Оккупация

С этим был полностью согласен рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс. В своем дневнике в середине 1942 года он сделал запись:

«В отдельных областях России целесообразно образовать марионеточные правительства, которые стали бы проводить в жизнь наиболее неприятные и непопулярные мероприятия. Тем самым был бы создан фасад, за которым стало бы легче маскировать свою политику».

В сложившихся условиях командование ряда частей Вермахта, заинтересованное в стабильности своего тыла, зачастую стало проводить свою собственную оккупационную политику под ширмой «новых русских судов». При этом в распоряжениях Розенберга специально оговаривалось, что действительное руководство во всех вопросах должно находиться только в руках немцев.

Судьи, прокуроры, следователи, адвокаты и нотариусы допускались к работе исключительно после утверждения их кандидатур немецким командованием. Все они давали подписку о том, что «повинуются установленному порядку управления». Местный суд не вправе был судить немцев и не мог разбирать дела «по преступлениям, затрагивающим интересы германской империи».

Гражданские иски, в которых хотя бы одной из сторон являлся немец, местные суды могли рассматривать только при условии, что он давал на это согласие.

В крупных населенных пунктах суды находились в ведении городской управы. К функциям ее общего отдела, согласно немецкой инструкции, относились: «право, суд, адвокатура, нотариат, подданство, ЗАГС, снабжение населения продуктами питания…»[214]

Бургомистр, возглавлявший ее, являлся должностным и административным руководителем всех подчиненных ему чиновников, организаций и учреждений. Он имел право накладывать административные взыскания на население подведомственного ему района. На допросе в НКГБ бургомистр Пскова В. М. Черепенькин заявил:

«Да, я был председателем суда, председателем общества взаимопомощи, директором музея. Но на все эти работы я шел только из любви к русскому народу.

Занимая все эти должности, я был только русским для русских. Законы наши русские распространялись только на русских, немцы, проживавшие до этого в России, под эти законы не подпадали, и их судить мы не имели права. Председателем суда меня никто не избирал, я сам был назначен на эту должность согласно выпущенному немцами положению о судах. В суде рассматривались дела, за которые полагалось не более 3000 рублей штрафа. О принудительных работах, тюремном заключении наш суд не имел права выносить решения».[215]

Слова Черепенькина не соответствуют действительности. Уже в конце 1941 года в его распоряжение были предоставлены бланки «Распоряжений о наложении административного наказания». Заполнялись они на двух языках: немецком и русском. В них имелись следующие графы, касающиеся лиц, привлеченных к административной ответственности: фамилия и имя, профессия, адрес проживания, год и место рождения. Налагал административное наказание, согласно этим документам, городской голова (бургомистр) или волостной староста. Утверждал его местный военный комендант.

В качестве возможных наказаний указывались денежный штраф, арест и принудительные работы. Из сохранившихся распоряжений, заверенных подписью Черепенькина, видно, что он налагал все возможные и разрешенные оккупантами наказания.

В соответствии с распоряжениями о наложении административных наказаний штрафы налагались по очень широкому кругу дел: за кражи, драки, нарушение комендантского часа, нарушение светомаскировки, задержку в выплате налогов, опоздание на совещание или собрание, проводившееся немцами и русской администрацией, и за многое другое.[216] Но что считалось наиболее опасным?

Так, Ефросинья Павлова, рабочая, 26 февраля 1942 года была наказана денежным штрафом в размере двух тысяч рублей и принудительными работами на срок в четыре недели за то, что «дала своей сестре для продажи военные брюки галифе немецкого производства».[217] Домохозяйка Анна Поташова отправилась на десять дней в тюрьму, предварительно заплатив штраф в 200 рублей за то, что без разрешения пользовалась электричеством.[218] Предприниматель Михаил Панков выложил три тысячи рублей за торговлю сахарином, а швея Екатерина Фомина — 300 рублей за покупку на рынке немецкого одеяла. Штрафы в 100 рублей полагались за «нарушение постановления городского управления об очистке», «продажу в небазарный день молока» и даже за «нарушение постановления комендатуры о пребывании в чужих квартирах в запрещенные часы». В качестве доказательства вины обычно выступало собственное признание. Как видно, наиболее сурово нацисты и их пособники наказывали за административные правонарушения, связанные со сделками по продаже немецкого военного имущества.

Следует отметить, что немцы, устанавливая в оккупированных ими городах и селах свой режим, особое внимание уделяли осуществлению контроля за населением.

Одной из функций общего отдела являлась перепись населения. Здесь его чиновники работали в тесном и постоянном контакте с полицией, как русской, так и немецкой. Так, в Феодосии был вывешен приказ за подписью руководства городской управы, в котором говорилось:

«За сокрытие и уничтожение домовых книг с целью сокрытия военнослужащих, работников органов НКВД и милиции виновные будут привлекаться к ответственности Гестапо».[219]

Согласно инструкции № 184, изданной немецкой военной комендатурой Брянска, во всех оккупированных населенных пунктах вводился порядок, при котором:

«1. Местные органы власти обязаны доводить до сведения немецких комендатур списки всех лиц, не проживавших до 22 июня 1941 года в данной общине, о всех приезжих и обо всех, кто будет прибывать.

2. Городской голова, волостные старшины назначают в каждом доме доверенное лицо, в обязанности которого входит следить, чтобы в доме не проживали бы лица, о которых не заявлено.

3. Жители, желающие дать приют приезжающим, обязаны заявлять об этом городскому голове, а в селах — волостному старшине, указывая причины приезда.

4. Лица, дающие приют причастным к Красной армии, или лицам, являющимся агентами советской разведки, подлежат расстрелу.

5. Все жители, до сведения которых дошли вести о заговорах против немецкой армии и распоряжениях, издаваемых немецкими властями о вредительских актах, саботаже, в особенности и о всякого рода покушениях, обязаны немедленно заявлять об этом в ближайшую немецкую воинскую часть. Упущение такого заявления карается смертной казнью. Имущество таких жителей уничтожается. Тем, кто сообщает о таких случаях, обещается вознаграждение в размере 5000 рублей».[220]

Таким образом, все действия, связанные с сопротивлением нацистскому оккупационному режиму, особо тяжкие уголовные преступления находились в ведении немецких военных властей и наказывались самым жесточайшим образом.

Следовательно, к ведению судов, находящихся под контролем русской коллаборационистской администрации, относились гражданские и маловажные уголовные дела. В положении о суде города Орла (1941 год) говорилось:

«Суд призван служить интересам населения, защищать имущество и личность от всяких незаконных посягательств и гарантировать правопорядок в общении и бытовых отношениях».[221]

Так, Смоленский городской суд, начавший свою деятельность 29 октября 1941 года, за два месяца своей работы провел 12 судебных заседаний. За это время в суд поступило 39 дел. В процентном отношении эти дела разделялись следующим образом: об установлении отцовства и алиментах — 31 процент, о возвращении расхищенных вещей — 25,2 процента, о выселении из квартир —12,4 процента, о праве на спорное имущество — 7,6 процента, о взыскании квартирной платы — 7,6 процента, о заработной плате — 5 процентов.[222]

214

ГАОО. Ф. Р-1240. On. 1. Д. 206. Л. 23–24; Ф. 159. On. 1. Д. 8. Л. 1–5, 21–22.

215

АУФСБПО. Д. 2367. Л. 31.

216

АУФСБСО. Д. 10 345. Л. 24.

217

АУФСБПО. Д. 2367. Л. 135.

218

Там же. Л. 140.

219

АУФСБКО. Д. 437. Л. 183-

220

АУФСБОО. Ф. 11. On. 1, портфель 2. Об особенностях немецкого военно-административного режима и возможностях нашей агентурной работы в оккупированных районах Орловской области и некоторых районах других областей: Справка. Л. 23.

221

Речь. 1941. 10 декабря.

222

Новый путь. 1942. 11 января.