Страница 4 из 31
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
— Очень хорошо, ты еще так молода, а уже столько всего перенесла, еще немного — и твои роскошные рыжие волосы могут поседеть, но все же… любой ценой избавить от боли? — с несколько поддельным сочувствием спросил последний раз зловещий молодой человек.
— Любой! Я повторяю — любой ценой, только избавь от боли! — почти выкрикнула Лилия, испытывая ужас.
— Ладно, тогда можно считать нашу сделку состоявшейся! — улыбнулся несдержанно и бешено нетопырь. В ярких изумрудах вспыхнуло адское пламя, всплеснулось неведанным красным мраком и хаосом, но вновь угасло.
С этими словами он торжествующе нежно приложил губы к шее девушки, где на месте короткого поцелуя немедля возникла крошечная татуировка с изображение нетопыря. Одновременно он приложил ее руку к своей шее, и там возникла такая же татуировка.
— Цепь, — кратко пояснил незнакомец. — Сделка состоялась.
Пустота мало-помалу рассеивалась, но боль не приходила, незнакомец, становившийся все больше похожим на человека. Он спрашивал:
— Вам подойдет такая моя форма, то есть лицо?
— Вам? Почему Вам? Ну… наверное, зачем еще что-то менять… — растерялась от чисто технических мелочей девушка, все еще плохо сознавая, что произошло, но не сомневаясь, что это произошло, поскольку «поцелуй» как будто вытянул из нее какую-то часть сознания, души. Осталось нечто, даже не пустота, что-то чужое и абсолютно бесцветное, бесчувственное. Да, именно! Чувств не осталось, как и боли.
— Как прикажете, моя госпожа, — поклонился лукаво молодой человек, представ в тусклом свете изолятора в серо-коричневом деловом костюме.
— Кто ты мне теперь, если я «госпожа»? Что там произошло? — безразлично спрашивала Лилия.
— Ваш верный слуга и покровитель, раб и король, — противоречиво отозвался собеседник, сверкая исподлобья своими волчьими глазами.
— И ты… Не предашь? — дрогнул хрустальный голос девушки.
— О! Вот насчет этого будьте спокойны! — возможно, даже немного тронутый искренним испугом, проговорил почти тепло пришелец, видимо, очень довольный произошедшим, и доверительно, совершенно искренне добавил:
— Что угодно, но я — никогда не предам!
Лилия поверила. Сомнения таяли, казалось, таких слов она ждала всю жизнь несмотря на любые условия, ей просто всегда хотелось, чтобы никто не предавал ее, не бросал в трудный час, а этот, новый и странный, обещал, очень искренне обещал. Из всех его слов одно только это обещание звучало действительно искренне. Однако он резко выпрямился, самодовольно, но все еще тепло улыбаясь — хотя холодом могил веяло от этого тепла — продолжал:
— Так, отлично, а теперь я попрошу Вас дать мне имя, дабы сделка вступила в силу.
— У тебя нет имени? — удивилась Лилия.
— Ни имени, ни формы — таковы Вороны, — неторопливо объяснял он, и, казалось, где-то глубоко-глубоко в его собственном неведомом подсознании проснулась давняя древняя горечь, но тут же скрылась под черным вороньим пером беспрестанных мыслей и дум.
— Тогда… — вспоминала девушка, но на ум ничего не приходило, кроме одного. Перед своим первым припадком, перед тем, как она уже не могла читать книг, ей очень нравилась история древней Эллады, величие повествования, стройный слог Гомера и тех, кто пересказывал его и описывал мифы и легенды. Поэтому случайно всплыло из успокоенного наконец в реальности сознания имя:
— Я назову тебя — Цетон.
— Как вам будет угодно, госпожа Лилия. Теперь, приказывайте.
Девушка еще не понимала, какую ошибку допустила, не спросив о цене сделки, однако выбора ей действительно не оставалось, теперь она даже не знала, что сказать, однако отчего-то спросила:
— Еще одна просьба, — начала она, на что новоназванный слуга преданным псом вопросительно и выжидательно посмотрел на девушку.
— Я хочу теперь зваться не Лилией, а Розалиндой.
— Как вам будет угодно, госпожа Розалинда. Еще будут распоряжения?
— Да, само собой! Вытащи меня отсюда, я не хочу гнить в этом мерзком месте, — вдруг ощутила радость от властвования новоназванная Розалинда.
— Способ: насилие или дипломатия?
— Дипломатия-дипломатия! — запротестовала девушка, понимая, что Ворон Цетон может выполнить действительно любой приказ.
— Тогда придется подождать несколько дней, — проговорил предупреждающе Цетон.
— Отчего бы нет, лучше подожду сейчас, все равно давно уже здесь. Так вот какое это место на самом деле, надо же… — оглядывалась равнодушная девушка, не испытывая удивления, как будто действительно замороженная.
Она не видела со стороны их с Цетоном лиц, теперь отчего-то уж очень похожих: смотрящие иногда без цели друг на друга, они не выражали ровным счетом ничего. Плотно сжатые, вежливо неулыбчивые губы, равнодушные глаза. Упокоенные это были лица, но не успокоенные… Что-то умерло в них и не обещало вернуться уже никогда.
Прошло несколько дней, в течение которых Лилию, то есть теперь Розалинду, выпустили из изолятора, обследовали, долго беседовали, задавали бессмысленные вопросы и все больше недоумевали, не находя и следов недуга. Девушка совершенно изменилась, стала спокойной, несколько раз вежливо улыбнулась, даже спровоцировала психиатра на шутку, но больше всего извинялась за свое непотребное поведение, ясно давая понять, что такое не повторится.
Кто бы только знал, что теперь творилось в ее душе. А вот ничего! Ничего. В том-то вся беда, что абсолютное ничего, чувства стерлись мистическим ластиком, осталась механическая кукла разума без лишних эмоций. Боли не стало, как и обещал слуга, но, как она и предполагала, не осталось ни тепла, ни радости, ни раскаяния.
Договор скрепил узор татуировки, которую с недоумением обнаружили при обследовании врачи, спросили, откуда она, на что Розалинда не смогла внятно ответить. Впрочем, ей позволялось говорить: «Я мало помню о прошедшем периоде…»
Однако выпускать ее не торопились, слуга куда-то исчез в день заключения сделки, прямо сквозь закрытую дверь изолятора, видимо, никем не замеченный. Розалинда начинала злиться на его отсутствия, злость оказывалась совершенно иной, нежели раньше. Это чувство вскипало мелкими пузырьками недовольства капризной барыньки, которую заставляют ждать, тратя ее драгоценное время. У Розалинды накопилось немало дел и вопросов, обыденных дел и суетных вопросов к окружающим. Но она не просила не раскаяния, не воссоединения, а мести…
========== Часть 3 ==========
Но вот, наконец в клинику пришел высокий, статный, богато - хоть старомодно - одетый молодой человек, преподносящий гордо небрежный взгляд зеленых, если так позволено выразиться, немного волчьих глаз, смотрящих вне зависимости от роста предмета на все сверху вниз, высокомерно и до неприличия своим величайшим снисхождением покровительственно. Кто бы с ним ни заговорил, он сразу же реагировал, но неторопливо, без суеты и с соответствующим пафосом своего скромно скрытого величия: сперва морщил недовольную мину, слегка искажая контуры своей упругой бледной кожи, скучающе искривляя губы и отвечая, как правило, медленно и с тоновой расстановкой акцентов на каждом слове, а то и в одном слове по несколько раз, словно объясняя некую назидательную и предельно простую истину нерадивому ученику, который бы ее иначе не понял. Да в общем-то достаточно “лояльный” учитель и не надеялся на его понимание. Таким же манером повел этот скромный аристократ и свой разговор с главврачом клиники относительно давно уже содержавшейся и, казалось, безнадежной пациентки по имени Лилия. Однако теперь его слова подкреплялись совершенно подлинными документами и доверенностями насчет опекунства, лечения у частного и широко известного в узких кругах специалиста, которым как раз он и является, инкогнито лечащий богатых пациентов по просьбе их родителей.