Страница 18 из 60
Шагаем прямо к ракете. Остановились. C, наклонив голову, стряхивает меня наземь.
— Прощай, — говорит он.
— Прощай, — вторят A и B.
Не понимаю. Смотрю в недоумении на квадратные, ничего не выражающие лица, на матовые, алые от солнца глаза.
— Вы что? Отпускаете меня?
— Знать — хорошо, узнавать — лучше, — говорит B. — От тебя мы узнали, что за горизонтом страна Иначе. Кто уходит на восток, приходит с запада. Твой мир полон неожиданных открытий, он интереснее аксиом. Ты не подрываешь знания, ты их продолжаешь и множишь. Аксиом ошибается. Ошибаться — плохо. Если посылка неверна, неверен и вывод. Мы решили, что тебя не надо размонтировать.
Один прыжок — и я у ракеты. Вцепился в поручни.
— Ребята, спасибо. Ребята, прощайте… А вас не размонтируют? (Последний укол совести.)
— Мы приняли меры. Когда ты читал, мы транслировали твой отчет по радио. Все восьминулевые за нас.
— Прощайте, прощайте, дорогие, — взбираюсь по лестнице к шлюзу, набираю номер на замке…
— Прощай! — кричат автоматы. — Узнавать — хорошо. Рассуждать — лучше.
Дверь тамбура зияет за спиной. Спасен я, спасен! Поворачиваюсь в последний раз, чтобы глянуть на опасную Эароп.
— Счастливого пути, рассуждающий! — кричат машины. — Много нулей тебе. Дважды два — четыре.
— Около четырех! — поправляю я.
И друзья мои металлические повторяют торжественно:
— Дважды два — около четырех! Около!
Из космического блокнота
Не могу удержаться от невинной мести. Диктую Гилику отчет о приключениях на планете Аксиома Великого и после каждого эпизода добавляю:
— Вот они, твои хваленые машины! Безукоризненная логика, трудолюбие, неутомимость. А в результате что?
— Это устаревшие модели, — оправдывается Гилик. — Забракованная конструкция «Дважды два». Механические питекантропы.
— Уверяю тебя: машины как машины. Связь, обратная связь, память оперативная, память долговременная, вводы, выводы, все как у тебя. Типичные машины.
— Смотря какие машины! — вырывается у него.
— То-то! «Смотря какие»! И люди смотря какие, смотря где, смотря в чем. И логика смотря какая. Смотреть надо, дорогой мой рубидиевоглазый, смотреть и думать, не только высчитывать.
Граве я тоже поддразниваю легонько: «Какие же вы хозяева вселенной? В своем собственном шаровом потеряли единственного человека. Месяц искали, не могли найти».
Он объясняет волнуясь. До сих пор принимает близко к сердцу мое исчезновение. От волнения у него трясутся дряблые щеки (при анаподировании, конечно). Говорит: искали, старались. Говорит: неудачное стечение обстоятельств — как раз в этот день потерпела аварию и упала в океан Эалинлин некая ракета. Думали, что моя. Пока нашли, пока извлекли, пока убедились, что моего трупа нет поблизости… К тому же, выбирая маршрут, я трогал пальцами кнопки Чбуси и Чгедегда… Меня начали искать на всех станциях на букву Ч.
— Мы никак не могли представить себе, что ты изберешь такую невыразительную цель. Для тебя разработана предельно насыщенная программа, а ты тратишь целый месяц на планету устаревших моделей… Срывается прекрасно продуманный план.
Я приношу извинения. План срывать нехорошо… Признаю…
— Ну а если бы, — любопытствую все-таки, — если бы вы не нашли меня еще через месяц… Пришлось бы снова на Землю?..
В глубине души ожидаю, что скажут: «Ах, ты такой незаменимый!»
— Зачем же возвращаться? — удивляется Граве. — Копию сделали бы. Ведь тебя же записали при отправке.
Копию сделали бы! Вот друзья! Потому и искали так лениво.
Копию сделали бы!
И ходил бы по белу свету человек, называющий себя моим именем, помнящий всю мою жизнь, все, чем горжусь, все, чего стыжусь, любящий мою жену, считающий себя отцом моего сына, владельцем моей квартиры, автором каждой странички, написанной мною. А кого из нас вернули бы на Землю? Как разобрались бы, кто настоящий? Хотя разобраться можно: я-то помнил бы про восьминулевых, а он их не видал никогда, перед отлетом был записан. Да, но зато он летал бы на другие планеты, выполняя прекрасно продуманную и предельно насыщенную программу. Набил бы голову более нужными знаниями и повез бы их на Землю.
— Удивительно жесткий вы народ, — говорю. — Сделали бы копию, а меня на произвол судьбы…
— Нет, мы нашли бы тебя рано или поздно, — уверяет Граве.
— Рано или поздно? Дряхлого старика, искалеченного нулевками.
— Нашли бы и исправили. Ноги можно вырастить, молодость вернуть.
— Как это вернуть молодость?
— Ну, проглотил бы хирурга, он разобрался бы…
— Что это значит: проглотил хирурга?
Теперь удивляется Граве:
— А у вас разве не умеют глотать хирургов? Все еще режут, кромсают, ранят больного человека, толстыми пальцами и инструментами копаются во внутренностях? Но это же так болезненно и так… негигиенично.
Хирургов глотают? Все надо учить заново.
Хирург-ису — искусственное существо. Стесняюсь назвать его машиной. Какая же это машина — с высшим образованием!
С виду он похож на металлическую змею — маленькая головка и длиннющий хвост. На головке глаза и всякие манипуляторы, в хвосте главным образом блоки знаний, как и у Гилика. Кроме того, змеевидное тело меньше травмирует ткани. Проползать удобнее.
Сначала опрос, как в военном деле, точность требуется.
— Ису-хирург, изложи задание.
— Задание заключается в том, чтобы вернуть молодость объекту.
— Как будешь выполнять?
— Объект относится к тому типу сапиенсов, у которых периодизация жизни запрограммирована в железах и мозгу. Я должен посетить необходимые железы и нижний отдел мозга, чтобы переключить их с режима увядания на режим расцвета…
— Как ты будешь производить переключение?..
Здесь записи в моем блокноте обрываются. Я не хотел загромождать страницы названиями органов того сапиенса, все равно у людей они не совсем такие. Но, насколько я понял, у нас речь шла бы о гипоталамусе и гипофизе.
Наконец экзамен закончен. Подается команда:
— Приступаем к миллитации.
Миллитацию мне демонстрируют тут же. Змея-хирург заползает в емкий блестящий шкаф, зеркальный даже. Я уже видел такие шкафы, назвать их можно ратоматорами — расстановщиками атомов. Их применяют для копирования и размножения любых предметов, дубликаты пресловутых персиков копировали для меня, пока я лежал больной, нуждался в земной пище. Обычно ратоматоры двойные — кладешь персик-образчик в левое отделение, из правого вынимаешь точную копию. Здесь же слева был полномерный шкаф размером с будку для телефона-автомата, а справа ящик как бы для второго телефона. Змей заполз в будку, дверца за ним захлопнулась, и когда все, что надо, отмигало и отгудело, за дверцей ящика оказалась небольшая змейка, копия, но уменьшенная раз в десять, этакий блестящий браслет. И, подняв свою крошечную головку, она просвистела что-то осмысленное о гипофизе и гипоталамусе.
Миллитация — это и есть копировка с уменьшением.
После второго уменьшения браслет превращается в колечко, после третьего — в сверкающую точку, после четвертого его вообще не разглядишь. После пятого микроскопический хирург сам заползает в пилюлю, и ее глотают, если болезнь желудочная или легочная, или вводят в уголок глаза, или в ухо, или в вену, если надо лечить сердце, или железы, или мозг, как в данном случае.[1]
— Вот какие машины делают на Чгедегде, — гордится Гилик. — Экстра-машины. Меня тоже сделали на Чгедегде.
— А зачем, — спрашиваю, — возиться, изготовлять бездушного хирурга? Нельзя ли просто миллитировать опытного врача? Я и сам не отказался бы сопровождать его в качестве корреспондента.
— Трудновато, — говорит Граве. — Мы, биологические сапиенсы, слишком сложны и чувствительны. Нам подай среду благоприятную, воздух, подходящую температуру, еду, питье. В чужой крови мы просто захлебнулись бы, отравились бы, лейкоциты нас съели бы. Микрокосмос подобен макрокосму. Там и тут сапиенсу нужен корабль с надежными непроницаемыми стенками, запасами пищи и воздуха, регенерацией, канализацией, системой жизнеобеспечения, да еще с веером манипуляторов снаружи. Главная трудность — не лечить, а хирурга обезопасить, ради безопасности врача целую ампулу вталкивать в тело.
1
Об этом подробно повествуется в отдельном рассказе “Глотайте хирурга!”.