Страница 25 из 32
XXНо русской цвет литературыОнегин здесь сильней любил.В ней не было PR-халтуры,Что школьный произвол растил.Ему сюжеты тут встречались,Что разуму не покорялись.Мысль цепенела, и едваОн к ней подыскивал слова.Какую бы ни брал он книжку —Лескова праздные сказанья,Набокова иносказанья,Толстого (графа чтил он слишком) —Любая, в душу опыт влив,Имела стиль свой и мотив.XXIКуприн, Островский, Чехов, Бунин,Аксаков, Гоголь… Всех назватьВозможно ль? Да и вряд ли будемИх статусы с тобой сверять.Замечу только, что Евгений —Беглец и враг богемных мнений —Лишь прозаический настройВоспитывал весь год второйСолдатской службы. Быть поэтомНе мнил, чураясь рифм чужих,Врубаясь только в белый стих.Да в вирши, что прочел за лето.Поэзию хоть почитал,Но муз ее к себе не звал.XXIIРаз пять он за нее все ж брался,Но не найдя в ней ничегоПолезного, опять осталсяПри мнении своем: чегоМне средь юды попсовой рыться —Ночами только станет снится.К тому ж все эти чудакиОт оборонки далеки.Грустишь, Есенина читая:Зачем с деревни тяжкий возОн в революцию повез,Себя большевиком считая,И средь поэтов – голь, в «кипении веселом»,Хотел, задрав штаны, бежать за комсомолом?XXIIIВ строю поэзия, возможно,Была излишня. Но Ремарк,Солдатским духом с Женей схожий,Был взят на ложе. Затем в паркАвтомобильный шел солдатик,Чтобы почистить автоматик,Устав СА перечитать,И разводному в ухо дать.Упомянул я выше «ложе» —То, братцы, был простой матрац,Который (ну вообще – абзац!)Здесь по уставу был положен.Когда ж Ремарк надоедал,«Старик и море» он читал.XXIVТак наш Онегин набиралсяПолезных знаний. В мира сутьВникал. Он, видно, взялсяЗа ум серьезно. Отдохнуть,Закончив службу, не хотелось.Мысль сдвинулась и завертелась.Лишь ночью вспоминал свой дом,Но грусть-печаль не жгла при том.Потом вдруг стал учить английский,Затем – читать про Древний РимИ страстно восхищаться им,И Ливий Тит ему стал близким.А что Светоний и Тацит?Их Женя одолел и чтит.XXVОтбой! В казарму тишь заходит,Солдатики уставно спят.Лишь Женя что-то переводитИз Вальтер Скотта невпопад.Без офицерских указанийСловам английским шьет название,Подрагивая каждый разОт слова vulgar – вот где класс!(Вся наша жизнь, друг, в переводахПо должностям ли – городам,По связям, чувствам и друзьям.Шишков ли, чин иной – в угодуИм не скули: «Прости! Прости!»Что есть – готов перевести!)XXVIВот так, любезный мой читатель,Себя Онегин «обучил».Но, сотен книжек пожиратель,Он к жизни не готов все ж был.Не думай, друг мой, что ЕвгенийКак раб пахал без воскресений:Дежурство мог он пропустить,Со взводным власть он мог вкусить,Над черпаком поиздеватьсяИ под гитару песню спеть,И средь дедов друзей иметь…Но в книжной страсти сознаватьсяМог одному. Тот верный другПришелся по душе не вдруг.XXVIIТащили вместе они каменьАрмейской службы с первых дней,На нарах парой меж дедамиВ казарме мерзли без вестейСтоличных, шедших от любимых,Где отчий дом и все, что чтим мы.Вдвоем частенько шли в наряд,Друг друга называли «брат»,Ходили в будни в самоволку,Сердца их бились дружно, сбойБыл и не мыслим. Меж собойОни делили все до корки,И были оба из Москвы —Земели. (Вновь жаргон – Увы!)XXVIIIВ армейской службе друг-земеляПриносит радость. Если ж онПреследует такие ж целиКак ты, и, если он рожденС похожей на твою душою,К тому же и судьбой лихоюБыл из столицы занесенСюда, как ты, мой друг, то он,Естественно, всех прочих выше,Роднее будет для тебя.Второе ego полюбя,Ты будешь с ним прочней и ближеЗдесь связан. Пролетят года,Но память в сердце – навсегда!XXIXВладимир Ленский (звали друга)Был к армии уже женат,И проводить часы досугаС женой – как говорил мне – рад.Ее оставить на два годаОн не желал, но знал: природаИспортит вряд ли нежный вид.Она ему не изменитИ обязательно дождется,Любима им, любя его,И больше – верил – никого.Он знал, что трудно ей придется,Но сердце раз ему отдав,Приманки ветреных забав