Страница 17 из 35
Конечно, сравнительная история обладает собственными трудностями и ограничениями, и некоторые особенно значимые из них заслуживают краткого обсуждения. Прежде всего, существуют неизбежные трудности в применении этого метода в соответствии с его логикой. Часто невозможно найти именно те исторические кейсы, которые необходимы для логики определенного сравнения. И даже когда находятся довольно подходящие кейсы, совершенного контроля над всеми потенциально релевантными переменными никогда не добиться. Поэтому приходится делать стратегические предположения о том, каковы, вероятно, реальные причины, – то есть какие из них действительно могут или не могут повлиять на объект исследования. В результате всегда остаются неизученные особенности контекста исторических случаев, которые связаны с детально изучаемыми причинами таким образом, что сравнительно-исторический анализ либо этой связи вообще не выявляет, либо вынужден исходить из ее нерелевантности[98].
Другая группа проблем обусловлена тем фактом, что сравнительно-исторический анализ с необходимостью исходит из допущения (как любая многомерная логика), что сопоставляемые единицы независимы друг от друга. Но в реальности это допущение редко (если вообще когда-либо) является полностью обоснованным для таких макрофеноменов, как революции. Ибо, как мы уже отмечали, эти феномены возникают в уникальных всемирно-исторических контекстах, которые меняются со временем, и к тому же в рамках международных структур, связывающих одно общество с другим. Для значительной части данного сравнительного исследования можно придерживаться предположения о независимости единиц. Так, например, я намерена рассматривать Францию, Россию и Китай при Старом порядке как в основном сходные и не связанные между собой аграрные государства, с целью выявить причины французской, русской и китайской революций. Но рано или поздно в большинстве макроисследований необходимо будет делать поправку на уникальные воздействия мирового окружения и времени, а также на взаимодействие между единицами. Таким образом, я буду встраивать в мой анализ влияние уникальных всемирно-исторических контекстов на французскую революцию XVIII в. и русскую и китайскую XX в., а также буду учитывать тот факт, что русские революционеры реально оказали влияние на китайскую революцию, распространяя коммунистическую партийную модель и политику через Коминтерн.
И наконец, необходимо подчеркнуть, что сравнительно-исторический анализ не подменяет собой теорию. Действительно, для его применения незаменима помощь теоретических концепций и гипотез. Поскольку сам по себе сравнительный метод не может определить феномен, который должен исследоваться. Он не может отобрать подходящие единицы анализа или определить, какие исторические примеры следует изучать. Он также не способен предоставить причинно-следственных гипотез, которые нужно проверить. Все это должно проистекать из макросоциологического воображения, вооруженного знанием современных теоретических дискуссий и чувствительного к структурам групп исторических примеров.
И все же сравнительно-исторический анализ действительно предоставляет ценный критерий проверки или базис для теоретических спекуляций. Он поощряет детальную разработку имеющихся причинно-следственных аргументов, выдвигаемых гранд-теориями, и, в случае необходимости, объединение разнородных аргументов для того, чтобы остаться верным исходной цели – которой, само собой разумеется, выступает реальное выявление причинно-следственных закономерностей, действующих для множеств исторических случаев. Каким бы ни был источник (или источники) теоретического вдохновения, сравнительная история увенчается успехом, только если убедительно достигнет этой цели. И сравнительно-исторический анализ, когда он действительно успешно применяется, служит идеальной стратегией взаимодействия между теорией и историей. Если не применять его механически, то он может способствовать расширению и переформулировке теории, с одной стороны, и появлению новых перспектив видения конкретных исторических случаев – с другой.
Почему Франция, Россия и Китай?
В предыдущих разделах этой главы были обозначены теоретические основы исследования и представлен его метод. И то и другое в принципе применимо к изучению многих возможных примеров социальных революций. Разумеется, в этой книге не проводится глубокий анализ всех имеющихся исторических случаев таких революций. В ней также не анализируется «случайная» выборка из всего множества возможных случаев. На самом деле сравнительно-исторический анализ лучше всего работает тогда, когда применяется к нескольким примерам, обладающим определенными общими основными чертами. Примеры необходимо тщательно подбирать, и критерии для объединения их в одну группу следует заявлять открыто. В следующих главах французская, русская и китайская революции будут рассматриваться вместе, как сходные по существу примеры успешных социально-революционных трансформаций. Здесь, следовательно, надо сказать несколько слов для обоснования такого отбора примеров.
Есть несколько важных практических причин, почему эти, а не другие социальные революции были отобраны для анализа. Во-первых, все они произошли в странах, чьи государственные и классовые структуры не были недавно созданы или трансформированы в своей основе посредством колониального господства. Это соображение устраняет многие сложности, которые пришлось бы систематически рассматривать в ходе любого анализа революций в постколониальных или неоколониальных условиях. Более того, французская, русская и китайская революция все вспыхнули и (после более или менее продолжительной классовой и политической борьбы) завершились консолидацией революционной государственной власти достаточно давно, чтобы можно было исследовать и сравнивать все три именно в качестве революционных трансформаций. Иными словами, возможно проследить ход каждой революции от гибели Старого порядка до возникновения иным образом структурированного нового порядка. Для сравнительной истории, без сомнения, справедлива максима Гегеля: «сова Минервы вылетает в полночь».
Однако необходимы более веские основания, чтобы объяснить не только почему Франция, Россия и Китай были выбраны для серьезного изучения, но также и почему все три были сгруппированы вместе как фундаментально сходные примеры социальных революций. Поскольку, согласно большинству существующих способов определения и группировки революций для целей сравнительного исследования, Францию, Россию и Китай просто невозможно свести вместе – разумеется, не все они ставятся в один ряд[99]. Франция была примером совершившейся до XX в. европейской революции, обычно рассматриваемой как буржуазно-капиталистическая или либерально-демократическая по своей природе. В зависимости от того или иного понятийного каркаса в России произошла либо антиабсолютистская революция, либо государственно-девелопменталистская, либо пролетарско-коммунистическая революция. Ряд исследователей отнесли бы ее к одной группе с Францией, другие – с Китаем. Но никто не согласился бы, что она входит в одну группу с обоими[100]. Дело в том, что Китай не рассматривается как нечто, что можно было бы обоснованно отнести к одному классу с Францией, поскольку французская революция была «буржуазной» или «либеральной», а китайская – очевидно, ни тем, ни другим, или в том, что Китай надо объединять в одну группу с национально-освободительными революциями третьего мира, а не с какими-либо европейскими революциями.
Однако исходной посылкой этой работы является то, что Франция, Россия и Китай продемонстрировали важные схожие черты старых порядков, а также революционных процессов и их результатов – более чем достаточные, чтобы оправдать их совместное рассмотрение в качестве одного образца, требующего последовательного причинно-следственного объяснения. Все три революции произошли в богатых и политически амбициозных аграрных государствах, ни одно из которых никогда не испытывало колониальной зависимости. Эти старые порядки являлись протобюрократическми автократиями, которым внезапно пришлось в военном порядке противостоять экономически более развитым соперникам. Во всех трех революциях опосредованные внешние кризисы совпали с внутренними структурными условиями и тенденциями таким образом, что породили стечение следующих обстоятельств: (1) выход из строя центрального государственного аппарата старых порядков; (2) широкий размах восстаний низших классов, в первую очередь крестьянства; (3) попытки мобилизующих массы политических лидеров консолидировать власть революционного государства. Результатом революции в каждом случае выступало централизованное, бюрократическое и национальное государство с массовым политическим участием и с возросшим великодержавным потенциалом на международной арене. Препятствия к социальному изменению в национальном масштабе, связанные с дореволюционным положением высшего землевладельческого класса, были устранены (или значительно сокращены), а новый потенциал развития был создан благодаря большей централизации государства и массовому политическому участию при новых режимах.
98
Эта трудность подчеркивается в: Adam Przeworski and Henry Teune, The Logic of Comparative Social Inquiry (New York: Wiley, 1970). Пути ее преодоления обсуждаются в: Smelser, Comparative Methods, chs. 6–7 passim.
99
Например, исследователи-марксисты постулируют фундаментальное различие между «буржуазными» революциями – такими как во Франции, – и «социалистическими» (или, по крайней мере, антикапиталистическими) революциями – такими как в России и Китае. В чем-то аналогичным образом немарксистские историки часто проводят резкое различие между антиабсолютистскими, либерально-демократическими революциями, с одной стороны, и коллективистскими, укрепляющими государство революциями – с другой. И наконец, среди специалистов становится широко распространено противопоставлять всем «европейским революциям» (от английской до русской) национально-освободительные революции, которые имели место в различных странах «третьего мира» после Второй мировой войны. Это разграничение используется и Илбаки Хермасси (Elbaki Hermassi, “Toward a Comparative Study of Revolutions”, Comparative Studies in Society and History 18:2 (April 1976), pp. 211–235), и Мартином Малией (Martin Malia, “The Escalation of European Revolution: 1640, 1789, 1848, 1917” (Paper presented at the A
100
Малия в вышеупомянутой работе рассматривает русскую революцию как антиабсолютистскую, наряду со всеми прочими европейскими революциями, включая французскую. Хермасси же рассматривает русскую революцию как прототип «девелопменталистской» революции, противопоставляя ее и «демократическим» революциям, таким как французская, и «периферийным» революциям, таким как китайская. Баррингтон Мур в «Социальных истоках» рассматривает Россию и Китай в качестве примеров крестьянских/коммунистических революций, в противоположность либерально-буржуазной французской революции. Классификация Мура, вероятно, является наиболее типичной, хотя другие ученые обычно используют и другие обозначения.