Страница 1 из 5
К читателю
Не люблю долгих предисловий. Когда-то в юности написал:
Я не верю предисловиям и цветистым словесам:
Стих, талантливо написанный, о себе расскажет сам.
С тех пор взгляды мои не изменились.
Но что – такое – талантливый стих?
Был у меня когда-то спор с одним неплохим поэтом. Он доказывал, что поэзия должна быть "философской", "отстранённой". Мол, брать читателя «на слезу», как Есенин, или «на горло», как Маяковский, – это неприлично, это даже дурновкусие. Я же стою на том, что поэт – значит, нутро навыворот. Поэзия должна быть искренней и исповедальной. На нерве, с напряжением в тысячу вольт, необязательно пафосная или кричащая, пусть даже лирическая, но энергия в ней всё равно чувствуется. Даже в "отвлечённо-философской" или иронической.
И ещё. Настоящий поэт должен отличаться своим особым языком, стилем. А в чём он, мой стиль? У меня много стихотворений совершенно разных и по размеру, и по энергетике, и по взгляду на мир, и ваабче, как говаривал Леонид Филатов. Но что-то общее должно же быть? Какая-то ниточка красная? Пожалуй, она есть. Наверное, я – мистический реалист-сказочник. У меня почти нет стихов, в которых бы не присутствовал сказочно-мистический элемент, хотя многие абсолютно реалистичны.
Другой мой знакомый поэт убеждён: поэзия обязана отражать реальную жизнь реалистическими средствами. Давайте-ка без образных «выкрутасов», «замороченных» сравнений и прочей шелухи. Для меня это неприемлемо. Моя реальность шире, богаче и ярче. И страшнее, и веселее, и темнее, и блистательнее. В ней перемешаны сны, фольклор, лица прошлого, литературные персонажи и Бог его знает что ещё. Однако стихи свои я считаю проявлением густого реализма.
Зачем я пишу, чего хочу добиться?
Того же, что мой любимый поэт Николай Гумилёв, который сказал о своих читателях, что они
Носят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.
Большего трудно и желать. Но даётся такое счастье немногим. Буду ли в их числе я? Бог весть. У меня уже немало таких читателей. Но немало не значит много.
Вот, пожалуй, и всё. Остальное – в стихах.
Рваные простыни
Господи, прости её, красивую
Господи, прости её, красивую –
за мужчин, что взглядами насилуют
и пускают слюни похотливые;
Господи, прости её, счастливую
и далёкую от наших дел греховных,
за убогих, жалких и психованных
наших женщин с лицами плаксивыми –
тоже бывших некогда красивыми,
но измятых жизнью проклятущею;
Господи, прости её, цветущую,
с влажным взглядом, бархатною кожею,
на земных красавиц непохожую,
за морщины, шрамы и оплывшие
щёки, о румянце позабывшие,
за кривых, горбатых и юродивых
и за всех, что выглядят навроде их,
за ожоги на душе и коже
ты прости ей, всемогущий Боже.
Господи, прости её, любимую:
бьёт она, как белку в глаз дробиною
лупит сибиряк – без сожаления;
перед нею грохнусь на колени я,
хлынут горлом горькие признания –
и скончаюсь, не придя в сознание.
А она, воздушная и нежная,
примет эту смерть, как неизбежное,
только хмыкнет: эк беднягу скорчило –
хорошо хоть, шкурка не попорчена;
томным взором под ноги уставится…
Господи! прости её, красавицу.
(1992)
Мёртв я, птица моя
Мёртв я, птица моя
Следуй же райским курсом.
В теле моём – трупный яд,
Пусть и с медовым вкусом.
В сердце мне не стучи
Клювом стальным и нежным.
Не родились врачи,
Что воскрешают нежить.
Мёртв я, птица моя.
Так пролетай же мимо.
Где-то в святых краях
Ждут тебя херувимы.
Душу свою не терзай,
Страсть наша в лету канет.
Просто мои глаза
Выклюй себе на память.
(9 января 2017)
Фемина
Фемина, не дышите на свечу,
Не хлопайте глазами на поэта;
Послушайте сюда: я вас хочу…
Не торопитесь, я же не про это.
Я вас хочу спросить как на духу:
Кто я для вас, смешной и нелюдимый?
Как говорят французы – ху есть ху?
Не бойтесь, это – непереводимо.
Я к вам явился из волшебных снов,
Шикарный в меру сил, как Слава Зайцев,
Здоровый, как Порфирий Иванов,
Задолбанный судьбой, как сто китайцев.
И презирая кукольных Пьеро,
Привыкших сердцем тряпошным швыряться, –
Я настежь распахнул своё нутро
И предложил вам в нём поковыряться.
Я ненормален – есть такой грешок,
Не раз на этом пойман был с поличным.
Я знаю, что любить – нехорошо.
Скажу вам больше – даже неприлично.
И вас пугает мой нелепый вид,
Нелепые слова нелепой страсти…
Но кто же знал, что вас слегка стошнит,
Когда я распахну вам душу настежь?
Не склеилось у нас, и нечем крыть;
Мы с вами разной масти и покроя.
Позвольте трубку мира докурить,
И я топор любви навек зарою,
И грудь свою, как гроб, заколочу:
В нём так уютно, сумрачно и тухло…
Фемина, не дышите на свечу:
Она давным-давно уже потухла.
Не меняй меня на котёнка
Всхлипнет жалостливо хатёнка,
Сжав гармошкой свои кв. мэ
Не меняй меня на котёнка:
Что ли, ты не в своём уме?!
Да, он ласковый, да, он рыжий,
Он породистый сукин кот.
Но постой же, поговори же –
Разве можно вот так легко?
Не пугай меня; что скрывает
Это каменное лицо?
Я же тоже тварь, я живая,
Мне же больно, в конце концов
Ставишь точку, финал романа?
Так сменяй меня на гюрзу!
Или лучше – на добермана
Я с тоски его загрызу.
(С 19 на 20 февраля 2010)
Утро в коммуналке
Как гепард, в пёстрых солнечных пятнах,
Чайник начал урчать невнятно –
Знает, хищник, соседи спят
Утро в кухне пахнет мылом и росою;
Неприкаянный, нечёсаный, босой я
Перекраиваю жизнь свою опять.
Как ты правильно замечала,
Нет во мне волевого начала:
Лишь бы день без проблем прожить
С идиотской улыбкой Швейка,
И амбиций ни на копейку –
Студень в джинсах, а не мужик.
Что поделаешь, дорогая:
Быт наш сирый оберегая,
Я не стану метать икру.
Что мне нужно? Всё под рукою:
Ты, мой кот, преферанс и трое
Одноквасников точка ру.
Выползает старуха Зоя –
Существо времён мезозоя,
Хлопнул дверью торчок Артём
Время дёргать без горя в келью –
Да как можно шустрей, покель я
Не был послан другим путём.
Кашель, шарканье, перебранки,
Золотой аромат Шри Ланки,
Звон серебряный утро льёт.
Распахни глаза, дорогая:
На подносе чай и рогалик,
А на блюдце – сердце моё.
(конец 1980-х – 5 декабря 2012)
Трудно быть мёртвым богом
Начну с листа, всё с чистого листа,