Страница 3 из 6
«Какая?» – она серьезно смотрела ему в глаза, прямо в глаза, но как-то легко. Никакого напряжения. Теплая волна, открытость, полное доверие. Неужели в нашем возрасте вообще возможно доверие?..
«Глубокая. Вы не играете в игру. Вы не должны играть. Вы пишете от сердца, из глубины, откуда-то… Не знаю. Я, конечно, не читал. Не слышал. Но я предполагаю, что вы другая», – взволнованно вещал он и чувствовал себя героем какого-то старого романа. Почему он так говорит с ней? Почему он каждый раз говорит с людьми по-разному? Зачем он так меняется во время общения с другими? Каков он на самом деле? Кто он такой? И почему он позволяет себе изрекать то, что не скажет теперь даже последний школьник, пытаясь понравиться современной девушке… Он что, настолько крут, что уже не боится штампов?
«Странно. Откуда вы знаете», – задумчиво произнесла она – так, словно и впрямь поверила ему.
«Счет, пожалуйста!» – вдруг обратился он к вновь подошедшей официантке. – «Пойдемте, я хочу вас проводить», – шепнул он Карине на ухо.
«Нет, нет, мы не должны. Давайте просто договоримся встретиться в субботу. Это все, что я могу. И большего не ждите, пожалуйста», – Карина взяла свое пальто, когда он снова пытался за ней поухаживать, и на этот раз ловко надела его сама, несмотря на сумочку, которая по-прежнему была у нее в руках. Максим почувствовал опустошение. Ему показалось, что у него только что забрали что-то важное, что он потерял какую-то особенно дорогую вещь, может быть, фамильную драгоценность, может быть, дом, может быть, смысл всего. Пустота была тянущая, как боль. Но он ничего не мог с этим поделать.
«Всего хорошего», – мягко сказала она, когда они вышли на бульвар. И сама дотронулась до его руки. – «До субботы»,
«До субботы», – растерянно пробормотал он и, щурясь, долго смотрел в желтовато-синюю морось, туда, где еще недавно стояла Карина, и где теперь не было никого.
2
Это был еще один нелепый ноябрьский день, когда все казалось каким-то новым, мутным, не проработанным до конца, окружающее словно было отделено полупрозрачной завесой, слегка искажавшей цвета и очертания предметов. Максим решил выйти из дома с утра, чтобы немножко привести в порядок чувства. Ему не сиделось дома, он был слишком взволнован. Впрочем, погода не располагала к прогулкам, поэтому он сразу же собрался в какое-нибудь кафе, чтобы посидеть там с ноутбуком и пописать – что угодно, хотя бы и эротику. Всю неделю ему не писалось, и он корил себя за то, что, если вдруг на заседании Клуба никто не возьмет слова, то и он сам смолчит и не вызовется заполнить паузу, как это было уже несколько недель подряд.
Действительно, последние пять или шесть суббот Максим брал слово, убедившись в том, что никто пока не готов показать коллегам свои новые эротические опусы. Он читал медленно, вдумчиво, с выражением, и выходило, что весь Клуб собирался лишь для того, чтобы послушать очередную главу его «Эротического цирка». Когда-нибудь, думал Максим, им это надоест, и Клуб будет распущен. Что очень и очень жаль. Или нет? Или не жаль?
Все равно это произойдет не сегодня. Сегодня, наверное, выступит Карина. Всю неделю он вспоминал их неожиданное знакомство и то, что Карина пишет эротические стихи. Интересно, какие они? Может быть, в них она запечатлела свой сексуальный опыт? Можно ли встретить в ее строчках тени мужчин, которые ее любили? Эти мысли роились в его голове и совершенно не давали ему покоя. Как только он вспоминал лицо Карины, ее губы, ее глаза, – он тут же фантазировал на тему ее поэзии. И – дальше, о ее жизни, о ее любовниках, о том, как все это выглядело на самом деле (янтарная кожа, округлые колени взметнулись вверх, пальцы на ногах странно скрючены, в полутьме поблескивает вишневый лак, ее лицо запрокинулось назад, губы сжаты, брови сведены… черт возьми, как он хотел бы на это посмотреть!)…
Но сначала… Он предпочел бы послушать ее стихи. А если они будут невыносимы? Ужасные слова, нелепый ритм, сбивчивые рифмы, если это будет поток дурновкусия, который невозможно остановить ничем… Если она не зря стесняется читать? А вдруг единственным выходом будет просто заткнуть уши и смотреть на то, как движется ее лицо, когда она произносит свои сочинения вслух, просто наблюдать за ее телом, абстрагируясь от того, что у нее в голове? Возможно ли это?
И как только эти мысли пришли ему в голову, ведь еще неделю назад он говорил ей, что она другая, глубокая, что она пишет иначе! Он был не в состоянии представить себе, как бы она могла писать плохо. Но это – тогда, когда они сидели рядом и пили кофе. А теперь его одолевали сомнения и подозрения. Касающиеся не чего-то настоящего, по-киношному, по-литературному настоящего, например, что она подослана какими-то силами, что она каждую неделю пишет отчеты о работе Клуба, что она предательница, что она желает лишь чего-то самого скучного, обыкновенного – денег, славы, мужа побогаче… Нет, его мучила неуверенность исключительно по поводу ее литературных талантов. Как он нелеп в этих своих сомнениях, какие глупости ему приходят в голову, словно ему пятнадцать, а не сорок! Удивительно, неужели люди никогда не меняются, неужели они, оказавшись в сумеречных зонах эмоций, например, в состоянии легкой влюбленности, ведут себя и в восемьдесят так же, как тогда, когда они были подростками?
Легкая влюбленность. В этом он себе признался. Не очень понятно, почему, но он действительно был слегка влюблен в Карину. Вот, стоило только это сформулировать, как Максим ощутил странное болезненное состояние. Теперь это было не просто любопытство. Теперь это была боль. А что, если?.. Что, если она не согласится читать сегодня стихи? Что, если они будут ужасными? Вот, снова – страх разочарования.
Как сказал однажды его преподаватель в институте, «разочарование – это плохо, ведь оно означает, что было очарование, а очаровываться не стоит». Он очарован. Очарован и совершенно разбит.
Максим оказался в центре в тот самый момент, когда сухой ледяной ветер понес по улицам мелкую поземку, и большинство москвичей решило сегодня никуда не ходить, а посмотреть кино и заказать себе на дом ресторанную еду. Порывы ветра подталкивали Максима то в спину, то в бок, и он, повинуясь этой силе, ощущая ее не столько как природную, сколько как городскую, силу, которая не могла бы существовать без окружающих домов, деревьев и следов человека, – быстро шел по Большой Никитской, щурясь и присматриваясь сквозь обледенелые ресницы к вывескам. Куда бы сесть? Где я мог бы провести пару часов, попивая кофе и пытаясь вбить хотя бы пару слов в ноутбук?..
Каждая кофейня здесь выглядела очень уютно и в то же время отчужденно. Буквы сияли бледным неоном через сероватую дымку ненастного, совершенно уже зимнего, дня. Двери казались запертыми наглухо, хотя было видно, что, на самом деле, все заведения работают и открыты. Вот здесь он не смог бы просидеть и получаса, а здесь, пожалуй, смог бы, но уж никак не час. Почему? – А бог его знает, просто такое ощущение. Как-то неловко, что ли, будет занимать столик так долго, сидеть с ноутбуком, задумываться, показывать бездельничающим официантам эту свою задумчивость и свой неожиданно накатывающий энтузиазм. А между тем, впереди еще целый день, и с такими настроениями, пожалуй, он должен будет сменить десять кафе, чтобы вечером прийти в Клуб – слегка заранее.
Максим свернул в пустынный переулок. Здесь было странно тихо. Об ограду бились сухие ветви дикого винограда с парой красных листочков, заиндевевших на морозе. Должно быть, летом эта ограда скрыта под пышной растительностью, и кажется, будто ты не в Москве, а в каком-то южном приморском городке. Среди безжизненных веток вдруг зажегся шарик фонаря, и Максим остановился и стал смотреть на этот яркий желтоватый светильник слезящимися от ветра глазами. Он и сам не знал, зачем стоит здесь, почему не идет дальше. Пожав плечами (как будто на него в этот момент кто-то смотрел, и ему, неведомому наблюдателю, надо было показать, что вот, пешеход задумался, и сам от себя не ожидал этой остановки, а сейчас двинется в путь), Максим сделал несколько шагов и увидел кованную калитку, на которой было написано название ресторанчика, скрывавшегося за оградой. Может быть, у них есть датчики движения и фонарь загорается, когда по переулку кто-то идет, – вне зависимости от времени дня?..