Тур — воин вереска

Это уж было явное колдовство — такая свирепая, такая холодная и многоснежная метель ранней осенью; она многих местных удивила. Грохотали Брюсовы пушки, и вместе с ветром летела на вагенбург злая картечь. Потом взметнулись к небесам снежные вихри, закрутились в чёрной выси гигантской воронкой, и вдруг из воронки этой, как из снежной норы, выглянуло, оформилось, родилось огромное, в полнеба, лицо — лицо чернокнижника Брюса. Холодно смотрели вниз синие глаза, кривились в усмешке тонкие губы; что-то сказал он громовым голосом или пропел, просвистел метелью, но этого не слышно было за грохотом орудий. Поднялись от леса, от перелеска или от чёрных болот огромные, снежные, вьюжистые руки, и сложились ладони у рта рупором, и через рупор этот холодом дохнул колдун Брюс на шведские полки, ввергая их в смятение, в ужас, сбрасывая их с повозок, которые они из последних сил защищали.

Нет, никак бы русским не одолеть Левенгаупта без волшебника Брюса...

О чём может поведать нам казацкая сабля

Во все глаза смотрел на баталию юный Винцусь: как выстраивались войска то в колонны, то в цепи, как шагали они в атаку под тревожный барабанный бой, как становились друг против друга и стреляли из ружей, из мушкетов едва не в упор, и как под пение трубы налетала на противника сплошной лавиной кавалерия, как знамёна развевались на ветру, как клонились они и падали, но, подхваченные новой крепкой рукой, взметались над атакующими, как разили смертельно шпаги и сабли, как залпами ударяли пушки и снопами валила героев картечь, как скакали туда-сюда по полю перепуганные, опростанные кони, как за иными волочились по траве мёртвые всадники, запутавшиеся в стременах.

За зрелищем этим — страшным и в то же время захватывающим, от которого не найти сил оторваться, — не заметил мальчик и дождика, что принялся, и того, что вдруг похолодало и быстро потемнело, и снежка не заметил, что было посыпал, и усилившегося ветра, что гнал по небу рваные облака и тяжёлые тучи. Казалось, смотрел минуту всего, от силы полчаса, а вышло — целый день. Опомнился Винцусь, когда начало вечереть и сгустились сумерки.

Он, впрочем, и ещё поглядел бы — такое захватывающее было зрелище. Ведь и ни отец, и ни брат такого в жизни не видывали, а то бы непременно рассказали про баталию. А он — Винцусь — видел!.. И будет ему что порассказать: и отцу, и брату, и Любаше, и детям своим, когда они у него появятся, и внукам, и ещё... Винцусь, может, и далее внуков дерзнул бы сейчас в гордости своей заглянуть, да потерял нить сего глубокого (не по-детски) размышления, поскольку увидел, что русские в одном месте поднажали, и шведы этого напора не выдержали и врассыпную бросились бежать к лесу... да как раз к тому самому месту, где прятался наш Винцусь. У него от страха всё тело похолодело. Надо было вскакивать и поскорее уходить, а он на ноги подняться не мог — те будто одеревенели, будто корни пустили, пока он здесь лежал.

Хорошо, овражек был на пути у бегущих шведов. Они посыпались с обрыва вниз — трое, пятеро, семеро... Винцусь видел, что они все в крови, в рваном платье, без шляп, с мокрыми слипшимися волосами, с сумасшедшими глазами и разинутыми в крике ртами. Многие, кажется, были ранены, но в горячке боя, видно, ран не замечали. Тут всё дымом накрыло, что принёс порыв ветра. А уж через секунду из клубов порохового дыма вынырнули ещё бегущие шведы — чёрные от этого дыма, и от пороха, и от земли — сущие бесы. И за ними русские — казаки и калмыки — бежали, взмахивая саблями, и кричали страшно, рубили, рубили, веером разбрызгивая кровь... Вот из овражка прямо перед Винцусем выскочил усатый швед; глаза от страха слепые, не столько вперёд, сколько, кажется, назад глядят, где бежит за ним, догоняет кошмарно страшный казак.

— Hjälp mig, Jesus![44]

Винцусь увидел сначала саблю — тяжёлую кривую казацкую саблю, саблищу, едва не в сажень, — которая молнией взметнулась над шведским солдатом, а за ней возник из оврага и сам казак, едва не пал коршуном бегущему на плечи, — глазищи злющие, огнём горят, прямо прожигают, сам плечистый, кряжистый, ручищи — узлами... Невольно перекрестился Винцусь: от дикого образа такого не повредиться бы в уме!.. Коротко свистнула сабля, обрушилась на голову бегущему шведу, и раскололась несчастная голова, словно орех; так и брызнула на стороны кровь. Казак здесь взглянул на Винцуся, будто сама смерть взглянула, черно, тяжело, пристально... а тот уж и с жизнью простился.

— А! Гадёныш!.. Чуть под руку не попал!.. — и побежал казак дальше в лес.

Откуда ни возьмись, вдруг вернулась прежняя прыть. Как испуганный заяц, метнулся мальчик прочь — в лес, к коньку. Не заметил Винцусь, как и в седле оказался... Умный был конёк, быстро нёс до дома юного седока. Винцусь же ни конька, ни леса самого не видел, а всё стояла у него перед глазами, как будто нависла над ним, окровавленная казацкая сабля, которая любого смертного могла запросто распотрошить.

Хорошо, когда в приятелях у тебя удача

Всю ночь снилась Винцусю эта ужасная сабля. Поутру он проснулся весь мокрый от пота и без сил и подумал, что вчерашнее созерцание баталии было безрассудной глупостью с его стороны и то, что он остался жив, — поистине чудо, какое явил ему Господь Бог, чтобы не сомневался младенец в вере и в «Иже еси на небесех», и ещё он подумал, что не следует наперёд столь искушать своё счастье, ибо оно переменчиво (так все говорят, кто бывал хоть однажды счастлив!) и может закапризничать, и решил Винцусь, что в жизни своей больше не отправится на то место, где видел, как сабля казацкая обрушилась на голову несчастному шведу...

В усадьбе только и разговоров было, что о вчерашнем сражении. Мужики ходили кое-что разведать спозаранок и рассказывали, что швед ночью снялся и тихонько ушёл за Леснянку, но часть русских отправилась за ним следом, и на юге, на дороге к Пропойску, битва продолжается — выстрелы всё ещё слышны. А в большинстве своём русские остались у Лесной и празднуют викторию, водку льют по кубкам и кружкам — вёдрами её меряют, а пиво не пьют, пивом они кубки споласкивают. И тискают шлюх. Добра им досталось много — считай, весь обоз одёжи, пороха, еды, да весь скот, да пушки закопанные нашли, да барабаны, да знамёна — шелка и бархаты (можно на платье пустить!); опять же — телеги, фургоны да тарантасы и целое море колёс... А пленных шведов тьма — на поле толпами сидят, понурив головы, безмолвные; калмыки их сторожат — зыркают чёрными глазищами. По лесу до утра сбежавших шведов гоняли казаки, коим сам дьявол не брат: кого назад вели на аркане, кого на месте зарубили, закололи. Да всех не догнали. Их много теперь прячется в чаще — перепуганных, преисполненных отчаяния.

К полудню уже Винцусь передумал. Забылся ночной кошмар, ослабели страхи. И, как обычно, никому ничего не сказав, мальчик взнуздал и оседлал конька и бережком речки Лужицы (Чистая Лужа) отправился в сторону Лесной. Любопытство — великая сила. Ехал Винцусь осторожно, готовый в любой момент ударить пятками конька и ветром унестись от опасности прочь: он помнил, что рассказывали мужики о шведах, прячущихся в лесу. И действительно: у него постоянно было ощущение, что он не один в чаще, что кто-то будто прячется рядом — вон за тем лозняком, вон за теми сосенками и вон за тем пнём как будто притаился. Он приглядывался настороженно, но никого не видел; а если, набравшись храбрости, к тому лозняку, к тем сосенкам подъезжал, за тот пень заглядывал, то никого там не обнаруживал. Ехал медленно — то по тропе, то на время сворачивая с неё. И опять же не оставляло его чувство, будто кто-то едет рядом — и гоже то по тропе, то возле. Винцусь озирался, но никого не видел. Потом догадался: это рядом двигалась удача. Или ему хотелось так думать, в это верить.

44

Помоги мне, Иисус! (швед.).