Повесть об Анне

Растроганная этим взглядом женщина достала из своего пакета большое румяное яблоко и, обняв одного из этих несчастных, вложила яблоко ему в руку. Но рука пациента разжалась, и взгляд стал вновь покрыт прозрачной пеленой, все мысли в его глазах вмиг погасли. Не глядя на женщину и не понимая теперь, что она стоит возле него, он продолжил свой путь в никуда. Румяное яблоко катилось по полу, безымянный человечек шел вперед, лишь застывшая под глазом крошечная слеза напоминала о завершившемся, безнадежном, минутном возвращении.

Эти маленькие, прозрачные люди терялись в мерцании других пациентов, более шумных, беспокойных, а потому и менее безнадежных. У окна стоял один из них. Он казался великаном, это был действительно большой человек, с длинными, крепкими руками и широкими плечами. На его крупной голове, посаженной на мощную, жилистую шею, виднелись два небольших карих глаза, утопленных в крепком лице, широкий боксерский нос и массивная нижняя челюсть. Природа, очевидно, задумала его для тяжелого, непосильного для большинства людей, физического труда. Такой громадный человек мог, казалось, поднять грузовик и глазом не моргнуть. Но, вопреки очевидному, природа наделила его разумом, до тех пор, пока он не угодил в это психиатрическое заведение, работал он в научном коллективе и ежедневно анализировал численные данные, сводя их в диаграммы и графики. Громадный Алексей стоял у окна в коридоре, наклонившись через подоконник. Одной рукой он подпирал голову, а второй, сзади, лениво массировал себе шею. Если бы он соизволил отойти от окна, то в коридоре стало бы значительно светлее, так как он своим исполинским телом закрывал почти весь солнечный свет, просачивающийся в окно через решетку. Но никто из пациентов не жаловался и не просил отойти от окна, ведь все знали его скверный, вспыльчивый характер и видели размер его кулака. Алексей держался в больнице замкнуто, в большинстве случаев он не вел бесед с другими пациентами и не мог терпеть докторов. Единственный человек, которого он воспринимал – медсестра Света. По сути, в этом не было ничего удивительного, ведь за ее душевность, открытость и улыбчивость, ее и любили многие. Как известно, она также была близким другом семьи Станислава Сергеевича, что порой делало ее в глазах пациентов равной по рангу с самим главврачом Станиславом.

Алексей любил ее не за это, этому неординарному пациенту было все равно, кто чьим был знакомым. Никто не знает, почему он расплывается в широкой, доброй, чуть не отцовской улыбке, когда ее видит. Будучи более чем вдвое больше ее, он подчинялся любым ее решениям и слушал ее во всем.

Алексей, массируя шею и периодически вызывая этим нешуточный хруст, рассматривал через окно тюльпаны, куст сирени и дерево груши. В окне расстилались сады внутреннего двора клиники.

– Груша… – тяжело и хрипло вздыхал он. – Груша… Чертова груша…

– Не чертова, – печально произнесла маленькая девочка лет семи, с огромными глазами цвета зеленее листа той самой чертовой груши.

Она сидела на подоконнике рядом возле стоящего угрюмо Алексея. Свесив свои крошечные ножки, она тоже смотрела в окно.

– Да брось, – качнул головой Алексей и снова с шеи послышался хруст. – Я это проклятое дерево уже почти год вижу. Ничего не меняется! Каждый листок на нем знаю, и как новый вырастает – так непременно где-то один отваливается.

Девочка смотрела на него и, очевидно, грустила оттого, что и он грустил.

– Ты почти не улыбаешься, – всхлипнула она. – Нельзя так…

– Да как это нельзя… Ты погляди на это, чему тут улыбнуться? – ткнув пальцем в стекло, произнес Алексей.

– Цветочки… Кустики… – осторожно ответила девочка.

– Цветочки… – повторил Алексей.

За его спиной послышался короткий, душераздирающий крик одного из пациентов. Кто-то закричал и, испугавшись собственного вопля, убежал в палату. Алексей закрыл глаза, и напряженные веки нервно вздрогнули. Он открыл глаза, развернулся и, описав рукой в воздухе круг, жестом указал на весь коридор и всех пациентов.

– Вот что ты здесь видишь? – резко и тихо спросил он.

Девочка шарахнулась в сторону, испугавшись его резкого голоса, и пропищала:

– Где здесь?.. Впереди?.. В коридоре?.. Дяденьки ходят…

– Здесь! Везде!

– Поликлиника, – растерянно ответила девочка.

– Хех, поликлиника! – засмеялся он, развернувшись назад к окну. – Никакая это не поликлиника!

– А что?.. – моргая большими глазами, шепотом, едва не плача, спросила она.

– Да права ты, права, – устало кивнул он, стараясь не расстраивать ее еще больше. – Это поликлиника, больничка, черт возьми… Но вот с этого окна… Я ей-богу, смотря с этого окна, чувствую здесь себя как в Бисетре. Тут нужно не жить, а умирать, никак иначе, ненавижу… Ненавижу!

Девочка расплакалась громко и со всей, свойственным детям, трагичностью.

– Ну, все, все… – спохватился Алексей, быстро обернулся к девочке и принялся вытирать своими толстыми пальцами слезы с ее щек. – Чего ты? Это я так… Нашла кого слушать… Меня, что ли, слушать… Не плач, не плач. Дурацкая клиника, черт бы ее побрал, плохо, что ты здесь единственный ребенок, так бы могла с другими детишками поиграть, а не со мной тут днями сидеть. Ну не плач, не плач… Это я сгоряча ляпнул… Смотри, цветочки желтенькие, видишь?

– Леша! – послышался позади громкий и строгий мужской голос.

Алексей медленно и настороженно повернулся, перед ним стоял санитар, невысокий блондин с густыми рыжими бровями. Рядом возле этого пациента все санитары казались маленькими, но этот и вовсе напоминал карлика. Алексей уставился на него и блондин в сотый раз почувствовал себя маленьким выскочкой, спасала лишь белая пижама больного, в ней Алексей выглядел забавно и даже неловко: суровый гигант в пижаме.

– Чего тебе? – огрызнулся Леша, пренебрежительно смерив взглядом коротышку в халате медбрата.

Санитар оглянулся по сторонам, словно кто-то мог за ним следить. За ними действительно наблюдали несколько пациентов, хотя, скорее всего, они просто в очередной раз просто застыли на месте, по случайности уткнув свои взоры в Алексея.

– Леша, – спокойно повторил санитар, расслабив кучерявые брови, – меня послал лечащий врач…

– Чего тебе?! – чуть громче повторил свой ответ титан в пижаме, раздувая свои ноздри каждый раз, когда делал свой тяжелый вдох.

– Что это значит? – выражение лица санитара так и не изменилось, но зато кучерявые брови изогнулись дугами, что, видимо, указывало на его волнение, – что это за тон, Леша?!

Алексей устало и равнодушно закатил глаза и, скривившись, простонал:

– Ты зачем меня позвал? Да черт тебя возьми! Я же дважды спросил, чего тебе надо.

– Леша, – спокойно произнес санитар, и брови его вновь расслабились. – Я повторяю, что это за тон? Мне напомнить тебе, что такое субординация?

Лицо Алексея побагровело, глава гневно заблестели:

– Что ты несешь?! – громко, действительно громко, на весь коридор, взревел гигант. – Какая еще, мать твою, субординация? Ты в школе учился?!

– Алексей! – закричал в ответ санитар, но его крик едва было слышно.

– Какая к черту субординация! Субординация – это значит следовать правилам взаимоотношений внутри трудового, идиот, коллектива! Я пациент, а не твой подчиненный! Субординация – это то, как ты лижешь зад главному врачу!

– Ну уж хватит!

– Что хватит?! Ты записывай, когда тебе говорят! Раз ничего не знаешь!

Наступила тишина. Отчетливо были слышны лишь шаги блуждающих пациентов, они не перестали бы ходить взад-вперед даже, если бы начался конец света. Тем не менее большинство более или менее соображающих собрались возле Алексея и санитара. Они бездумно глядели на них, некоторые громко плямкали губами, в предвкушении, по всей видимости, кровавого боя. Звук их плямканья раздражал Алексея, из-за чего после каждого такого причмокивания его веки нервозно вздрагивали. Плечи его в порыве эмоционального всплеска поднимались вверх-вниз, словно его легкие были гигантскими пружинами, заключенными внутрь его тела.