Страница 18 из 19
— Как думаешь, если б ты все еще оставался в Азкабане, мы бы зашли так далеко?
— Рано или поздно — да. Не думаю, что смогли бы сопротивляться такому сильному влечению долго. Это неизбежно случилось бы. Но… в любом случае, я пошел бы на близость только при условии, что ты освобождаешь меня от… нашей сделки.
Гермиона улыбнулась и наклонилась к нему с поцелуем. Ей нравилось целоваться с этим мужчиной. Нравилось так, что хотелось продолжать это вечно. Она приподнялась, перекинула ногу и нависла над ним, опершись обеими ладошками о грудь Малфоя. Ей ужасно хотелось снова наброситься на него с ласками, но, задумавшись ненадолго, она отстранилась с загадочной улыбкой.
— Я хочу принять ванну.
— В этом доме ты можешь делать все, что захочешь. Кстати, по-моему, кому и нужно срочно принять ванну, так это мне.
Гермиона негромко засмеялась.
— С чего бы это? У тебя в камере был умывальник.
— Ну да… И еще два раза в неделю разрешали холодный душ.
— О-о-о… Да это вообще роскошь, — иронично заметила она. — Ладно, пойдем, примем ванну вместе. Я, знаешь ли, давно мечтаю привести в порядок твои волосы.
Малфой мечтательно улыбнулся.
— Ванна… Кажется, я уже и забыл, что это такое.
— Ну-у-у… если ты предпочитаешь мыться в одиночестве, тогда, конечно, я… — она уже начала приподниматься, слезая с него, когда Люциус цепко схватил ее за запястье.
— Нет. Не предпочитаю. Пожалуйста, наполни ее… на двоих.
Кивнув, Гермиона отбросила одеяло и поднялась с кровати.
Люциус же не сводил с нее глаз до тех пор, пока хрупкая фигурка не исчезла в ванной комнате, а потом со вздохом откинулся на подушку и безучастно уставился в потолок.
«Странно… Дверь за Гермионой закрылась только что, а я уже скучаю по ней. Так же, как и тогда, когда она выходила из камеры после своих еженедельных визитов. И азкабанская дверь громко и надрывно стонала, отрезая меня от нее…»
Пытаясь отвлечься от горьких воспоминаний, Малфой огляделся. Каким-то невероятным образом они оказались в главной гостевой комнате, куда он вчера вечером, по-видимому, инстинктивно привел Гермиону. Когда-то это действительно была комната для гостей, но в последний год жизни здесь она стала спальней самого Люциуса. Они с Нарциссой перестали делить ложе (по ее, кстати, инициативе) вскоре после его первого возвращения из Азкабана. Сейчас он уже с трудом мог припомнить, почему, оскорбленный поведением жены, выбрал тогда именно ее, но теперь был даже рад этому. Комната и впрямь казалась красивой. Она (уставленная богатой, но не вычурной, а стильной мебелью, и декорированная бордовым шелком и таким же бархатом) смотрелась очень уютно и откровенно радовала глаз.
Люциус понимал, что пройдет еще несколько недель, прежде чем он сможет по-настоящему вкусить полученную только что свободу. Потому что сейчас его волновало только одно — Гермиона. И их отношения. Однако не мог не отметить, что эти самые отношения начали приобретать особую прелесть, развиваясь теперь здесь: не в сырой и затхлой камере Азкабана, а в богатых интерьерах его великолепного поместья. И в эту минуту, оглядывая свою прежнюю спальню и слушая, как в ванной журчит вода, он вдруг почувствовал необыкновенную легкость и ощущение давно не испытанного покоя, искренне наслаждаясь происходящим.
Дверь, ведущая в ванную, открылась, и на пороге появилась улыбающаяся Гермиона. А поскольку она по-прежнему была обнаженной, Люциус тут же снова почувствовал приятный толчок в паху. Странное дело: ему до сих пор не хотелось пройтись по дому, не хотелось вкусить изощренных яств, приготовленных заботливыми домовиками, не хотелось облачиться, наконец, в добротную и новую одежду, которую и привык носить всю свою жизнь. Нет… Все человеческие желания и потребности оказались практически заглушенными невероятной страстью, которую он испытывал по отношению к этой женщине. Не банальной животной похотью, а именно страстью, поскольку душу Гермионы, ее человеческое тепло и участие он жаждал никак не меньше ее тела. Она появилась в его жизни, словно луч света в непроглядной тьме, окутывающей Люциуса, и теперь он ужасно боялся потерять этот целительный свет. Боялся, что еще немного, и он проснется, с ужасом осознавая, что все это ему лишь приснилось.
— Ванна готова, — Гермиона протянула руку, и Малфой позволил поднять себя с кровати и отвести в собственную же ванную комнату.
Погружение в горячую воду на какое-то мгновение стало для Люциуса настоящим шоком — он словно погрузился в нирвану, ощущая себя беспомощным от наплыва каких-то странных и не вполне объяснимых эмоций. Ему казалось, что все, окружающее его сейчас (горячая, но не обжигающая вода, лопающиеся на коже пузырьки пены, нежные и мягкие полушария женской груди, служившие ему восхитительной подушкой, стройные ножки Гермионы, обвившие его бедра, и даже кудряшки ее лобка, щекочущие поясницу) создавало вокруг него некий кокон. Кокон покоя и уюта, кокон теплоты, ласки и… безопасности. Этот мир не таил в себе ни капли угрозы. Он, этот нежный и уютный мир, почти любил его.
Люциус невольно прикрыл глаза и расслабился, погружаясь в только что созданную чудесную реальность не только телом, но и душой.
Растворившись в ощущениях, поначалу он едва обратил внимание, что Гермиона принялась аккуратно тереть его мочалкой, тщательно смывая с тела грязь и запахи тюрьмы. Люциус смог осознать происходящее лишь, когда она начала мыть ему голову, осторожно массируя кожу и растирая пеной волосы. И то, что она делала, было волшебно. Люциусу казалось, что он пребывает в каком-то полусонном или почти бессознательном состоянии, откровенно наслаждаясь прикосновениями ее чутких нежных пальчиков. А еще она негромко мурлыкала какую-то милую мелодию. И все происходящее дарило ему такой покой, какого он не испытывал уже много-много лет, и помогало забыть ту горечь, которую жизнь заставила испить полной чашей.
В какой-то момент Люциус даже почувствовал, как захлебывается в этих ощущениях, захлебывается в положительных эмоциях, которых не ощущал уже давно. Но остановить Гермиону сил у него не было. Последней же каплей стал запах, окутывающий его со всех сторон. Сильный пьянящий аромат смеси шампуня и пены для ванны, который он любил всегда и который напоминал ему о самом себе. И запах этот почти сводил его (изголодавшегося по привычной и мирной жизни) с ума.
«Черт! Кажется, со мной произошла некая сенсорная перегрузка…» — пытаясь изо всех сил сохранить ясность сознания, подумал Люциус. Он едва дождался, пока Гермиона окончательно промоет ему волосы и ополоснет их, а затем вдруг поднялся и, обмотавшись полотенцем, быстро вышел из ванной.
Вернувшись в спальню, он несколько раз глубоко вздохнул и, немного успокоившись, занялся тем, что раньше (в прошлой жизни) было обязанностью его домашних эльфов. С помощью заклинания Калидус Спирантия Люциус начал сушить свою длинную густую шевелюру, используя волшебную палочку, из кончика которой дула сейчас струя горячего воздуха, как самый настоящий магловский фен.
Когда волосы стали почти сухими, запах слегка ослаб, продолжая лишь еле заметно, но чувственно овевать его ароматом лаванды. Воспоминание снова кольнуло уставшую память. Но теперь оно было о матери… О том, как тихо и нежно баюкая его на ночь, она каждую ночь клала рядом с детской кроваткой маленькую веточку лаванды, чтобы ему лучше спалось. Лаванда. Всегда лаванда.
«Мама так любила этот запах…»
Он потянулся за щеткой для волос, но не успел поднять руку к голове, как пальцы Гермионы сомкнулись вокруг его кисти.
— Разреши мне.
Пораженный Люциус повернулся и взглянул на нее.
— Ты не возражаешь? — мягко продолжила она, и Малфой покачал головой.
Наконец-то она могла сделать то, чего ей так сильно хотелось с момента первого визита в Азкабан.
Она начала медленно расчесывать белоснежную копну волос, аккуратно разбирая спутанные пряди и извиняясь каждый раз, когда ей казалось, что сделала ему больно. Но уже скоро рука забегала гораздо свободней, лишь изредка подергивая оставшиеся не расчесанными участки. Люциус прикрыл глаза, наслаждаясь тем, что она делала так же, как наслаждался ее ласками и, вспомнив, как она впервые обнажила перед ним свою грудь, подумал о том, какой же искренней и безыскусно откровенной является ему эта женщина раз за разом.