меховой оторочкой – при сабле и кинжале, Зоммерфельд походил не на дипломата высокого ранга, а на бандита из костюмного исторического фильма.

Левую руку, затянутую в перчатку из тонкой кожи, он держал скованно. Повреждение нерва? Тогда зачем ему и сабля, и кинжал?

– Под шелухой? Что вы имеете в виду?

– Я – ментал. Эмпакт. Это значит…

– Эмпат активный. Я знаю, что это значит. Моя жена – ментал. Универсал высшей квалификации.

– Да, конечно. Я – кавалер пси-медицины.

– Диссертация?

– Готовлю баронскую…

Напротив стояло высокое зеркало в резной раме: золочёные переплетения листьев и виноградных лоз. Гюнтер взглянул на себя и чуть язык не проглотил. В зеркале отражался кавалер пси-медицины, гражданин просвещённого Ларгитаса: рогатый, мохноногий, парнокопытный. Козёл козлом. Кем еще мог счесть его посол, кроме как модификантом?

– Увы, – Гюнтер развел руками. Уши полыхали двумя кострами. – Таков мой облик в галлюцинаторном комплексе, он же вторичный эффект…

– Спасибо, я в курсе.

– Короче, в нём я сейчас и нахожусь. Собственно, мы все в нём находимся.

– В вашем галлюцинаторном комплексе?

– Не в моём! – подступило раздражение. Гюнтер еле сдержался, чтобы не нахамить послу. – В нашем общем. На изнанке бытия, если угодно. Разве госпожа Ван Фрассен вам не говорила?

Посол кивнул:

– Говорила. Но это всего лишь её гипотеза.

– Считайте, что гипотеза госпожи Ван Фрассен полностью подтвердилась.

– И как же тогда выглядит…

Зоммерфельд на миг замялся, подбирая слова:

– Как выглядит в обычной реальности он?

Посол указал на подпиравшего стену мрачного Натху. Макушка юного антиса на восемь сантиметров не доставала до потолка комнаты. Булава занимала весь угол целиком.

– В обычной реальности он мальчик четырёх лет.

В путаницу с возрастом сына Гюнтер решил не вдаваться. Зоммерфельд всё равно ему не верил, так какая разница?

– А он?

Указать на брамайна, невозмутимо восседавшего в углу, посол не решился. Лишь красноречиво посмотрел в его сторону.

– Мудрые разговаривают без посредников, – сообщил Горакша-натх, делая вид, что не имеет в виду никого конкретно. – На другой грани вселенской иллюзии мой облик не слишком отличается от здешнего. Разумеется, я не ношу на поясе кобру, а на плечах – шкуру. Но в целом…

Кобра зашипела на посла: чего уставился? Аскетов не видел?

– Но почему тогда все мы, – шипение кобры Зоммерфельд проигнорировал, – я, моя жена, сотрудники посольства, местные… Почему мы выглядим как обычно? Если мы находимся в галлюцинаторном комплексе, как вы утверждаете?

Гюнтер вздохнул:

– Это долгая история, господин посол. Объяснения потребуют времени. Желаете, чтобы я всё рассказал вам прямо сейчас? Или подождем, когда соберутся все?

– Вы правы, не стоит повторяться. Подождём остальных. А сейчас извините, вынужден вас оставить. У меня есть обязанности. Пожалуйста, не покидайте этой комнаты до моего возвращения.

– Мы под арестом?

– Ни в коем случае. Это моя просьба, и она касается вашей безопасности. Дверь не заперта, ваша свобода при вас. Еду вам принесут сюда. Санузел за той дверью.

Посол вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Щелчка не последовало: похоже, гостей и правда не заперли. Гюнтер откинулся на спинку продавленного кресла. Кресло встало на задние ножки, молодой человек чуть не упал на спину. Восстановив равновесие, он обвёл взглядом комнату. И это – посольство Ларгитаса, богатого и просвещённого? Драпировка стен – варварская роскошь! – выцвела, полиняла, а кое-где и протёрлась. Кресла знавали лучшие времена. Дверь скрипит. Ни визор-центра, ни узла связи, ни пультов управления светом, климатизатором, прозрачностью окон. Может, это они туземцев берегут, а? От цивилизационного шока?!

О цивилизационном шоке Гюнтер читал. Хорошо, туземцы. Но ведь в здании живут ларгитасцы! В запустении, упадке! От Ойкумены их отрезали, куча времени прошла, но порядок-то поддерживать можно? Аккуратист от природы, кавалер Сандерсон отказывался принять такое положение вещей.

– Хватики. Их хотят съесть?

После драки, закончившейся знакомством, Натху впервые подал голос. В голосе мальчика звучало беспокойство. Гюнтер расслышал и угрозу: «Пусть только попробуют!»

– Что за ерунда? – изумился Гюнтер. – Никто не станет есть твоих хватиков!

Натху промолчал, но было видно: мальчик не слишком доверяет гарантиям отца. Потянувшись и хрустнув могучими плечами, он направился к окну. Сгорбился, опёрся о подоконник. Кресло жалобно застонало, когда Гюнтер выбрался из него и встал рядом с сыном. Кончики рогов едва доставали до плеча Натху.

Растут дети, да.

С той стороны окна на кавалера Сандерсона смотрел город. Здания, украшенные резьбой и барельефами. Плоские крыши. Ажурные арки мостов. Выветрившиеся скульптуры: львы держали в пасти человеческие головы, кони пытались взлететь. Далёкие башни, купола: храмы? дворцы? Фонтан на площади не работал. Всё, как и посольство, носило на себе следы упадка и запустения, всё было изгрызено зубами разрухи. Обшарпанные стены, штукатурка местами обвалилась, часть барельефов сколота. Мутные бельма давно не мытых окон. Гниёт палая листва. Ветер гонит по брусчатке грязные обрывки. Кожа? бумага? ткань? Людей не было, а те, что изредка появлялись, спешили шмыгнуть в какой-нибудь переулок. Гюнтер толком не успевал их рассмотреть.

Госпожа Ван Фрассен, мысленно воззвал Гюнтер. Что здесь у вас происходит? Он смотрел из окна на город, пыльный и безрадостный, а видел пустыню, руины, химеру с тремя телами. Видел огненного человека и женщину с флейтой.

– Гюнтер Сандерсон? Это действительно вы?

Со второй попытки Регине Ван Фрассен удалось подобрать флейту. Женщина сжала её в руках так, словно это было последнее сокровище, которое у неё собирались отнять.

– Да, госпожа Ван Фрассен. Извините, я сегодня плохо выгляжу.

Губы женщины тронула улыбка: сухая, нервная. Время, проведенное под Саркофагом, не пощадило Регину. Гюнтер помнил её по той последней встрече, да ещё по снимкам, которые, бывало, разглядывал, мучаясь бессонницей, не в силах избавиться от нервного напряжения после рабочего дня. Да, она должна была постареть за эти годы, но не так же! Тонкие руки флейтистки загрубели под солнцем неприветливого мира. Лицо изрезали морщинки – мелкие, как следы песчаных бурь на выветренном камне. Некогда каштановые, а ныне пепельные волосы были коротко острижены и убраны под круглую, расшитую бисером шапочку. Длинный, до колен, жакет блестел тёмным малахитом. Лиловые мужские шаровары заправлены в сапоги из мягкой кожи. На поясе – длинный прямой кинжал в ножнах, украшенных серебром.

– Значит, я всё-таки была права!

– Простите, вы о чём?

Это сон, сказал себе Гюнтер. Я стою под Саркофагом, в яйце, которое двадцать лет били-били, не разбили. Стою в компании сына-антиса, террориста-брамайна и стаи криптидов. Беседую с доктором Ван Фрассен, мир её энергичному праху.