Оккупация

Основная идеологическая обработка и профессиональная подготовка были запланированы на второй стадии — в Германии, под городом Касселем, в местечке Гемфурт, в шпионской школе Вальдек, куда из Смоленска поездом была вывезена вся команда из тридцати человек. Пребывание и обучение в школе Вальдек дополнялись изучением подрывного дела с применением взрывчатых веществ. Здесь же подростки проходили парашютную подготовку, топографию и основы разведки.

Выезд в диверсионную школу маскировался как экскурсионная поездка в Германию для ознакомления с местными достопримечательностями. В процессе изучения подрывного дела лишь в самом конце обучения подростки посвящались в истинные планы их использования — совершать диверсии на прифронтовых железнодорожных коммуникациях Красной армии.

На третьей стадии обученных и идеологически обработанных подростков планировалось забросить в советский тыл для выполнения заданий германского командования.

Узнавшие об этих планах противника советские органы государственной безопасности отнеслись к ним с полной серьезностью. Агентура получила задание внедриться в эту школу. О деятельности «Буссарда» докладывалось лично И. В. Сталину:

«1 сентября 1943 г. в Управление контрразведки “Смерш” Брянского фронта (г. Плавок Тульской области) явились два подростка:

Крутиков Михаил, 15 лет, уроженец г. Борисова БССР, русский, образование 3 класса, и Маренков Петр, 13 лет, уроженец Смоленской области, русский, образование 3 класса.

Оба они заявили, что в ночь на 1 сентября с. г. с Оршанского аэродрома на двухмоторном немецком самолете были заброшены на парашютах в район г. Плавска и имели задание немецкой разведки — проникнуть на любую железнодорожную станцию и незаметно подбросить в штабель угля, из которого паровозы заправляются топливом, по три куска взрывчатки, закамуфлированной под обычный каменный уголь. После чего перейти линию фронта на сторону немцев и доложить о выполнении задания.

Одновременно с Крутиковым и Маренковым в наш тыл с аналогичным заданием были заброшены еще 27 диверсантов-подростков в разные районы железнодорожных станций Московской, Тульской, Смоленской, Калининской, Курской и Воронежской областей. Это свидетельствует о том, что немцы пытаются этими диверсиями вывести из строя наш паровозный парк и тем самым нарушить снабжение наступающих войск Западного, Брянского, Калининского и Центрального фронтов.

Выброска на парашютах была произведена попарно с трех самолетов.

Крутиков и Маренков принесли с собой парашюты, по три куска взрывчатки, сумки с продуктами и по 400 рублей денег. Они были одеты в грязные поношенные, красноармейского образца, гимнастерки, гражданские брюки, что придавало им вид беспризорников».[611]

В процессе допроса подростков чекистами было установлено:

«Наличие диверсионной школы подростков в возрасте 12–16 лет, организованной германской военной разведкой. В течение месяца Крутиков и Маренков вместе с группой из 30 человек обучались в этой школе, которая дислоцируется на охотничьей даче, в 35 км от гор. Кассель (Южная Германия).

Основным контингентом обучаемых являются воспитанники детских домов, не успевших эвакуироваться в 1941 году, а также подростки, семьи которых проживают на временно оккупированной немцами территории.

Отбор подростков ведется под видом службы в Русской Освободительной армии (РОА) в качестве воспитанников, с учетом детской психологии и романтических наклонностей этого возраста. Им улучшают жизненные условия, подвергают идеологической обработке в нацистском духе, устраивают экскурсии по городам и поместьям Германии, обещают награды и подарки.

В диверсионной школе установлен строгий режим и распорядок дня, четыре часа отводится на изучение основ топографии, подрывного дела, стрельбе, правилам прыжков с парашютом, строевой подготовке. Все обучающиеся тренировались на местности способам перехода линии фронта и сделали по одному тренировочному прыжку с парашютом.

Опросом Крутикова удалось установить официальных сотрудников школы, приметы и установочные данные на всех заброшенных подростков-диверсантов».[612]

Подростков и детей принимали в РОА в качестве «воспитанников» и «сыновей полков». Они выполняли различные вспомогательные функции: служили адъютантами, переводчиками, пропагандистами. В. Н. Бурмистров, 1930 года рождения, позднее вспоминал:

«С нами “занимался” переводчик коменданта. Ему было лет 16, не больше, одет он был всегда в форму власовца (немецкая форма с небольшими изменениями). Кто он был по национальности и откуда хорошо знал и русский, и немецкий языки, мы не знали. А главное его занятие с нами было — борьба. Это у него было как болезнь. Естественно, у нас не было никакого желания и физических возможностей составить ему конкуренцию. Он был приземист, широк в плечах и отменно упитан, из нас же каждый был на 4–5 лет моложе его, худ и слабосилен от недоедания, и он без труда поочередно клал нас на лопатки и был очень доволен. Один из мальчишек, лет тринадцати или четырнадцати, не знаю, из какого села, как-то изловчился и положил Пискуна (так переводчика все звали за его визгливый голос) на лопатки. О Боже! Что тут началось! Сначала Пискун не понял, что произошло, долго лежал без движения. Потом вскочил, убежал в дом и выбежал оттуда с нагайкой, с которой он ездил на лошади, сопровождая коменданта, причем комендант всегда ездил на лошади белой масти, а Пискун — на две трети корпуса лошади сзади и сбоку, как привязанный, на лошади темной масти.

Победитель в борцовском поединке был нещадно избит плеткой, кулаками и уже лежащим — ногами».[613]

Война не делала никаких скидок на возраст. Если говорить о детях, оказавшихся в экстремальных условиях оккупации, то они, как и взрослые, вынуждены были переносить все проблемы, лишения и сложности, связанные с ней. «Страх» — вот слово, которое чаще всего встречается в детских воспоминаниях о войне:

«Было страшно, когда отец приходил домой и срочно отправлял старших сестер по дворам, где были дети старше шестнадцати лет, чтобы предупредить об облавах, которые периодически устраивали немцы и полицаи с целью угона молодежи в Германию. Страх, что нас выгонят зимой из сарая, где жила наша семья, так как дом занимали немецкие солдаты, страх, что отца расстреляют за связь с партизанами».[614]

Дети наравне со взрослыми вынуждены были бороться за выживание, любыми способами зарабатывать себе на жизнь. И если в сельской местности, в условиях натурального хозяйства, было больше шансов выжить, не вступая ни в какие контакты с представителями оккупационных властей, в городах это было практически невозможно.

В книге Вяйне Линны «Неизвестный солдат» рассказывается о том, как дети, пытаясь задобрить финских солдат, ругались на их родном языке:

«Приближаясь к своей казарме, они встретили ватагу маленьких ребятишек, просивших хлеба или сигарет. Они дали им сигарет, не сомневаясь, что те отнесут их своим отцам. Благодарность детей выразилась в залпе финских ругательств. Очевидно, они научились им у солдат и считали, что это подходящая плата за курево».[615]

В городах и деревнях дети наравне со взрослыми много и тяжело работали.

«Время было тяжелое, голодное и холодное. Мы, подростки, как могли, работали: пахали и бороновали землю, в основном на коровах, потому что почти все лошади (тракторов не было вообще) или были “мобилизованы” еще в Красную армию, или использовались немцами на свои военные нужды. Мы косили сено, пасли скот, который остался, работали со своими родителями на огородах, чтобы как-то прокормиться и не умереть с голоду».[616]

611

Там же. С. 15.

612

Там же. С. 16.

613

Говорят дети войны. Орел, 2005. С. 27.

614

Там же. С. 105.

615

Линна В. Неизвестный солдат. М., 1991. С. 76.

616

Говорят дети войны. С. 53