Черный город. Без компромиссов

========== Черный город. Без компромиссов ==========

Этот город задыхался от тяжелых испарений канализаций и смрада заводских труб. Он напоминал взбесившегося пса, который вцепился в ногу хозяина, требуя кость. Он представлял собой паразита, который под благовидным предлогом выкачивал людей, выпивал их, пожирая и перемалывая. Впрочем, для кого это новость? Никто не пытался сопротивляться или менять свою простеганную смогом жизнь. Все они добровольно подставлялись под нож, словно свиньи на бойне, таращащие мутные гноящиеся глаза.

В тот зимний вечер, залепленный бурым снегом, безмозглые обыватели смотрели в рябящие экраны. Оттуда било фонтаном насквозь лживое обещание счастья, когда все вокруг трещало по швам.

Мир до отвращения к самому себе пропах кровью, дымом и порохом. Но любую информацию о реальности, далекой и непостижимой для рядового свободного раба, подавали в выгодном свете, чтобы самодовольная верхушка выглядела пристойно и легитимно. Все, кто сохранили подобие разума, знали, что их обманывают, но шли на компромиссы со своим подгнивающим чувством справедливости. Все… Кроме него.

«Никаких компромиссов!» — так он решил для себя однажды, так и шел сквозь эту реальность, напролом. И не важно, насколько мир сопротивлялся этому, и не важно, что чаще всего прошибается не стена, а лоб, обтянутый, как и все лицо, белой маской с чернильной кляксой Роршаха — его альтер-эго, его истинное лицо, в котором каждый видел свой узор. Без нее он просто невысокий рыжий бродяга средних лет. Зато в ней его узнавали, когда-то уважали, теперь, после закона о запрете героев в масках, боялись и, что скрывать, не понимали и не пытались понять, объявляя почти преступником.

Днем он тоже наблюдал за улицами с деревянным плакатом вместо оружия. С обычным человеческим лицом его никто не узнавал. Настоящая личность и белая личина — неделимы во мраке ночи, где его прозвище Роршах.

От него, практически бездомного, как обычно несло за пару метров, но он уже не чувствовал. Он не воспринимал, что обтрепанное темно-коричневое пальто и поношенная шляпа-борсалино выглядят скорее комично, нежели героически. Вид не важен, поступки — вот цена существования. Комедия… Он знал одного человека, который всю свою жизнь превратил в жестокую трагикомедию. И, может, был прав, потому что видел истинную природу цивилизации. Она готова тратить миллиарды на секретные разработки сверхлюдей и сверхоружия, потому что это выгодно в очередной войне. Но скупится на жалкие гроши, когда речь идет о жизнях простых людей. Что еще мешало сделать нормальное освещение в подъездах и метро? Хотя вряд ли это сократило бы число преступлений. Людей выслеживали, как жертвенных овец.

Возможно, тех самых официально добропорядочных, которые в тот вечер тупо таращились в экраны, выслушивая обещания великого будущего избранной нации, которая упрямо гнала себя в могилу. Стоило ли их вообще защищать?

Роршах все еще был уверен, что стоило. Он выбрал этот путь, поклялся однажды. И не шел на сделки со своими убеждениями в угоду политической ситуации, новыми законам или какой-нибудь слащавой личной депрессии. Все это — оправдания нестойкости, трусости и тупости.

С его талантами он мог бы стать боксером, частным детективом, писателем, журналистом или даже священником. Но он выбрал судьбу борца с преступностью. Если решил встать на этот путь, то надо идти до конца без сожалений и нытья.

Пусть он стал жестче, пусть изменились его методы, но цель осталась прежней — защищать людей от тех, кто правил ночью, тех, кто заполнял сточные канавы кровью.

Он понял слишком давно, что доброе правосудие не имеет ничего общего с милосердием. Где бывает милосердие закона, когда крадут и убивают детей, отдавая хрупкое тело на корм собакам? Где прячется справедливость, когда мужья зарывают жен на заднем дворе за то, что их уличили в домогательствах к собственным дочерям? Что с такими делать? Прощать? Лечить? Выпускать снова на свободу, признавая полноценными гражданами? Или держать за счет государства в переполненных тюрьмах? Для Роршаха ответ однажды стал очевиден: уничтожать. Без суда и следствия, чтобы и подражатели опасались, чтобы каждый бандит трижды побоялся появления беспощадного правосудия перед совершением очередной мерзости. Вот только остальные не одобряли его самосуд, считали ненормальным и опасным. Все зависит от точки зрения.

Роршах шел по переулку, когда заметил тень, мелькнувшую в блике фонаря, перескочившую через тушу сбитой машиной собаки — без сомнений, снова его «клиент».

Hey, I don’t feel so good.

Something’s not right,

Something’s coming over me…

Уничтожение стало единственным смыслом жизни…

Его больше не интересовала политика или обстановка на финансовых рынках, хотя раньше он варился в этом котле как молодой амбициозный бизнесмен. Теперь уже несколько лет он существовал вне всего этого, в каком-то смысле над всем, словно парил, обретя знания о высшем смысле всего бытия. После трагической гибели отца и матери, разорения собственной компании и глупой растраты всех средств в казино он уяснил одно — все мертво, нет ни радости жизни, ни горечи смерти, потому что все уже давно окаменело, а иллюзия движения является не более чем копошением суетливых зомби.

Он понял это однажды вечером, когда стоял на мосту, готовясь прыгнуть в ледяную реку, а первый зомби — дурной случайный вор — попытался ограбить самоубийцу, который в ту ночь стал убийцей, инстинктивно перехватив нож, направив оружие врага против него. Это оказалось прекрасно, ослепительно — читать пустоту в глазах жертвы, понимать, насколько они похожи. Возможно, в тот миг Зсасз ощутил нечто близкое к всеединству всего человечества, вот только насквозь мертвого. А мертвое, как известно, обязано лежать в могилах, а не разгуливать по улицам.

Так он и начал войну с зомби, на заре “карьеры” с малого — работал на преступные синдикаты в качестве киллера, отстреливал конкурирующих бандитов и непродажных копов. Ему было все равно, кто станет целью — он сокращал число мертвецов, которые окружали его каждый день. В их обществе он нестерпимо задыхался, с трудом фланировал, словно чайка через черный кисель нефтяного пятна. Но старательно маскировался под них, чтобы в решающий миг нанести удар. Вскоре он понял, что этого мало, что он обязан останавливать движение большего количества мертвецов, а не тех, что выгодны его боссу. Поэтому он ушел, добрался бы и до мертвеца-босса, но не удалось.

С его ненавистью к неживым людям разумнее всего было бы убраться подальше, поселиться отшельником, но, как известно, черный город никого не отпускает, отчего такой мысли Зсасз никогда не допускал. К тому же, считал всякий побег проигрышем в этом противостоянии нашествию неживых.

Одно время он даже искал доказательства неверности своей медленно, но четко выстраивающейся теории. И не находил: всюду видел одно лишь помешательство, разврат, жадность. Отовсюду в уши лилась отменная ложь, все обещали великое будущее, но со скоростью американских горок неслись в пасть неминуемой катастрофы. Люди неспособны на такое: так ведут себя только повторяющие череду бессмысленных действий мертвецы, которые не умеют создать ничего нового, потому что творение — несравненный приоритет живых. А место зомби находится в склепах. Так пазл теории окончательно сложился. И Виктор начал охоту, которая являлась продолжением новой великой цели, но постепенно приобрела черты изощренной игры. Он вел счет, нанося его кровавыми полосами на свое тело.

Он — это его бледная кожа с короткими шрамами-отметинами, его карта убийств. Он больше никому не принадлежал, ни на кого не работал, никто не мог запереть его в душной клетке для буйно помешанных, потому что изощренный ум подсказывал, как избежать поимки. В тот вечер он снова вышел на охоту…

Killer, intruder, homicidal man.

If you see me coming, run as fast as you can.

A blood thirsty demon who’s stalking the street.

Яснее прочего всплывало только одно: город был болен. И, как любой псих, не сознавал этого. Может, как и весь мир, но Роршах действовал в пределах узких улиц и темных закоулков.