Разный Филдинг

Но потолковать с ним не удастся: Еврипида нет среди литераторов, табором ходящих по Элизиуму. Зато есть Шекспир. При его появлении иронический тон, выдержанный в продолжение всего путешествия, сменяется на благоговейно-почтительный. Это очень дорогое имя. Наряду с Природой, которую Филдинг поминает на каждом шагу, Шекспир его постоянный - и куда более конкретный - творческий стимул. Известна его последовательная борьба за подлинного Шекспира - против сценических переделок и изданий, приготовленных руками редакторов-"педантов". Здесь эти смехотворные покушения на поэзию высмеивает сам Шекспир.

Встречей с Юлианом Отступником открывается третья часть "Путешествия", самая большая - семнадцать глав. Девятнадцать раз горемычный император перевоплощается на наших глазах (да еще о трех воплощениях не рассказано), а завершает сатиру "вставная новелла" об Анне Болейн. Юлиан клятвопреступник, его душе было суждено мыкаться по свету тысячу лет. В этот срок и совершаются все его превращения: он начал рабом в конце IV в., а кончил учителем танцев в середине XIV в.

Переводчик "Путешествия" сталкивается с трудностями, всякий раз по-разному понимая слово "character", которым пестрит этот текст: это и совокупность душевных качеств ("характер"), и отдельное качество ("черта"), и общественное положение героя ("роль", "персонаж"), и внешний облик. Если включиться в игру и помнить, что Юлиан, претерпевая длинный ряд перевоплощений, выступает в разных ролях, то нужно признать, что этот император - характерный актер (среди императоров, мы знаем, были и актеры): в его обширном репертуаре немало выразительных ролей, да и маловыразительные персонажи уж какой-нибудь характерной чертой отмечены. И сыграны эти роли по-разному: в одной исполнитель убедителен, в другой - меньше, а третью вовсе скомкал. Как всякий актер, Юлиан не знает, кого он будет играть в очередной раз: как все, он тянет жребий и объявляется всегда в неожиданном качестве. Всего три роли отвечают его амплуа: генерал, король, государственный муж. Что можно сказать в пользу такой "театрализации" земных мытарств провинившегося императора? Прежде всего: почему Юлиан? Я не сомневаюсь в том, что вслед за А. Шефтсбери (и предвосхищая, например, А. Герцена) Филдинг видел в Юлиане просвещенного монарха и трагического героя. Однако такому Юлиану нечего делать в его загробной пикареске, и он является нам в плутовских масках, поскольку в расхожем представлении Юлиан был лицемер и притворщик, в одночасье перешедший в язычество. Одним словом, лицедей. А лицедейством был пронизан "век": именно в это время отмечается чрезвычайное оживление метафоры "Жизнь - это Театр" ("Весь мир лицедействует"). Всю первую половину века моралисты тревожно отмечали растущую моду на маскарады. Напомню, что первой публикацией Филдинга была поэма "Маскарад" (1728), а первой поставленной пьесой - "Любовь под разными масками". Тема маскарада возникает позже в романах "Том Джонс" и "Амелия". Всюду были маски. Романы и поэмы выходили анонимно (это маска!), на титуле в лучшем случае выставлялась фамилия издателя. Фигура подставного издателя обычная черта тогдашнего романа. Или памфлеты и выступления в периодических изданиях, публицистика - там сплошь псевдонимы. Несколько псевдонимов было и у Филдинга. Лицемерие (то есть лицедейство по убеждению) вещало с церковных кафедр, и то же в политике: отменным актером был Уолпол, умевший увлечь, зажечь, заговорить палату - и провести нужный билль. Тасовка мест и должностей, производимая им что это, как не перераспределение "ролей"? Все было так непрочно! Судьба самого Филдинга свидетельствует об этом красноречиво: после десяти лет в "роли" драматурга жизнь его, с какой стороны ни посмотреть, была неустроенной. Еще одна метафора была тогда в большом ходу: "Жизнь - игра судьбы". Игра судьбы и театр - это близко. Собственную эпитафию Дж. Гея "Все в свете есть игра, жизнь самая ничто..." (пер. H. M. Карамзина) можно понимать и так, и так. Капризный нрав Фортуны, вздорно раздающей счастливые и несчастливые билеты, был всем известен. Как раньше маскарад, так здесь лотерея стала знамением всевластия этой "царицы всего суетного" (Шефтсбери). Мода на лотереи и распространение азартных игр также приобрели характер национального заболевания. О превратностях судьбы не давали забыть события не столь давнего прошлого (Республика, Реставрация), регулярно освежаемые в памяти Стюартами, приходившими из Франции. Совсем свежим в памяти был крах Кампании Южных морей в 1720 г., от которого иные из пострадавших не могли оправиться еще и в 1730-е годы. Превратности судьбы ("и прочее" из полного названия "Путешествия") - это ведь о Юлиане, о каждой его роли - и о всех вместе.

Возможен и другой взгляд на "Путешествие". Каждая глава, рассказывающая об очередном воплощении новоявленного Агасфера, это "характер", но не в классической форме, каким он дан у Теофраста и какие писались в XVII в. и еще XVIII в. (например, Честерфилдом): он приноровлен к вкусам современного читателя и дан в форме популярных повествовательных жанров (язык не поворачивается сказать: "роман", но именно это имеется в виду). Тогдашние авантюрные, криминальные, галантные романы, как заимствованные с континента, из Франции, так и национального происхождения, - это по большей части "жизнеописания" от первого лица с непременной "моралью". Таковы они и здесь, но написанные чрезвычайно компактно. Филдинг дает "обозрение" эпохи, это парад ее пороков, ее типов, предельно обобщенных и литературно-условных, отвлеченных от признаков места и времени - от Англии середины XVIII в. При этом Филдинг понимал, что логика жанра ("обозрение") при известном запасе жизненных впечатлений уводит в однообразную бесконечность. И он на скорую руку мотивировал незавершенность сочинения ссылкой на дефектность рукописи (якобы по небрежности дарителя многое в ней утрачено).

Вся первая часть "Путешествия" до главы X, да и многие характеры последующих глав - это интереснейшие психологические этюды. И, конечно, читателю была интересна история Европы, как ее излагает Филдинг. В полной мере оценить византийские, испанские или французские страницы этой прихотливо составленной хроники он, понятно, не мог - для этого надо быть начитанным, как Филдинг, знать его источники. Но главную мысль читатель улавливал: причастные ко всем значительным событиям малые люди в меру своих малых сил вершат историю, пока генералы отсиживаются в дворцах, а венценосцы погрязают в дворцовых интригах. Очевидно, с особым интересом читались главы, посвященные национальной истории. Очень узнаваемой должна была казаться горемычная судьба солдата, пришедшего на остров с Вильгельмом Завоевателем (гл. XX), узнавались и политические авантюристы, устраивавшие свои дела в царствование Иоанна Безземельного (гл. XXI) и Эдуарда Исповедника (гл. XXIII).