По течению

Салли словно присутствовала незримым призраком, но ничего не могла предпринять. Как и всегда. Ее обуревала паника: она поняла, что ее непобедимый главарь не успел среагировать и пропустил удар белого демона. Нож поразил Вааса прямо в грудь, а потом еще раз, и еще…

Видение рассеялось, так как Салли вскрикнула, почти беззвучно, но столь надрывно, будто это ее добивали, будто это ее кровь текла из развороченных колотых ран вместе с разбитой истрепанной душой.

Ваас! Ее Ваас пока был рядом, живой. Пока живой. Девушка всхлипнула, тяжелая тоска навалилась на нее. И так не хотелось становиться провидицей, она желала, чтобы все эти глупые фантазии остались выдумкой, плодом испуганного воображения. Нет, ничего такого не существовало ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Нет!

— Пожалуйста, не уходи, — она прильнула к спине мужчины, терлась, приникала лбом, словно ища защиты. — Хотя бы сегодня… — голос ее срывался в сиплый шепот. — Не умирай!

Ваас почему-то молчал, долго, мучительно, глядя прямо перед собой, ничего не отвечая. Хотя даже его крики и ругань сейчас бы успокоили, его гнев. Но только не этот непоколебимый решительный покой, будто он уже совершил свой выбор, будто смотрел через край бездны. Но ведь он уничтожал любого, кто пытался сокрушить его. Разве нет? На это раз тоже. Не находилось врага равного ему. Хоть бы не нашлось.

Но «третий глаз» подкидывал Салли слишком яркие образы, прямо как из фильмов, что когда-то давным-давно смотрели они в этом тусклом помещении. Тогда он еще пытал ее, потом снова началось противостояние с ракьят, выстрелы, война… Что страшнее? Замкнутый круг. Салли опускала руки, не веря, что в силах кого-то удержать. Уж точно не главаря. Только сердце разрывалось и плакало.

Ваас вскоре ушел, как будто отверг девушку, чья тревога за него стала вдруг безграничной, похожей на любовь. Он уходил, исчезал возле дверного проема, точно у границы миров. И казалось, что она теряет его навсегда. Девушка, как заклинание, шептала, когда по щекам катились горячие соленые слезы:

— Не умирай… Кто я без тебя? Не умирай!

«Взорви его! Сожги! Утопи!» — рычало сознание, желая, чтобы Джейсон Броди никогда не добрался до главаря, не дошел, попался во все ловушки и сгинул в них. Но Салли уже знала, что Ваас и топил, и жег, и даже под трупами в общей могиле ракьят зарывал своего врага. А тот все выживал и выживал, как и снайпер-Хромоножка, который, кажется, оказался женщиной, как говорили слухи. Салли даже ревновала, ненавидела незнакомку, не понимая, что мешало Ваасу просто прикончить обоих врагов контрольным выстрелом в голову. Что-то недоступное пониманию, о чем только главарь ведал. Чего он ждал? Достойного противника, который после всех испытаний оборвал бы бессмысленное повторение, в которое превратилось его существование?

Этого-то Салли и страшилась, готовая погибнуть вместе с ним, как жены древних вождей, которых клали рядом с павшим воином на погребальный костер. Неплохая участь, лучше, чем стать ничейной, общей или просто погибнуть в хаосе джунглей. А Бен… Салли предала его, она ощущала на себе это клеймо, и Черный Фрегат всегда любил только Вааса со всем его злом. Но той, второй, Фрегата больше не существовало. Сердце сжималось и трепетало у первой, настоящей, личности. Но хрупкая, беззащитная девушка променяла свою любовь к доктору от страха, отрезав все пути к побегу. Вдобавок ко всем противоречиям, главарь спас ее, вытащил, выхватил из пасти медведя. И теперь пират решил испытать судьбу в поединке один на один с Джейсоном Броди, а страхи и предчувствия терзали Салли, она не представляла, что случится, если… Нет, об этом даже думать не хотелось.

Возле двери Ваас остановился, словно забыв о существовании «вещи», как нередко случалось с ним, затем покопался в своем походном рюкзаке, вытаскивая некий предмет, оказавшийся заламинированной, слегка помятой фотографией. На ней едва различался портрет красивой смуглой женщины островного типажа, но с зелеными кошачьими глазами и выбритыми висками. Лицо ее покрывали загадочные татуировки, а взгляд выражал властность и решительность. Салли догадалась — это и есть Цитра. Но Ваас отвернулся, рассматривая портрет некоторое время. Затем он негромко проговорил, обращаясь к изображению жрицы:

— Ну что, ***ная сестрица? Сколько еще людей мне надо убить. Изломать! Чтобы… — главарь запнулся, облизнув пересохшие губы. — Чтобы тебе, ***, стало достаточно! А? Сколько, я спрашиваю?! Не хотела таких последствий?! — Ваас недовольно фыркнул, усмехаясь нарочито небрежно. — Но знаешь, ***, знаешь, малое-то приводит к большему! Теперь меня хочешь убить, меня, ***? Этим *** Броди-Белоснежкой! Кто тебе жертвы будет приносить?! Ты думаешь, тебе будет достаточно одного Джейсона? Сколько он тебе уже трупов притащил? Сколько ***ных трупов, ***?! Да ты ненасытная тварь, тебе всегда будет мало! Мало! — он яростно хрипло дышал, а потом мотнул головой, точно отгоняя наваждение. — ***! Я совсем ***ся: говорить с фотографией… — бормотал он, цедя озлобленно сквозь зубы, уходя прочь от красивой цветной фотографии языческой жрицы, кидая ее на пол. — Да, я совсем… Сколько еще… Сколько…

Вскоре он вернулся, отпив из горла мутной бутылки немного дешевого пойла, затем, чуть помедлив, поднял портрет. Еще раз пристально поглядел на него, вытащил из кармана джинсов зажигалку и поднес трепещущее пламя к краю фотокарточки, подождав, пока слабый огонь прогрызет толстую бумагу. Изображение Цитры плавилось и чернело от копоти, навсегда исчезая.

— Цитра! Я ведь любил тебя, сука неблагодарная, — добавил Ваас, отпуская догорающий кончик, затаптывая пепел.

Салли так и не узнала, были ли они братом и сестрой или любовниками. Или тем и другим. Но в одном не приходилось сомневаться: из-за этой женщины он стал таким, а Хойт добавил в свое время, превратив жизнь Вааса в повторение бессмысленных действий.

Кто начал? Кто виновен? Наверное, сам человек, который совершает выбор, ведь у каждого он есть. Так говорили те, кто никогда не был поставлен пред двумя черными дырами: падай в любую, ведь света все равно не найти. Салли умела не судить, пережив слишком много таких падений-выборов. Порой кажется, что при желании можно все изменить и самому чудесно поменяться. Но общие слова безопасно устроившихся моралистов и философов не спасали никого. Измениться? Смерть, хоть и безумна, в какой-то мере тоже является радикальным изменением. Всего.

Ваас открывал дверь, тая черной тенью с гребнем казуара в слепящем потоке юных солнечных лучей. Салли заслонилась руками от этого отнимающего свечения, но бросилась вслед за главарем, бесстрашно схватив его за руку, обнимая сзади за спину, твердя исступленно, позволяя себе кошмарно много:

— Ваас! Ваас… Скажи… Скажи, что все будет хорошо, скажи, что отрубишь вот этим мачете голову Джейсона Броди, — она погладила рукоять оружия главаря, что покоилось ныне на поясе; девушка, как в трансе, заклинала: — П-пожалуйста! Ваас, пожалуйста, скажи, что победишь!

Мужчина обернулся на ее бурный порыв, чуть удивленно рассматривая, как проявление недоступных ему эмоций. Не жалость. Но и не любовь в тот миг двигали Салли. Но и не жалость.

Ваас не наорал, не ударил, не вспыхнул обычным гневом, не заставил «личную вещь» замолчать. Он выглядел пугающе спокойным, смотрел куда-то мимо всего, точно предметы распадались для него дымными очертаниями. Сердце девушки сжималось, впервые она увидела за своим мучителем человека, который превратил свое существование в одну долгую пытку. Он показался таким одиноким, таким раздробленным, и на миг до боли захотелось оживить его, найти способ, чтобы он оттаял, собрать все эти осколки воедино, хоть Салли давно понимала, что это невозможно.

И вместо ответа послышалось глухое повеление:

— Ненавидь меня, Салли. Больше ненавидь!

Ваас поднял руку, Салли отступила на шаг, сжимаясь, как дворовая кошка в ожидании удара. Но главарь только нервно провел по своему шраму, тяжело вздохнув.