По течению

Что ждало ее за пределами острова? Только жалость со стороны других людей, их недоверие, бесконечные программы по адаптации, сеансы психотерапевтов, если не заключение в лечебнице, реабилитация наркоманов, недоверие работодателей, жалкие подачки пособий? На острове она являлась пленницей, да, но зато личной пленницей, куклой, самого главаря. За пределами острова она становилась только безликой тенью. Еще одним человеком со сломанной судьбой, который вернулся из тех мест, о которых предпочитают не рассказывать лишний раз. Из мест, куда в кошмарном сне не попадали живущие там, на большой земле, где все понятно и аккуратно. Программа адаптации, программа реабилитации, снисхождение, жалость. Человек второго сорта, выброшенный и почти незаметный, вызывающий только недоверие добропорядочных граждан. И чем это лучше плена? И в чем там свобода? Да и к чему жалость кукле, вещи, которая всецело принадлежит своему хозяину…

Доктор так пытался спасти ее, избавить от этой зависимости. Но люди порой бывают хуже наркотиков. Достаточно только раз услышать голос, увидеть, ощутить этот трепет, отвращение и, наверное, восторг, когда вблизи всякий раз хотелось бежать за тысячи миль, а при расставании все существо стремилось обратно. Но главное: это клеймо предательства обещало навечно заточить и главаря, и его куклу на девятый круг ада, в самую пасть врага рода человеческого. Они оба предали своих благодетелей — вот и все, чего они оба заслуживали.

Доктор бессильно глядел на нее, твердя, как заклинание:

— Ну же, Салиман. Ты не такая, Салли. Ты хорошая девочка. Ты сможешь преодолеть это сможешь. Дай руку, Салиман, просто протяни руку.

Бен хотел помочь, настолько, насколько человек желает помочь человеку, и не замечал, что почему-то называет ее именем, которым ее «нарек» Ваас.

Но она была обречена стать только обузой, ведь доктору тоже предстояло долгое возращение к нормальной жизни.

Он называл ее девочкой, но она уже давно таковой не являлась. Он называл ее хорошей, но никто не рассказал ей, в чем, собственно, разница между хорошими и плохими. Если хорошие, цивилизованные, продают, а плохие, дикие, не дают умереть. Бен просил протянуть руку. Он желал ей добра, а остров желал, наверное, зла, и настойчиво тянул к ней издалека сотни лиан.

— Салиман, пожалей себя! — умоляюще взывал Бен, боясь приближаться.

— Тебе меня жалко? — слабо сверкнули глаза Салли.

— Жалко… Очень, — сдавленно приговорил он. А на лице его не читалось и тени осуждения.

— Не жалей! Это неприятно, — девушка чуть сморщилась, вздыхая. — Жалости заслуживают только жалкие. Не-жалкие заслуживают любви. И пока ты называешь человека жалким, ты не в силах его полюбить.

Она так надеялась, что ее полюбят, но теперь сама бежала от этого чувства. Кто же она? Кукла Салиман, Черный Фрегат или человек Салли? Она не ведала, образы и чувства смешивались в сердце страшным пожаром.

Солнце садилось за горизонт, готовясь к новой битве, чтобы на рассвете вновь возродиться из крови и пепла. Может, это предстояло и Салли, а, может, для нее не настал бы рассвет уже никогда.

Доктор бессильно просил вернуться. Что двигало им в тот момент? Любовь или жалость? Неизвестно. Салиман или Салли глядела то на доктора, то на остров, застыв у самого края перил, точно балансируя на лезвии ножа… Вечно балансируя, вечно по течению. Но как гром среди ясного неба, прорезал безрадостные мысли отчаянный голос Бенджамина:

— Я тебя люблю! Давно люблю! Салли! Ты переживешь все это, потому что я тебя люблю!

В этот же миг доктор схватил ее руки, прижимая к себе через борт. Вновь он словно забыл о своих ранах. Бен, добрый Бен, он ведь никогда не делал ничего для себя. А она, глупая эгоистка, хотела причинить ему еще больше боли, думая, что так избавит от себя-обузы. Нет, его слова, его лицо, его глаза — ничто не могло лгать. Салли осторожно перелезла обратно через борт, поддерживаемая Беном и Норой.

— Переживу! — уверенно кивнула девушка, понимая, что ради Бена она бы и конец света сумела перетерпеть. Да и в такой смерти заслуга небольшая: жить сложнее и важнее. Нет, для Бена она не являлась жалкой. Это чувство не унижало, а окрыляло.

Салли прижалась к Бенджамину, клеймо предательства рассыпалось от ее по-детски чистого раскаяния. Нет, смертью она не могла избавиться от вины. Только самопожертвованием и любовью. Остров тянулся лианами, но не мог достать ее. Салли избавилась от пут, она больше не плыла по течению.

Закат оплавлял золотистым свечением багряную воду, но солнце каждый рассвет возрождалось, размыкая круг безумия.